Брайан Крэйг - Пешки Хаоса Страница 46

Гицилла никогда не обучалась владению каким-либо оружием, но она играла в те же игры, что и Дафан и другие ее ровесники, и ей повезло, что мальчики всегда решали, во что играть. Она играла в бой на мечах, фехтуя палками, а теперь у нее было достаточно силы, чтобы дополнить ловкость и быстроту рук и хороший глазомер, ее рефлексов было достаточно, чтобы отражать удары ножа имперского солдата.

Три или четыре минуты Гицилла лишь отбивалась — а потом, усвоив темп боя, сама атаковала противника.

Его обучение дало ему достаточно мастерства, чтобы отразить полдюжины ударов, но недостаточно, чтобы спасти жизнь. Хотя Гициллу терзала пылающая боль, она обладала скоростью, ловкостью и дьявольской силой, достаточной, чтобы прикончить его.

Сначала она рассекла ему руку, лишив его возможности атаковать дальше, а потом вонзила клинок ему в живот снизу вверх, разрубив внутренности и пробив диафрагму.

Он умер быстрее, чем она ожидала, и был уже трупом, когда чудовище, которое когда-то было Нимианом, беззаботно вышло из леса гигантских початков, схватило солдата огромными руками и откусило ему голову.

Те узоры, которые Гицилла раньше видела на коже Нимиана, сейчас превратились в разноцветную чешую и пышные перья. Теперь у чудовища была крылья; сейчас они были сложены, но Гицилла оценила их размах примерно в тридцать футов. Крылья тоже были яркими и разноцветными. Руки и ноги монстра оканчивались громадными острыми когтями, но в его лице еще оставалось что-то человеческое — что-то, в чем еще можно было узнать черты Нимиана — хотя его нос и рот слились в огромный клюв.

Если бы Гицилла увидела такое зрелище два дня назад, она была бы поражена, возможно, парализована ужасом, но с самого начала наблюдая странные метаморфозы Нимиана, Гицилла чувствовала себя почти так, словно бы смотрела в лицо друга — друга, которого она знала лучше, чем кто-либо еще, и который, вероятно, мог бы сказать то же самое о ней. Это странное существо коснулось ее, и это прикосновение не было обычным приветствием или лаской. Она была вовлечена в его изменения. Она была как будто в рабстве — но не чувствовала себя рабыней или жертвой. Она чувствовала гордость, словно она теперь имела больше власти над своей судьбой, чем могла бы, будучи собой прежней.

— Ты мог бы мне помочь, — сказала она, пока монстр продолжал пожирать окровавленный труп.

— В том не было нужды, — ответил он. Его голос шел словно из ниоткуда. Клюв существа явно не мог произносить звуки так же, как человеческие губы, но слова были четко слышны, и их произношение было безупречным. Нимиан никогда бы так не смог. И лишь Гицилла задумалась, откуда существо так хорошо владеет языком, как узнала ответ, словно он был ей подсказан. Это больше не был Нимиан; это был Повелитель Перемен, очень могущественный Повелитель Перемен. Он мог слышать мысли людей… точнее, не слышать, но улавливать эти мысли. От него невозможно было скрыть никакую тайну, тем более, знание языка.

Он усваивал язык тех, кого коснулся, и тех, кого не касался, не полностью, но по частям. Он улавливал аспекты разума и воображения каждого человека, надежды, тревоги, амбиции. Он полностью владел Гициллой, но Дафан не все разделил с ним, а разумы более отдаленные — тем более. И все же, сумма всех этих частей, которой обладало существо, не была единым разумом, но чем-то гораздо большим. Это был безумный калейдоскоп, невероятное множество, миллион разумов и один разум одновременно: разум, подобающий демону.

Глядя в бледные глаза чудовища, Гицилла поняла, что демон рад обладать таким многомерным разумом, и восхищен множеством и сложностью бесчисленных мыслей и эмоций, украденных у других. Демон знал — должен был — что не пробудет здесь долго, но это лишь усилило остроту его переживаний, и особое чувство могущества, которое он получал от приобретенных знаний.

Она понимала, что в определенном смысле демон был настоящим чудовищем: существом невероятной мощи, разрушительный потенциал которого даже еще не раскрылся полностью. Но в некотором смысле демон был и ребенком: юное создание, охваченное живым наивным любопытством. Она знала это, потому что был и такой смысл, в котором она являлась продолжением демона: не еще одной конечностью, но еще одним разумом.

Гицилла оперлась о решетку радиатора грузовика, истощенная теми невероятными физическими и ментальными усилиями, которые ей пришлось предпринять. Решетка была очень горячей, но этот жар не причинял боли. Ее тело словно впитывало его, и огонь внутри нее горел еще ярче. Она чувствовала себя очень усталой, но была твердо настроена не упасть на землю без чувств, пока монстр смотрит на нее. Она не хотела допустить малейший риск, чтобы демон принял ее за очередную добычу, более полезную в качестве пищи, чем будучи живым существом.

— Как же теперь тебя называть? — спросила она, надеясь, что вопрос послужит новым доказательством того факта, что она не еда. — Господин или друг?

— Сатораэль, — ответил монстр.

— Сатораэль, — механически повторила она. — Кто дал тебе имя? Гавалон?

Чудовище, казалось, тщательно обдумывало этот вопрос, словно его разум должен был усвоить его. Гицилла тем временем задумалась, стоит ли, думая об этом существе, называть его «оно», или более уместным будет «он», но в конце концов решила, что едва ли это имеет особое значение.

— Повелителю Перемен подобает истинное имя, — наконец произнес гигант. — А я — великий Повелитель Перемен. Очень, очень великий… Это имя мое, оно в каждой клетке моей сущности.

— Ну что ж, Сатораэль, Повелитель Перемен, — сказал Гицилла, чувствуя странное веселье от собственной смелости, — ты, несомненно, изменил меня.

— Воистину, — сказал монстр, уловив ее веселье. — Я изменяю все. В том цель моя и суть моей природы. Я изменяюсь сам. Я изменяю мир. Великую игру. Я сам есть перемены. Я — сущность их. Спасибо, что спросила.

— Почему? — изумленно спросила она.

— Что почему?

— Почему ты благодаришь меня за то, что спросила?

— В том сущность перемен. Как я смогу познать себя, если никто не задает вопросов? Я знаю все, что знаешь ты, и все, что знают остальные, но знаний много так, в них столько беспорядка. Я знать себя хотел бы еще лучше. Но быть здесь долго не смогу, а еще столько надо сделать. Не хочешь ли со мною прогуляться?

— Прогуляться? — повторила Гицилла, придя в замешательство от столь неожиданной смены темы разговора. — На грузовике?

— О, нет, я слишком для него тяжел, и путь нам нужен более прямой, чем тот, которым может ехать грузовик. Ты сядешь на мое плечо. Устройся на крыле и отдохни. Другой возможности не будет.

— Куда пойдем? — спросила Гицилла, еще не решаясь подняться по огромной лапе, которую демон приглашающе протянул ей.

— Идем гореть, — ответил гигант, — со славою и блеском. Гореть и ярче и сильней, чем ты могла когда-либо представить.

— А у меня есть выбор? — поинтересовалась она.

— Да. У нас всегда есть выбор; в том сила наша и беда. И даже в смерти можем сделать выбор: со славой нам погибнуть или нет. Сражаться можем или убежать. Сражаться можно в небольшом бою или в великой битве. И можешь ты отправиться со мной или остаться. Подобный выбор выпадает лишь немногим. И лишь немногие хотели бы его. Но ты должна решать сейчас: ведь времени осталось очень мало. Когда я вырасту, чтобы гореть, придется мне использовать все силы, и для того я должен быть готов.

Сатораэль был уже в три раза выше Гициллы, а она сама сейчас была отнюдь не маленького роста. Она содрогнулась, лишь едва представив себе, до каких размеров ему еще предстоит вырасти.

— Ты вернешься к Гавалону? — спросила она. — Ты поможешь ему против имперских захватчиков?

— Я сделаю что должен, — ответил гигант, и когда он это сказал, Гицилла вдруг подумала, что даже Сатораэль не знает, каково его предназначение, и не узнает, пока его личность полностью не раскроется.

Гицилла шагнула на протянутую лапу и позволила Сатораэлю поднять ее к себе на плечо. Когда демон выпрямился, Гицилла оказалась над пологом леса, образованным ветками и кисточками, росшими из крон деревьев, похожих на огромные початки. С высоты лес выглядел совсем по-другому, отсюда он был похож на поле клевера, раскрашенное черным, красным и фиолетовым, с вкраплениями странных растений, похожих на пучки изогнутых гвоздей или причудливые сосульки. Гицилла могла обозревать пространство на несколько миль вокруг — или ей так казалось — и видела раскинувшиеся за лесом равнины, похожие на полинявшее лоскутное одеяло, в котором желтые и зеленые оттенки смешивались с более яркими. Вокруг не было ни следа человеческого жилья или растений и животных, которых завезли сюда первые люди тысячи лет назад.

— Все изменилось, — произнесла она. — За два дня весь мой мир был разорван на части и перевернут с ног на голову. Я уже не та, кем была раньше. Что же я сейчас, Сатораэль? Чем я стала?