Елизавета Дворецкая - Ясень и яблоня. Книга 1: Ярость ночи Страница 32

Аринлейв и Коль вдвоем налегали на весла, и им казалось, что лодка идет удивительно легко, словно чьи-то сильные руки подталкивают ее.

Глава 5

Многие годы старая усадьба Аскегорд не видала такого разгрома. Можно было подумать, что она захвачена врагом: челядь и женщины метались туда-сюда, гремела посуда и скрипели крышки сундуков, во дворе ржали кони, мычали потревоженные коровы, мужчины бегали между оружейной и дружинными домами. Стоял гул, шум, слышались беспорядочные выкрики. Никуда не бежал, не кричал и не суетился только ясень, росший в полу гридницы и уходящий ветвями за крышу. Посреди гридницы стояли двое: могучий Эрнольв ярл и кюна Хёрдис. Глядя на них, можно было подумать, что они-то и есть главные враги, столкновение которых привело усадьбу Ясеневый Двор в такое состояние.

– Чтобы я, жена и мать конунгов, убегала из своего собственного дома, как последняя побирушка! – с яростным негодованием выкрикивала Хёрдис. – Этого не будет! Не будет!

Кое-как одетая, в криво заколотом платье, с торчащими из-под наспех наброшенного покрывала темными прядями волос, с гневно перекошенным лицом, на котором правая бровь поднялась выше левой и дергалась, она наводила ужас на собственных служанок, и сам воздух вокруг нее, казалось, ходил ходуном от негодования. Чтобы выдержать подобный напор, требовались твердость и мужество истинного героя, но Эрнольв ярл был именно таким. Выглядел он не лучше кюны – кое-как одевшись, он не успел даже толком причесаться. Его густые русые волосы с легкой сединой на висках были всклокочены, и он то и дело откидывал их со лба. Лицо его от тревоги и досады побагровело, единственный глаз горел как уголь.

– Не будет того, чтобы эти подлые собаки захватили в плен мать моего конунга! – ревел он в ответ на крики кюны, и ее яростный напор не заставлял его сдвинуться даже на волос, ни в прямом, ни в переносном смысле. – Пока я жив, я уберегу моего конунга от такого бесчестья! Даже если мне придется взять тебя в охапку, дорогая госпожа, и силой унести из этого дома!

– Ты лучше уноси ноги! Тебе этого хочется, да? – негодующе вопила кюна Хёрдис. – Ты думаешь бежать? Да? Скажи вслух, чтобы все эти люди слышали! Эрнольв Одноглазый собирается бежать из дома, из Аскефьорда, который он должен охранять, бежать, как последняя собака, оставив врагов торжествовать победу! Вот так подвиг, достойный твоей славы! Мне казалось, такого с тобой еще не бывало!

Но даже попреками в трусости Эрнольва Одноглазого нельзя было смутить, если он считал, что прав.

– Мое дело не показывать всем, какой я храбрый, а защищать Аскефьорд! Я не знаю, кто на нас идет, эринны или улады, но у них пять сотен людей, а у нас тут нет и сотни! Не большой будет подвиг, если меня и всех моих перебьют, а тебя и всех прочих захватят в плен! Ты же не хочешь попасть в рабство и умереть в хлеву, как Далла, вдова Стюрмира? Она тоже была упряма, как тролль! Будь умнее! Я выведу вас всех подальше к горам, где можно укрыться, а сам вернусь и посмотрю, что делать с теми стервецами! Собирайся быстрее! Нечего оставлять им все то, за что мы заплатили своей кровью!

Кюна Хёрдис не хотела попасть в рабство: она родилась от рабыни и знала, что ничего хорошего в этом нет. Но упрямство не позволяло ей сдаться, а гордость никак не хотела примириться с мыслью, что она, вдова и мать могущественных конунгов, вынуждена спасаться бегством из собственного дома.

– В иное время, я слышала, тебя не пугало выйти одному на пятерых!

– Я и сейчас выйду один на пятерых и, скорее всего, их всех перебью! Но тут не все такие, как я! Лучших забрал конунг! А этим троллям помогает колдовство!

– Да есть ли вообще эти ужасные враги? – ехидно ответила Хёрдис. – Может, вам всем приснилось? Как они могли попасть сюда незамеченными? Или мой сын зря держит на севере такую дружину?

– Если Хродгар сын Хрейдара их не остановил и даже не заметил, значит, там не обошлось без «колдовского облака». Тебе ли не знать, что это такое! А я не собираюсь отдать свою жизнь задаром и весь Аскефьорд в придачу! Торвард конунг поручил мне охранять его дом и его мать, и я это сделаю! Ну, ты пойдешь своими ногами, или мне тебя понести?

Хёрдис промолчала, и Эрнольв ярл отвернулся от нее, считая разговор законченным. Обычно сдержанный и немногословно-учтивый, сейчас он пылал яростью и был полон твердой решимости сделать по-своему, нравится это кому-то или нет.

Челядь под руководством Лофта управителя собирала все ценное, что имелось в усадьбе, а этого было немало! У конунгов Фьялленланда, считавших, что лучшее сокровище – верная дружина, богатства обычно не задерживались, но кюна Хёрдис в последние двадцать лет постаралась, чтобы немалая часть квиттингской дани и боевой добычи ее мужа и сына не прошла мимо ее крепких, заговоренных от воровства сундуков. Сундуки в девичьей, в спальне, в особой кладовке были набиты цветными тканями, узорными коврами, бронзовыми светильниками, серебряной посудой, резной костью, мехами, золотыми кубками и всяческими украшениями. Все это, конечно, недопустимо оставлять неведомым врагам, идущим сюда под покровом «колдовского облака», и именно забота о сокровищах заставила кюну Хёрдис так быстро смириться с вынужденным отступлением. Очень скоро она вовсю звенела ключами, покрикивала на челядь, которая недостаточно проворно собирала ее богатства или недостаточно надежно упаковывала. Двор уже был полон лошадьми, запряженными в волокуши и сани; челядь носила мешки и тюки. Пастухи и скотницы первыми из всей усадьбы тронулись в дорогу, подгоняя к далеким горам медленно бредущее стадо.

Весь Аскефьорд оделся огнями: все усадьбы и дворики, до самых маленьких, проснулись и ожили. Во дворах мелькали факелы и горели наспех разложенные костры, освещая суматоху сборов. Быстрее собравшиеся уже ехали в санях и верхом в сторону горных пастбищ, где можно было укрыться в сосновых лесах, шагали рядом с волокушами, нагруженными домашним добром, подгоняя коров. Кое у кого овца со связанными ногами висела за седлом, кто-то усадил любимую свинью, запас мяса до весны, в сани вместе с детьми и старухами. Наспех закутанные домочадцы дрожали от ночного холода, от испуга и возбуждения: страшно было идти глухой ночью, зимой, в самое темное время, когда вся нечисть в наибольшей силе, от обжитого безопасного места в глушь, в горы, в лес. Но и остаться было невозможно: таинственный и грозный враг казался опаснее лесных троллей.

Усадьба Дымная Гора тоже собиралась. Благодаря тому что из семьи кузнеца в поход с конунгом ушел только один человек – Сёльви, здесь нашлось достаточно сообразительных голов и сильных рук, чтобы быстро собрать все ценное.

– Слагви! Сколько брать зерна – сколько нам придется прятаться? – взывала фру Хильдирид.

– Бери, сколько сумеем унести! – советовал Стуре-Одд. – Ходить сюда пополнять запасы не получится.

– Линде! Сэла! Вы все из девичьей вынесли? Главное, одеяла, одеяла! Хильде! Ты все серебро вынула? И из красного сундучка тоже? Сэла, где отец? Что ты бегаешь без накидки, оденься, простудишься!

– Он запрягает лошадь.

– Поможет мне кто-нибудь?

– Гудмунд и Коль погнали коров. Нам пора двигаться за ними! Не сиди, хозяйка, а то скоро и рассветет!

– Да разве я сижу?

– Фру Альдис, не клади туда, постромки не выдержат! Давай сюда, к седлу привяжем!

– Бёрре, да куда же ты мои лыжи засунул!

Наконец сборы были окончены, и две волокуши двинулись со двора вслед за ушедшим стадом. Слагви ехал верхом впереди, за ним Стуре-Одд; Аринлейв и Кетиль шли пешком, ведя лошадей, запряженных в сани. В одних сидели фру Альдис, жена Сёльви, и одна служанка, а в другой – фру Хильдирид с Борглиндой. Сэла и двоюродная сестра Хильделинд, дочь Сёльви, ехали вдвоем на одной лошади, еще две служанки и три работника шли сзади, каждый с узлом или мешком на плечах.

Когда усадьба осталась позади, а факел в руке Слагви уже озарял свод иглистых сосновых ветвей, фру Хильдирид наконец перевела дух и посмотрела на среднюю дочь, словно хотела убедиться, что в суматохе сборов захватила именно то, что нужно.

– Ты, Сэла, Хильде, Альдис, Эйке, Ари… – Она оглядывалась, глазами считая домочадцев. – Отец, дед, Кетиль… Глед, Велли, Бёр, Исгерда… Вроде бы все, слава богине Фригг! Ну, вот и мы убегаем! – со странным удовлетворением произнесла хозяйка, глянув назад, где вслед за ними к горам тянулось еще несколько цепочек факелов.

Она сказала это так, словно они последние собрались наконец-то к важному делу, за которое все остальные принялись давным-давно.

– Был бы дома наш конунг, этого бы не было, – ответила Борглинда. Она сидела тихо, не выражая ни особого испуга, ни храбрости, словно все ее мысли находились не здесь. Она настолько привыкла делить с уехавшей Рагнхильд все свои переживания, что переживать одна почти и не умела.

– Конунг, да! – согласилась с ней мать. Потом она помолчала и вдруг добавила: – А я-то всегда думала, что если кто-то и выгонит нас зимней ночью из дома, то это будут квитты!