Светлые века - Йен Р. Маклауд Страница 41

слишком быстро, чтобы я их почувствовал, и все мы, граждане, – в ловушке внизу. Но я любил Сола и его путаные объяснения. Вышло так, что мир много лет был для меня сплошной головоломкой. Брейсбридж. Тайны гильдий. Смерть матери. Разочарования отца. Но здесь, на раскаленной крыше, я ухватил самое начало ответа на все свои вопросы – начало, припорошенное пылью, фрагментарное и испещренное бегущими тенями.

В другие обеденные перерывы Сол доставал карандаш, состругивал ножом кусочки светлого дерева. Несколькими штрихами на клочке присвоенной бумаги он каким-то образом мог изобразить весь Тайдсмит, видимый с крыши. Бухты тросов, бесконечные балки и дымоходы, клети крановщиков, восьмиугольные крепости гидравлических башен, приводящих в движение подъемники и лебедки, огромную, похожую на перечницу башню Доклендской телеграфной станции – все здания, теснившиеся на западе Лондона, как взъерошенные птицы на жердочке. Он показывал мне рисунок с улыбкой, а потом рвал его в клочья. В конце концов, ничто по-настоящему не может принадлежать кому бы то ни было. Не здесь. Не в Нынешнем веке.

– Расскажи мне больше о Браунхите. Я имею в виду, о жизни в сельской местности. На что она похожа на самом деле.

Сол почему-то вообразил, что, поскольку я родился не в огромном городе, я, должно быть, провел свою юность в каком-нибудь благоухающем хлеву, окруженный дружелюбными коровами; в солнечном месте, где жизнь была почему-то намного добрее и проще, чем у лондонской бедноты. Я не хотел его разочаровывать, и вскоре отдаленность придала даже Браунхиту своеобразное очарование. Стремления Сола, которыми он делился со мной гораздо охотнее, чем какими-либо конкретными фактами о себе, включали управление фермой – конечно, у него и в мыслях не было ею владеть, – и мне было достаточно легко помочь ему в его смутных планах, приукрасив рассказы матери о детстве и юности с коровниками, стогами сена и усыпанными цветами лугами, хотя мне всегда казалось, что сельская жизнь состоит из боли в спине и навоза.

Еще один пожелтевший клочок пергамента, вновь заточенный карандаш – и испачканные никотином пальцы Сола изображали холмистые пастбища, извилистые реки, аллеи величественных деревьев; упрощенное видение загородного пейзажа от городского жителя, который гордился тем, что никогда не выезжал за пределы приусадебных участков Финсбери-Филдс. В те дни его коровы походили на лошадей, и он умел изображать только один вид деревьев. Но наблюдать за этим было невероятно увлекательно. Сквозь дымный шум верфи можно было почти услышать пение птиц, почувствовать запах свежескошенной травы. Он прикреплял рисунки, которые ему больше всего нравились, к балкам в нашем логове в притоне. Ночью, когда горячий ветер дул над Истерли, они шелестели, как листья в лесу.

Однажды летним вечером в Кэрис-Ярде полыхал костер, и уличные музыканты объединились, образовав нестройный оркестр. Чопорные дамы из гильдейских благотворительных организаций с их киосками и листовками давно подобрали юбки и вернулись в Норт-Сентрал, пророки, выступающие с импровизированных трибун, удалились в свои часовни, и даже ораторы, вещающие о «правах человечества», исчезли в вихре листовок, драк и обвинений. Но всегда были новички; днем и ночью окраины Истерли странным образом притягивали прочий лондонский люд. Орущее стадо молодых гильдейцев в кепках и приталенных костюмах – курсанты одного из морских училищ – прибыли в наши края без всякой видимой причины, не считая того, что все они были пьяны.

– Держу пари, что да!

– Держу пари, что нет.

– Да!

– Нет!

Я сидел рядом с Солом, но в кои-то веки больше не был в центре его внимания. Он повернулся ко мне спиной, и они с девушкой по имени Мод перебрасывались репликами, будто артисты в мюзик-холле. Ее я часто видел поблизости. Хотя Мод была лишь самую малость старше меня, она почти в одиночку управляла яслями в похожем на сарай здании, расположенном в нижней части Кэрис-Ярда, где местные жительницы могли оставлять малышей, когда отправлялись потрошить сельдь. Мод едва ли была красоткой – тощая, светлые волосы торчат, как веревки на сухой швабре, пусть она нынче вечером и попыталась их причесать и укротить лентами, – но отличалась отвагой, сообразительностью и бескомпромиссной самостоятельностью. Еще я всегда считал ее демонстративно неженственной, пока она не объявилась в нашем дворе в крашеных соломенных сандалиях и не начала играть с Солом в «да» и «нет».

– Вот ты ей и скажи.

– Нетушки.

– Это правда, не так ли, Робби!

– Если честно… мне наплевать!

Разочарованный обоими, я бросил на Мод взгляд, вероятно, полный жгучей ненависти, и потопал прочь с Кэрис-Ярда. За углом был бар. В Истерли где угодно за ближайшим углом был бар, хотя я не мог как следует разобрать, что внутри этого, и запах оттуда шел преимущественно джина, мочи и блевотины. Но я этим вечером был при деньгах – мы только что присвоили целую витрину брелоков, – и мне уже было известно, что выпивка полезна для иллюзии забвения в моменты, случавшиеся даже в то первое счастливое лондонское лето; моменты, когда настоящее и прошлое как будто сговаривались против меня.

Я сидел в темном углу, держа в руке стакан с толстой каемкой и дном такой формы, что штуковина опрокинулась бы, вздумай я поставить ее на стол. Вокруг меня смутно различимые граждане кашляли и переговаривались с тем же причудливым выговором, что и у Сола; я по-прежнему мог понимать и не понимать его, как захочу. Где-то снаружи не умолкала лязгающая колонка и визжала свинья – а может, какое-то другое животное – в предсмертных муках. В этих краях мужчины разводили коброкрыс для боев, и одного как раз выставили на всеобщее обозрение, растянув капюшон напротив единственной лампы, пока он визжал и щелкал зубами, и весь бар окрасился в алый, словно превратился в миниатюрный кровавый ад. Дискуссия об остроте крысиных зубов переросла в бессвязную перепалку, а та, в свою очередь, перешла в еще более хаотичную драку. Иногда Лондон погружался в почти устрашающую тишину, и все вокруг невероятным образом замирало.

– А кто у нас тут а-а-адинокий та-акой, а-а?

Я обернулся и увидел, что источник этого потока гласных сел рядом.

– Уже допил? А-а еще не зака-ажешь, чтобы на двоих хва-атило?

Лицо девушки было напудрено до неземной белизны, темные глаза, рот и ноздри выглядели отверстиями в маске. Волосы тоже были черными; от нее несло пачули и немытым телом. Мы сидели и молчали, она со своей выпивкой, я – со своей. «Подцепила новичка, Дорин?» Она что-то рявкнула в ответ на это замечание, совсем как коброкрыса. Я беззаботно пил, тратя деньги, вырученные за брелки, с такой самоотдачей, что