Павел Рогозинский - Главный калибр Страница 20

И с этими словами как двинет меня сапогом. Украсил он меня основательно, — Жуков погладил свой синяк. — Засуетились тут японцы, на потолочную балку веревку закинули, — дыбу готовить стали, две свечки зажгли, ножи вытащили. Ну, думаю, держись.

Тут майор запел снова: мы вас вылечим, в госпиталь поместим, денег дадим, жить хорошо будете.

Заметил он, что Федор сухие губы облизывает, и предлагает: «Русский человек водку любит, у нас водка — саке есть. Вкусная водка! Сколько хочешь водки дадим…»

Подали ему громадную бутыль, литра на два, он нам ее показывает, хвалится: «Хорошая водка!».

Вот, думаю, окаянный, и долго он нас донимать будет? Лежу я на полу, и слышно мне, как наши пушки бухают. Недалеко наши!

По стенам тени бегают. От свечей чучела будто оживают, из углов бельмами светят, на меня скалятся, точно вот–вот бросятся. Гляжу и глазам не верю — впрямь одно чучело зашевелилось. Поползли по шкуре у меня мурашки. А майор стоит и водкой дразнится. И вдруг, братцы, вижу — протягивает чучело сверху лапу, берет у него бутыль, а потом ка–ак размахнется да как даст этой бутылкой майору по черепу. Майор так кулем и шмякнулся.

Что тут произошло — описать невозможно. Я и то думал, что ума решуся. Завыли японцы — и в двери. А чучело рычит, прыгает, руками трясет. Потом вынуло из‑под полы автомат и давай японцам вслед строчить. У меня враз все на место встало. Раз стрельба пошла — это уже легче, это дело знакомое. Срывается тут этот черт с автоматом с места, режет на нас веревки и говорит: «Вы, братцы, тут вооружайтесь чем попало, а я им еще жару поддам». Выскочил на двор, пострелял еще и возвращается.

— Семочкин? — не выдержал старшина.

— Он самый, — согласился Жуков. — Потом Семочкин нам объяснил: как ударило нас миной, он и решил, что убиты мы оба, а как увидел, что японцы нас потащили, следом пробираться стал.

Сам он росту мелкого, а на полях кругом гаолян растет такой, что на лошади заезжай — и то не увидят. Где другое что посеяно — бобы или еще что, там по–пластунски пробирался. Извозился в пыли, ободрался — мать родная не узнала бы.

У самого села едва не попался. От гаоляна отполз далеко, подаваться назад уже невозможно было, он и рискнул в храмину прошмыгнуть. Ну, а внутри очутился — вроде к себе в театр попал. Как услышал, что японцы туда идут, поскорее в халат завертелся, маску надел и стал за идола. Спрашивал нас потом: «Очень красивый я был? Вот бы вечерком в парке прогуляться». Всегда у него на уме черт знает что такое. Просто невозможный характер у человека.

Жуков замолчал и стал сосредоточенно скручивать новую папиросу. Но слушатели на этом успокоиться не могли.

— Что же дальше было?

— Дальше? — переспросил Жуков и нехотя добавил: — Убрались мы оттуда, конечно, побыстрей, а к рассвету были у своих.

На веранде наступила задумчивая тишина. Ее нарушили твердые шаги в коридоре и раздавшийся за дверями сочный командирский басок:

— А где тут мои матросы?

Бойцы по привычке вскочили, вытянулись по стойке «смирно». Дверь раскрылась, и в ней показалось улыбающееся лицо низкорослого рыженького моряка.

— О, чтоб тебя! — взревел Пименов, впопыхах ступивший на больную ногу.

— Ну, вот, возьми его за рубль за двадцать, — просиял Жуков. — Знакомьтесь: Семочкин, — и укоризненно покачал головой: — Нет, невозможный у тебя характер, Семочкин, прямо невозможный!..

ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ

Утром 18 августа 1945 года капитан-артиллерист Бурмистров нес боевую вахту на крупном танкере, стоявшем на рейде Владивостока. Делать ему было абсолютно нечего. Война с императорской Японией фактически окончилась. Наши войска сломили сопротивление хваленой Квантунской армии микадо, насчитывающей свыше миллиона штыков. Все опорные пункты японской военщины в Манчжурии были нами заняты. В Японском море господствовал советский Тихоокеанский флот. Сообщение японских армейских частей на азиатском материке с Японией было парализовано. В воздухе также полностью господствовала советская авиация. В такой обстановке даже командующий Квантунской армией, слывший одним из самых воинственных и твердолобых представителей японской военщины, согласился сложить оружие. Безоговорочная капитуляция всей японской милитаристской машины была вопросом дней. Наступал долгожданный мир.

Настроение у всех во Владивостоке было праздничное. Да и погода в тот день выдалась чудесная, — ясная, солнечная, теплая. По небу плыли легкие облака, — чувствовалось, что ясная теплынь простоит долго.

Капитан был настроен на празднично–философский лад. Уходила куда‑то в прошлое висевшая над городом, над всей его родиной угроза бомбежек, пожаров, бессмысленных разрушений и человеческих жертв. В такой чудесный сияющий день они были бы особенно нелепы, Владивосток, как говорится, слава богу, избежал вражеских налетов. Воздушные тревоги, которые в нем объявлялись, бывали только учебные. Ни одной бомбы не пало ни в городе, ни в его окрестностях. И в этом, в какой‑то степени, была и его заслуга: зенитчики на суше и море надежно оберегали все воздушные подступы к городу и бухте Золотой Рог. За время войны ни один воздушный пират здесь и не рисковал показываться.

Зенитной артиллерией были вооружены и некоторые крупные суда дальневосточного торгового флота. Опыт войны с гитлеровской Германией показал, что безоружные торговые корабли становились излюбленной жертвой фашистских воздушных пиратов, топивших даже плавучие госпитали. Поэтому танкер, на котором находился Бурмистров, в первые же дни войны с Японией был вооружен зенитками, расположенными на носу и на корме корабля. Капитан танкера, бывалый моряк Зайцев, очень этому обрадовался.

— Если уж пропадать, так с музыкой, — говаривал он. — Вы уж постарайтесь, в случае чего.

Бурмистров отвечал многозначительным кивком головы.

Вскоре между зенитчиками и экипажем танкера установилась тесная дружба. Зайцев предложил капитану Бурмистрову располагаться в его каюте. Всем зенитчикам отвели самые лучшие помещения. Моряки неизменно приглашали артиллеристов к своему столу. Те поступали так же, и коки обеих команд старались превзойти друг друга в своем искусстве.

Командир корабля просил зенитчиков подучить экипаж танкера обращению с зенитками или хотя бы тому, как помогать артиллеристам. Учения и боевые тревоги проводили только совместно.

«Все это скоро должно окончиться, — подумал Бурмистров, окидывая взглядом палубу танкера. — Зенитки с корабля, конечно, снимут, перевезут на берег. Да и там против кого они могут понадобиться?». А что он будет делать? Учить молодых зенитчиков и учиться сам? Как он делал все эти годы?..

За годы бесконечных учений и тренировок Бурмистров достиг такого совершенства, что, кажется, мог бы попасть из пушки в пятак. Его хвалили, ставили в пример другим. А на кителе был по–прежнему значок Отличника Военно–Морского Флота — и только.

Когда началась война с Японией, он был уверен, что его обязательно пошлют туда, где его опыт, знания пригодятся больше всего. Ему же сказали, что он нужен на охране Владивостока. Просился на корабли — назначили на этот танкер. И он ничего не смог ответить на вопрос — «А кто же будет охранять их?» И вот теперь война окончилась и воздушных налетов вообще не будет.

Все же он по многолетней привычке и в этот день обошел все зенитные установки, посты. Везде порядок, идеальный порядок. Все механизмы вычищены, выверены— хоть на выставку их посылай, хоть на смотр. Сигнальщики внимательно наблюдают за ясным, мирным небом.

Бурмистров поднялся на капитанский мостик, поздоровался с капитаном.

— Денечек, а? — радостно прищурился капитан. — Все гадаю, куда теперь отправят танкер. Начальство все еще что‑то ворожит. Вероятнее всего пошлют на Север, обеспечивать там наши базы горючим. Вы‑то бывали на Севере? Суров, конечно, «но красота там своеобразная. Не побываете — всю жизнь жалеть будете.

Бурмистров неопределенно пожал плечами: ежели, мол, пошлют, то конечно.

Только от кого там оберегать танкер? От белых медведей, что ли?

Взяв бинокль, он стал разглядывать Владивосток, берег, порт. Везде чувствовалось какое‑то праздничное оживление. В порт вернулся с моря теплоход–краболов. Вернулся, несомненно, с добычей. «Теперь, наверное, — представил себе Бурмистров, — на корабле варят гигантских тихоокеанских крабов и тут же, еще горячих, дымящихся аппетитным паром, станут продавать. Любители морских деликатесов потащат их на себе. Больше одного краба вряд ли кто возьмет. Если вскинуть такое морское чудо на плечи, то лапы его достают до земли. И есть его надо немедленно, а то испортится. Зато и вкус же у него!» — Бурмистров чуть не прищелкнул языком и мысленно пожалел тех, кто пробовал жалкое подобие этого изумительного блюда только в консервах.