Елизавета Дворецкая - Ясень и яблоня. Книга 1: Ярость ночи Страница 33

– Был бы дома наш конунг, этого бы не было, – ответила Борглинда. Она сидела тихо, не выражая ни особого испуга, ни храбрости, словно все ее мысли находились не здесь. Она настолько привыкла делить с уехавшей Рагнхильд все свои переживания, что переживать одна почти и не умела.

– Конунг, да! – согласилась с ней мать. Потом она помолчала и вдруг добавила: – А я-то всегда думала, что если кто-то и выгонит нас зимней ночью из дома, то это будут квитты!

Зимний рассвет пришел поздно, но, едва солнце показалось над Черными горами в глубине берега и бросило белые, негреющие лучи на воду Аскефьорда, как корабли острова Туаль уже подходили к его устью. Это были те самые суденышки – коракли, над которыми потешались хирдманы Торварда конунга, когда видели их в устье Даны. Немногим больше лодок, туальские коракли не имели даже киля, и днищем им служила широкая доска, к которой крепились доски низких бортов. Скреплены они были железными заклепками, что делало их все же прочнее плетеных кораклей, но мачты и паруса они не имели и двигались только благодаря веслам. Зато на низком носу каждого из них красовалась резная конская голова в честь Ллира, бога морей.

В каждом из них помещалось всего-то человек двадцать, зато самих кораклей насчитывалось ровно двадцать шесть. В поход на Аскефьорд пошли многие из тех, кто перечислял свои подвиги на пиру Возвращения Солнца. Ниамор сын Брана вез священное Красное Копье, копье войны, а с ним и благословение грозной богини Бат, испускающей свой крик над полем битвы. Мощные руки воинов налегали на весла, но завести коракли во фьорд оказалось не так-то просто. Резкий противный ветер сносил их назад в море, и у скал, ограждающих вход во фьорд, кипели такие яростные, злобные буруны, что судно Лабрайда Неустрашимого чуть не бросило на камни.

– Налегай крепче! – кричал Ниамор сын Брана, правивший рулем. В кожаной накидке, с торчащей из-под капюшона мокрой рыжеватой бородой, он сам казался каким-то диким духом стихии. – Навались! Это здешние колдуны мешают нам! Никто еще не мог противиться Медведю Широкого Леса!

И он хрипло запел, стараясь перекричать шум бурлящих волн:

Как могучий дуб, что поднялся вершиной высокоНа огромной горе, что озирает гордо весь мир,Я стою впереди могучего войска,Я, Ниамор, Медведь Широкого Леса!

Не найдется под солнцем такого героя,Что мог бы противиться моей лютой мощи,Что мог бы снести удар моей сильной руки,Не преклонить спину перед гневом моим благородным!

Я прихожу, чтобы убивать врагов,Я прихожу, как буря без жалости и спасенья,Я – старый вепрь, все крушащий кругом!Ужасна встреча со мной в сраженье!

То ли хвалебная песня помогла, то ли при свете дня туалы сумели одолеть даже стихию, и через какое-то время, полное напряженных усилий, неровная вереница кораклей зашла во фьорд и приблизилась к первой площадке причала – что возле усадьбы Бергелюнг. Все воины были в шлемах с бронзовыми вепрями надо лбом, с копьями и мечами наготове. Доспехом им служили только толстые кожаные нагрудники с бронзовыми бляшками (пользоваться кольчугой на Туале считалось признаком слабости и трусости). Зато их длинные шестиугольные щиты с литыми бронзовыми накладками блестели над бортами кораблей, как несокрушимая стена. Зрелище было грозное и пугающее, само по себе способное привести врага в трепет и обратить в бегство. Вот только ужасаться оказалось некому – на всю эту сокрушительную роскошь любовались только бурые камни да унылые кусты можжевельника.

На причальной площадке, покрытой мокрым и смерзшимся песком, было пусто, лишь несколько рыбачьих лодок лежало в стороне. Первым причалил Лабрайд Неустрашимый, и напрасно воины держали наготове копья, ожидая, что сейчас из-за бурых валунов наверху площадки посыплется с боевыми кличами местная дружина. Вот уже все коракли лежат на песке, пять сотен воинов благополучно высадились, а вокруг по-прежнему тихо. Как будто до их высадки никому нет дела!

Сперва туалы недоуменно озирались в поисках поселения: привыкшие к Аблах-Брегу, они и здесь, где жил конунг фьяллей, ожидали увидеть город на холме, за стеной с прочными и богато украшенными воротами. Ничего подобного не оказалось: там и здесь виднелись дерновые крыши, вокруг них разные сараи, опустевшие борозды огородов, луговины, пруд, где мочат лён, даже несколько узких полевых наделов – полоски ячменя тут шутя называли «пивное поле», ибо весь небогатый урожай ячменя, который удавалось собрать с неплодородной земли Фьялленланда, уходил на пиво. Из крепостных сооружений в наличии имелись только невысокие каменные кладки, предназначенные не допустить вторжения коров и коз с пастбищ на полевые наделы. Но туалы оглядывались вокруг с огромным любопытством: ведь прежде они не бывали нигде, кроме уладских островов, где жизнь и обычаи мало отличались от туальских. Для них здесь был Иной Мир, живущий по совсем иным, неведомым законам.

– Город дальше! – говорили одни, призывая плыть в глубину фьорда.

– Никакого города у них нет! – вразумляли другие, которые в свое время удосужились расспросить гостивших в Аблах-Бреге фьяллей. – Конунг живет в какой-то из здешних усадеб!

– Там наверху усадьба! И не одна! – кричали воины, под предводительством Брана сына Ниамора первыми взобравшиеся на гребень причальной площадки.

Налево, ближе к морю, виднелась усадьба Устье Фьорда, направо, другая, побольше – Бергелюнг. Еще подальше теснились низкие крыши двух-трех двориков победнее. Конечно, туалы не знали их названий, но зато им сразу бросилось в глаза полное безлюдье – и на берегу, и перед жильем.

– Они попрятались от нас! – решил Ниамор. – Пойдем и поищем этих трусливых зайцев!

– Над крышами нет дыма! – заметил Бран. – Похоже, что там никого нет.

– Не может быть! – гневно воскликнул Арху сын Бранана, по прозвищу Победоносная Рука. – Никто не знал о нас! Нигде нас не замечали, и мы могли бы напасть на любой дом! Они должны быть здесь!

– Или это не Аскефьорд? – предположил Дойд сын Дойда. – Может, это покинутое место?

– Вот тут чистили рыбу, и всего день назад! – Лабрайд показал на кучку рыбьей чешуи и прочих отходов, которую кто-то вывалил из корзины почти у полосы прибоя. Чайки еще не успели все растащить. – Здесь есть люди.

– Что мы стоим, будто пустили корни в землю? – возмутился Ниамор. – Вперед, воины Оллатира! Я сам поищу, что есть в той усадьбе, а ты, Лабрайд, осмотри вон ту!

Лабрайд со своей дружиной двинулся к Устью Фьорда, а Ниамор повел людей к Бергелюнгу. Дойд сын Дойда остался охранять коракли, но это было напрасно – кроме нескольких чаек, никто к ним не проявлял ни малейшего внимания. Впрочем, остальным вождям повезло не больше. Ни в Устье Фьорда, ни в Бергелюнге они не нашли никого и ничего – если не считать скамей и спальных помостов, очагов с кучами углей и золы, пустых сундуков и глиняных горшков на посудных полках. Все, что представляло какую-то ценность, было увезено неизвестно кем и неизвестно куда.

– Гнусные собаки! – ревел Ниамор, оскорбленный в лучших чувствах. Коварство врага лишило его всего – и славы, и добычи, и он не мог с этим смириться. – Я разыщу их, хотя бы мне пришлось достать их из-под земли!

Не желая мириться с разочарованием, туалы постарались на совесть: перевернули все дома вверх дном, сдвинули с мест спальные помосты, переворошили и развеяли по двору сено из сараев – но все эти действенные меры ни к какому достойному итогу не привели. Враг бесследно исчез. Разгневанный Ниамор хотел поджечь постройки, но его удержали: и туалам ведь нужно где-то ночевать.

Единственной действительно ценной добычей оказались корабли. Для сухопутной поездки по Фьялленланду они, конечно, не требовались Торварду конунгу и потому оставались в Аскефьорде. И вот теперь пришельцы захватили прямо в сараях девятнадцать отличных кораблей, больших и поменьше. Среди них туалы узнавали те самые, на которых приходили к ним дружины Торварда конунга и которыми они не без тайной зависти любовались в устье Даны, отличные фьялленландские боевые корабли, лучшие в Морском Пути! Длиной от сорока до шестидесяти шагов, с дубовым килем из цельного бревна, что делало их гораздо крепче и надежнее туальских, эти корабли были настоящим сокровищем. Заостренные концы киля давали возможность легче скользить по волнам, дубовые мачты можно было поднимать или опускать. Хотя туалы, непривычные к морским боям, не могли в полной мере оценить эти преимущества, искусство и основательность постройки они оценили. Дубовые или ясеневые доски обшивки были для прочности оплетены еловыми корнями и проконопачены звериным волосом, изогнутые шпангоуты делались из естественно искривленных частей дерева, так что все вместе обеспечивало кораблям изумительную гибкость, поворотливость и притом надежность. Верхние бортовые доски украшала красивой резьбой, а передний штевень каждого из кораблей венчала искусно сделанная голова того или иного грозного зверя с костяными или металлическими вставками. Почти все были окрашены в разные цвета, полностью или частично, и каждый из них был неповторим, каждый казался живым, одухотворенным существом! Открывая двери корабельных сараев и замечая в полутьме высоко поднятую голову дракона с железными рогами, белозубую оскаленную морду волка или коня с медной гривой, туалы невольно издавали вопли ужаса, словно наткнулись на плененное чудовище. Каждый из фьялленландских кораблей мог вместить до сотни и даже более человек. Туалы пришли в восхищение, предвкушая, как приведут домой этих чудовищ, покорившихся их непобедимым рукам. Правда, многие опасались, что для управления этими драконами надо знать особые заклятья, но самоуверенность Ниамора не знала сомнений.