Барбара Хэмбли - Кровавые девы Страница 26

Как и в Москве и Петербурге, Исидро предпочел остановиться в старинном ухоженном особняке в Старом Городе. Там же неподалеку находился и пансион, в котором предстояло ночевать Эшеру. Проследив, чтобы их немалый багаж, включающий гроб-чемодан Исидро, занесли в особняк, Эшер расположился там же и весь долгий весенний день читал «Отверженных», дремал, наигрывал на пианино в гостиной мелодии, которые помнил еще с детства, — как он обнаружил, музыка помогала ему успокоиться, если рядом не было мотоцикла, — и наблюдал за улицей. В восемь часов, когда западная часть высокого северного неба горела закатом, он вышел из дома, поужинал в кафе на Сенаторской улице и добрался до пансиона в сумерках, окутывающих красно-золотые шпили города.

В Загранице он научился оценивать города с точки зрения опасности и безопасности, словно отмечая четко разграниченные зоны на воображаемой карте, а также прикидывать, насколько высока вероятность встретить врага или удачно скрыться, если возникнет такая необходимость. Если понадобится, он мог пройти вдоль и поперек любой город, от Петербурга до Лиссабона, не привлекая внимания местной полиции. В молодости ему нравились европейские города, нравилась их красота и возраст, парки и дворцы, восхитительное разнообразие выкриков, которыми обменивались прохожие и разносчики, нравилась цветистая речь, потоками изливающаяся на мощеные переулки. Поняв, что любовь к таким местам постепенно сменилась инстинктивной настороженностью Службы, он испытал сожаление, куда более глубокое, чем ему тогда казалось.

Возможно, именно эта потеря позволила ему различить печаль в голосе Исидро, когда вампир говорил о тех, кто утратил интерес ко всему, кроме Охоты и Убийства.

Сейчас он понимал, каким счастливцем был тогда, когда скорбел лишь об одной утрате.

После того, как он узнал о вампирах и убедился в их существовании, его отношение к городам Европы снова изменилось. Теперь таящаяся в них опасность стала не просто реальной, но и непостижимой. Старинные церкви заставляли его задуматься над тем, кто может дремать в их склепах, чтобы пробудиться с наступлением темноты; мощеные тротуары казались лишь хрупкой коркой, скрывающей бездну с демонами.

Демонами, которые могли выйти из тени и вступить в политическую игру крови и стали.

Как он мог оставить Лидию одну в подобном месте?

Но он знал, что в Оксфорде ей тоже грозила опасность. Если один из лондонских вампиров решится пренебречь гневом Исидро и убрать ее с дороги… от Лондона до Оксфорда не так уж и далеко.

Не думать об этом. Он закрыл глаза и уткнулся лбом в стекло темного окна. Ему еще раз предложили меч, и он снова взялся за рукоять — по собственной воле. Он снова согласился на Службу…

Потому что глубоко в душе он знал, что не смог бы поступить иначе.

Где-то скрывается немецкий ученый, работающий с вампирами. И для того, чтобы устранить угрозу, которую этот ученый несет миру, тоже нужен вампир.

Но прошло немало времени, прежде чем сжимающий сердце страх ослабил свою хватку и Эшер перестал вслушиваться в шум ночного движения, вернувшись к давно минувшим горестям Жана Вальжана.

Когда полностью рассвело, он вернулся в особняк и обнаружил на пианино два билета на ночной экспресс до Берлина. Поезд отходил в 23.52.

Когда огни Варшавы скрылись в темноте и тумане, вампир проскользнул в дверь их купе первого класса:

— Ничего. Ни один птенец не покидал варшавского гнезда. Или гнезда в Гданьске, хозяин которого породил хозяина Варшавы. По крайней мере, местные ничего об этом не знают. Настоящие тупицы, — добавил он тоном энтомолога, вычленяющего видовые признаки жука. — Высокомерные и невежественные.

Эшер подумал, что у испанского вампира, этого наследника Реконкисты и инквизиции, было не так уж много возможностей выговориться.

Как и в прошлое посещение Берлина по дороге в Санкт-Петербург, Эшера преследовало ощущение, что все люди из разных городов Германии, знавшие его в начале девяностых как господина профессора Лейдена, поспешили в столицу империи и теперь высматривают его. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы отогнать это ощущение прочь и вернуться к своему обычному поведению. Из долгого опыта, как своего, так и чужого, он знал, как трудно вести себя «обычно», в чем бы ни заключалась эта «обычность», как тонка грань, отделяющая нормальный американский выговор от натужной манерной протяжности, которую чуткое ухо воспринимает как явную фальшь.

Ему не раз приходилось видеть, как полиция задерживает новичков из Департамента — в основном потому, что те перестарались с маскировкой.

То и дело хотелось проверить, не осталась ли где-нибудь на выбритой голове щетина, и Эшер с трудом удерживал тянущуюся к макушке руку. Даже после десятилетий Службы он не мог пройти мимо отражающей поверхности без того, чтобы не заглянуть в нее и еще раз оценить свою внешность, хотя именно такое поведение сам высматривал в людях, которых подозревал в игре за другую сторону. Это было все равно что не расчесывать комариный укус.

Дневные часы Эшер провел в снятых Исидро элегантных апартаментах, а на ночь перебрался в свой гостиничный номер. Адреса этих временных убежищ он наскоро записал в блокнот своим личным шифром: порою выживание человека зависит от самых незначительных сведений. Так было с Лидией, которая за чаем и покупками бесхитростно расспрашивала о том, кто был чьим «закадычным другом». По повторяющимся адресам и названиям улиц, именам и даже инициалам, а также по сделкам с собственностью — или их отсутствию — она могла установить расположение вампирских гнезд.

Он проспал несколько часов и снова видел во сне падающие на Лондон бомбы, но теперь в дверном проеме темного дома у кромки кровавого озера стоял не Исидро, а Бенедикт Тайсс.

В шесть утра рассвело, и Эшер вернулся в жилище Исидро с двумя носильщиками и кэбом. Загрузив багаж, он отправился на вокзал Анхальтер. К двум часам того же дня они уже были в Праге.

— Княгиня, — Разумовский склонился в глубоком поклоне перед хозяйкой дома. — Разрешите представить вам мадам Эшер, жену моего старого английского друга. Мадам Эшер, Ее Высочество великая княгиня Стана Петрович-Негош, принцесса Черногорская.

Лидия, при всей ее близорукости, отметила, что наряд подошедшей к ним дамы отличался глубоким декольте и куда большим количеством драгоценностей, чем позволила бы себе англичанка в это время дня.

— Как мило, — темноволосая княгиня протянула руку в кружевной перчатке и, рассмеявшись, подняла присевшую в реверансе Лидию. — Глупышка! Здесь мы все — просто женщины, разделяющие интерес к духовному преобразованию Души Человечества.

Она сжала руку Лидии:

— И ее физическому благополучию, — добавила она, улыбнувшись Разумовскому и взяв его под руку. — Насколько же загадочна связь, соединяющая плоть и дух, материальное сердце и обитающую в нем душу! Наш дорогой Андрей сказал мне, что вы врач, мадам… До чего официально! Позволите мне называть вас Лидией? Так намного естественней! И пожалуйста, зовите меня Станой. Андрей сказал, что вы изучаете кровь, как наш милейший Бенедикт… Мадам Эшер…

Ни на мгновение не умолкая, она увлекла их по выложенному плиткой зимнему саду в заросли папоротников и орхидей, к мужчинам и женщинам, собравшимся вокруг трех светлых плетеных столиков в чем-то наподобие прозрачной ротонды из стекла и листвы.

— …позвольте представить вас доктору Бенедикту Тайссу.

Джентльмен, чьи занятия и привели Лидию в Петербург, был, насколько она смогла оценить, одного роста с Джейми — те же шесть футов. Его голову покрывали редеющие темные волосы, квадратная коротко стриженая бородка обрамляла угловатое лицо. Одет он был в твидовый костюм цвета верблюжьей шерсти, пожатие затянутой в потертую перчатку руки оказалось твердым и сильным. Лидия уловила исходивший от него запах одеколона с нотками лимона и сандала. Она призналась, что не слишком хорошо разбирается в химии крови:

— Я специализируюсь в железах внутренней секреции, но меня заинтересовали совпадения с некоторыми вашими теориями относительно белков, — после чего свела разговор к его лечебнице на Выборгской стороне в надежде узнать что-нибудь о ее финансировании, и была буквально сражена тем состраданием и гневом, с которыми Тайсс заговорил о жизни бедняков.

— По большому счету, богатых они не интересуют, — у него был глубокий, спокойный голос, который принес бы ему целое состояние, вздумай он лечить нервные расстройства у состоятельных женщин. — Пока фабрики и ночлежки приносят прибыль… разумеется, я не имею в виду здесь присутствующих, — добавил он с поклоном в сторону Великой княгини и ее такой же темноволосой, увешанной драгоценностями и Великой сестры, — Путиловым, Стахеевым и прочим собственникам дела нет до того, как живут те люди, которые по шестнадцать часов в сутки изготавливают обувь, оружие или кружева и по несколько семей спят в каморках, куда я не пустил бы и собаку. Богатые их не видят. Порою мне кажется, что большинство женщин, покупающих кружева, не задумываются над тем, что кто-то эти кружева делает, и еще меньше — над тем, что у этой безымянной кружевницы может быть возлюбленный, мать или младший братишка, которые так же дороги ее сердцу, как даме, раскатывающей в авто по Большой Морской, дороги ее родные и близкие.