Барбара Хэмбли - Кровавые девы Страница 17

Но в душе Эшер знал, что это лишь предосторожность. Лечебница на Сампсониевском проспекте… Идеальное прикрытие. В самом ли деле Рисслер — Тексель — единственный помощник доктора? В толпе, собравшейся в ало-золотом зале, немецким агентом мог оказаться любой. То, что он опознал Текселя, было чистой случайностью…

Стали бы люди из АА посылать нескольких агентов?

Стали бы, если бы верили Тайссу. Если бы поверили, что могут заполучить шпиона, которого не остановит ни один часовой и не заметит ни один патруль.

«Немецкий врач, чьи штудии слишком живо напомнили мне ваш рассказ», — написала леди Ирэн.

Эшер вдруг осознал, что Исидро молчит, словно имя было произнесено не мысленно, а вслух. Не отрывая взгляда от проносившейся мимо улицы, вампир сказал:

— Глупо было бы думать, что леди Итон не ощутила бы моего присутствия и не постаралась бы связаться со мной, будь она в состоянии так сделать. Этот полицейский, с которым вы говорили — кстати, ваш акцент вполне удался — сказал, что нашли пепел и женскую туфельку.

— Осенью, — быстро вставил Эшер. — Ваша подруга писала вам в феврале.

Исидро повернул голову, его брови слегка дрогнули, почти как у человека: вампир был удивлен — и, как ни странно, тронут — попыткой утешения. Несколько мгновений спустя он заговорил:

— Что ж, в таком случае, чья она? Голенищев не упоминал о потерях в своем гнезде.

— И это точно был не наш прогермански настроенный немертвый. Возможно, Голенищев врал? Или же девушка была птенцом князя Даргомыжского, о котором они говорили?

— Тогда прошлой ночью, в самый разгар кровавой драмы, Голенищев наверняка напомнил бы об этом трем своим мятежникам. И хотя те, кто охотится в ночи, не доверяют своим собратьям, мало кому из нас доводилось слышать о вампире, убившем другого вампира или подстроившем его смерть.

— Леди Итон написала бы вам, если бы один из петербургских вампиров попал в беду? Или о бунте в петербургском гнезде?

Окажись на месте испанца кто-нибудь другой, вместо легкого наклона головы были бы резко поднятые брови, сочащаяся сарказмом усмешка или — в случае старого немощного директора Нового Колледжа — вскинутая рука и недоверчивое «Эшер, друг мой!».

— Ее мало заботили остальные вампиры Петербурга, — сказал Исидро, когда под ними замелькал изломанный лед Мойки, залитый светом фонарей. — Ни разу в своих письмах она не упомянула ни одного из птенцов Голенищева. А в письме, которое она написала мне вскоре после убийства деда нынешнего царя, не было ни слова об этом событии; о беспорядках же, вспыхнувших здесь шесть лет назад, она упомянула лишь вскользь, поскольку они затруднили охоту.

Он едва заметно нахмурился — словно легчайшая тень на мгновение коснулась покрытого шрамами лба, — и Эшер тотчас же вспомнил арфу с заржавевшими струнами и давно ссохшуюся кожу переплетов в полной математических и иных научных трудов библиотеке, содержимое которой последний раз пополнялось чуть менее ста лет назад.

— Что же касается предателя из числа немертвых, а также того, лжет ли нам Голенищев по каким-то своим соображениям и имеет ли отношение раскол в петербургском гнезде к той встрече, свидетельницей которой стала Ирэн, то за ответами нам, как я подозреваю, придется отправиться в Москву, чтобы расспросить обитающих там вампиров. Сможете ли вы выехать завтра вечером — вечером наступающего дня? Поезд отходит в полночь с Варшавского вокзала.

И прибудет на место — Эшер мысленно проделал несложное вычисление — в два пополудни следующего дня.

— Договорились, — спорить с вампиром, уже принявшим решение, не имело смысла. — Что-нибудь еще? Что мне нужно знать об этой поездке? — шею и запястья Эшера под защитными серебряными цепочками пересекали шрамы, полученные во время его первого путешествия с Исидро в Париж.

— Чем меньше вы знаете, тем лучше.

Экипаж со скрипом остановился у привратницкой «Императрицы Екатерины»; Эшер вышел, предоставив Исидро расплатиться с извозчиком.

— Вампиры обладают сверхъестественным чутьем, позволяющим узнать, что кто-то из смертных напал на их след. Думаю, сразу после того, как вы завезете мои чемоданы в снятые мною апартаменты, вам лучше всего будет отправиться в ваши комнаты и оставаться там.

— Согласен, — ответил Эшер. — А хозяин Москвы говорит по-французски?

Исидро слегка сузил глаза — он наверняка что-то слышал о хозяине Москвы, — но вечер в обществе петербургских вампиров и еще один, проведенный среди лучших представителей Теософского сообщества и их прихлебателей, очевидно, заставили его поверить, что большинство русских говорят по-французски… Что было далеко от истины, как прекрасно понимал Эшер. Петербуржцы высших классов порою говорили на французском лучше, чем на русском. Но Москва — не Петербург. Эшер с тоской подумал, что ее хозяин вполне может оказаться длиннобородым боярином, мимо которого прошли все реформы Петра Великого. Для такого французский будет всего лишь языком разгромленных наполеоновских войск.

— Я останусь с вами, — сказал Эшер, — и буду надеяться, что если вам все же понадобятся мои услуги в качестве переводчика, вы защитите меня от возможных последствий.

Во имя короля и отечества? Чтобы спастись от медленно наползающего газа и падающих бомб, которые вот уже десять лет преследуют его в ночных кошмарах?

Или ради друга, который написал исчезнувшей женщине «…во имя любви, которую я к вам питаю»?

— Я сделаю все, что в моих силах, — в голосе Исидро не было привычной легкой иронии, — чтобы уберечь вас от опасности. Я благодарен вам, — добавил он, словно преодолев нерешительность, — за помощь в этом деле. Леди Ирэн…

Позже Эшер подумал, что вампир собирался сказать ему, почему он проделал весь этот путь в тысячу миль и добрался чуть ли не до Полярного круга… что он почти готов был признаться, насколько мало его заботили правительства с их попытками привлечь себе на службу вампиров. Но вместо слов пришло уже знакомое слепое забытье, от которого Эшер очнулся через минуту… или две… или пять… и понял, что в одиночестве стоит на выложенной плиткой дорожке перед великолепными бронзовыми дверьми «Императрицы Екатерины», а Исидро и след простыл.

Поднимаясь по ступеням к площадке, на которой у открытой двери его ждал дворник (наверняка отметивший, когда вернулся Жюль Пламмер, чтобы позже доложить в Тайную полицию), Эшер подумал, верит ли Исидро, выросший в Толедо в разгар Контрреформации, в ад.

— Время от времени читаешь о чем-то таком, — Эшер по привычке отметил, что господин Зданевский говорил не с тем идеальным парижским выговором, который свидетельствует о французских гувернантках и дорогом заграничном образовании, но со старательностью школьника, подкрепленной долгими годами общения с гостившими в столице России иностранцами. В его речи смешались все возможные интонации — итальянские, немецкие, английские, американские. Эшеру хотелось усадить полицейского и записать его произношение.

Коридоры солидного кирпичного здания напротив Петропавловской крепости были такими же, как и в 1894 году. Они все так же воняли табачным дымом и потом, за которыми чувствовался запашок плесени. В и без того узких проходах стояли дешевые сосновые столы, а на них высились многолетние залежи всевозможных документов, порожденных российской бюрократией: формуляры, отчеты, разрешения, запросы на разрешение, запросы о дополнительной информации, необходимой для выдачи разрешения… Когда Эшера в прошлый раз проводили по этим помещениям, отношения между империями его королевы и русского царя были далеки от сердечного согласия. Он провел семьдесят два крайне неприятных часа в маленькой подвальной камере, прежде чем Охранка наконец поверила в его полностью выдуманную историю и отпустила его. Тогда он вплотную подошел к тому, чтобы навсегда исчезнуть.

Интересно, Зданевский тогда уже работал в отделении? Эшер его не помнил, но на всякий случай подпустил в речь развязности и стал еще больше растягивать слова.

— Ну, лично я всегда считал, что есть много такого, чего нам и не снилось, как сказал Гамлет, — он затянулся подчеркнуто американской и страшно вонючей сигарой. — Такого, что невозможно объяснить. По большей части все эти истории яйца выеденного не стоят, тут спорить не буду. Та парижанка, о которой все они болтают, в тысяча семьсот каком-то там году… Может, муж вымочил ее в джине, а потом поднес спичку. И все-таки… — он покачал головой. — Не знаю. Просто не знаю.

— А этот Орлов…

— Или как там его звали.

— Верно. Он говорил, что его родственница..?

— Его сестра, — мрачно кивнул Эшер. — Он рассказывал моей… у нас тогда зашел разговор о подобных вещах, и кое-кто начал насмехаться над ними, а он сказал, что такое и в самом деле может случиться, потому что уже случалось. Выходило так, что его сестра загорелась ни с того ни с сего, когда рядом не было огня и вообще ничего, что могло бы гореть, и она точно не была пьяницей, как кое-кто из этих бедолаг. Огонь был таким сильным, что даже кости сгорели, так он сказал. Он… он был испуган, чертовски испуган. Такое не скроешь. Я сам побывал в разных местах и знаю, сколько топлива нужно, чтобы дотла сжечь тело взрослой женщины.