Мервин Пик - Титус Гроан Страница 51

В будущем он видел себя человеком начальствующим. Помимо способности быстро принимать смелые решения, он обладал еще и бесконечным терпением. И вечерами, читая после того, как Доктор и Ирма укладывались спать, он шлифовал длинный, тонкий вкладной клинок, который некогда приглядел, и который через две недели после того вытащил-таки из груды старого оружия, сваленного у холодной стены. Когда он извлек ее оттуда, рапира была прискорбно тускла, но искусное прилежание и терпение, которое юноша вкладывал во все, за что брался, обратили ее в узкую ленту белой стали. Потратив еще час, он откопал полую трость, привинчивавшуюся к невинной на вид рукояти одним поворотом запястья.

Займется ли он по возвращении клинком или трудом по геральдике, уже почти им дочитанным, или пройдет в аптеку, чтобы растолочь в ступе, подливая в нее красного масла, зеленый, перистый порошок, с которым он экспериментировал в последнее время, или же на него нападет такая усталость, что он просто нальет себе стакан коньяку и поднимется в свою спальню, Стирпайк пока что не знал, да он и не заглядывал в будущее на сроки столь краткие. Споро шагая, он так и этак прокручивал в голове не только каждую запомнившуюся фразу из оброненных нынче близняшками, но и общее направление вопросов, которые станет им задавать послезавтрашним вечером.

Мозг его работал как выверенная машина, он обдумывал возможные ходы и контрходы, но сознавал при этом, что имея дело с тетушками, строить догадки и планы весьма затруднительно — по причине отсутствия в их головах каких ни на есть логических связей. Приходилось работать с материалом низкого качества, содержащим, однако же, элемент, коего недостает натурам, более возвышенным, — непредсказуемость.

Он достиг уже восточного угла срединной части замка. Слева различались высокие стены крыла западного, выходящие из затемненного плющом, глядящего на закат рукотворного каменного утеса, отрезавшего северные залы Горменгаста от вечернего света. Кремнистая Башня узнавалась лишь как узкий участок неба, долгий, черный, вертикальный очерк каменного властелина, окруженный сгущеньями звезд.

Увидев Башню, Стирпайк подумал вдруг, что так до сей поры и не изучил строений, которые, как ему говорили, уходили в ту сторону. Впрочем, сейчас время для такого похода было слишком позднее, и он решил уже сделать широкий круг по привядшим лужайкам, бывшим в этой части замка лучшим для прогулок местом, когда вдруг увидел приближающийся к нему неясный свет. Он огляделся и приметил в нескольких ярдах от себя черные очертания карликовых кустарников. Присев за одним из кустов на корточки, юноша смотрел, как источник света, в котором он уже признал фонарь, подвигается к нему все ближе и ближе. Похоже, человек с фонарем пройдет от него на расстоянии в несколько футов. Оглянувшись через плечо, чтобы прикинуть, в каком направлении движется фонарь, Стирпайк сообразил, что находится прямо между ним и Кремнистой Башней. Что и кому может понадобиться такой холодной ночью в Кремнистой Башне? Стирпайк почувствовал себя заинтригованным. Он набросил накидку на голову, оставив доступными для ночного воздуха одни лишь глаза. И замер, точно припавшая к земле кошка, вслушиваясь в близящиеся шаги.

Несший фонарь человек еще не успел отделиться от тьмы, а навостривший уши Стирпайк уже уловил звук размашистой поступи, сопровождавшийся мерным треском ломаемой палки. «Флэй», — сказал себе Стирпайк. Но там и еще что-то шебуршит. Между размеренными шагами и хрустом коленных суставов ухо его различило нечто, не столь основательное, сколь поспешающее.

Почти в тот самый миг, как Стирпайк понял, что слышит шелест маленьких ножек, он различил выступившие из ночи, безошибочно узнаваемые силуэты Флэя и госпожи Шлакк.

Скоро скрипучие шаги Флэя прошлись, как показалось Стирпайку, прямо по нему. Оставаясь неподвижным, точно куст, под которым он скорчился, Стирпайк смотрел на быстро проплывавшую над ним развинченную фигуру слуги лорда Сепулькгравия, и вдруг слух его резанул неожиданный вопль. Трепет пробежал по спине Стирпайка, ибо если он чего и боялся, так это явлений сверхъестественных. Казалось, кричит какая-то птица, может быть, чайка, но самая близость вопля делала такое объяснение несостоятельным. Никаких птиц этой ночью он поблизости не замечал, да их никогда и не было слышно в этот час, и потому Стирпайк с немалым облегчением услышал, как нянюшка Шлакк нервно зашептала во тьме:

— Ну, ну, единственный мой… Уже скоро, миленькая моя светлость… теперь уже скоро. Ох, бедное мое сердце! И почему обязательно ночью? — Нянюшка, видимо, подняла личико от своей маленькой ноши, чтобы взглянуть на долговязую фигуру, механически шагавшую рядом с ней, но ответа не дождалась.

«А вот это уже интересно, — сказал себе Стирпайк. — Его светлость, Флэй, Шлакк, и все направляются в Кремнистую Башню».

Когда тьма почти поглотила этих троих, Стирпайк приподнялся, поприседал немного, возвращая гибкость опутанным накидкой ногам и, стараясь не выпускать из пределов слышимости хруст Флэевых колен, бесшумно двинулся следом.

Ко времени, когда все они добрались до библиотеки, бедная госпожа Шлакк почти совершенно лишилась сил, ибо она упорно отказывала Флэю, вызывавшемуся понести Титуса, — слуга, вопреки доводам собственного рассудка, делал это всякий раз, как Нянюшка спотыкалась о неровности почвы, а после, уже в бору, запиналась о сосновые корни и плети ползучих растений.

Холодный воздух совсем пробудил Титуса, и хоть он не плакал, ясно было, что путешествие во тьме необычностью своей привело его в полное замешательство. Когда же Флэй стукнул в дверь и все они вошли в библиотеку, младенец начал поскуливать и ерзать в нянькиных руках.

Флэй воротился во мрак своего угла, где для него было поставлено особое кресло. Он только и сказал:

— Я их привел, светлость, — «ваша» Флэй, как правило, опускал, почитая это слово ненужным для него, первого слуги лорда Сепулькгравия.

— Вижу, — отозвался, подойдя, граф Гроанский, — я потревожил тебя, няня, верно? Снаружи холодно. Я сейчас выходил, чтобы собрать для него вот это.

Он повел Нянюшку к дальнему краю стола. На ковре, под светом ламп, в беспорядке валялись еловые шишки, десятка два, деревянные лепестки каждой срезались тенью, отбрасываемой лепестками, лежавшими выше.

Госпожа Шлакк взглянула на лорда Сепулькгравия. На сей раз она, в виде исключения, сказала именно то, что следовало сказать.

— Это для его маленькой светлости, сударь? — спросила она. — Ох, они ему понравятся, правда, единственный мой?

— Усади его среди них. Мне нужно поговорить с тобой, — сказал Граф. — Присядь.

Госпожа Шлакк огляделась в поисках стула и, не сыскав ни единого, жалостно уставилась на его светлость, и тот устало повел рукой, указывая на пол. Титус, уже сидевший там в окружении шишек, брал их одну за другой, вертел в пальчиках и, поднося ко рту, посасывал.

— Не волнуйся, я их промыл дождевой водой, — сказал лорд Гроан. — Садись на пол, няня, садись на пол.

И не дожидаясь, когда она сделает это, Граф сам присел на край стола, скрестив ноги и опершись ладонями о мраморную столешницу.

— Прежде всего, — сказал он, — я заставил тебя проделать весь этот путь, дабы сказать, что я решил устроить здесь, ровно через неделю, встречу всех членов нашей семьи. Я хочу, чтобы ты всех оповестила об этом. Они удивятся. Но пусть их. Придут. Скажи Графине. Скажи Фуксии. Извести также их светлостей Кору и Кларис.

Стирпайк, который во все это время дюйм за дюймом приоткрывал дверь, уже прокрался, тихо закрыв ее за собою, вверх по лестнице, обнаруженной им сразу налево от входа. На цыпочках поднялся он к каменной галерее, шедшей вокруг библиотеки. Здесь, точно на заказ, сгущались самые плотные тени. Прислонясь к покрывающим стены книжным полкам, Стирпайк наблюдал за происходившим внизу и беззвучно потирал руки.

Интересно, куда подевался Флэй, гадал юноша, — насколько ему удалось разглядеть, другого выхода, кроме главного, здесь не имелось, а главный был заложен засовом и заперт. Видимо, Флэй, решил он, подобно ему, тихо стоит либо сидит в тени, и поскольку Стирпайк не мог понять, где именно, он старался не производить никаких звуков.

— В восемь вечера я буду ждать его и всех, ты же скажи им еще, что я намерен дать завтрак в честь моего сына.

Пока Граф густым, грустным голосом произносил эти слова, бедная госпожа Шлакк, для которой гнет, томивший его душу, был непосилен, все туже сжимала морщинистые ладошки. Даже Титус почуял, казалось, печаль, струившуюся в неторопливых и точных словах отца. Он оставил шишки и заплакал.

— Ты принесешь моего сына Титуса в его крестильной одежде, возьми также с собой корону прямого наследника Горменгаста. Когда меня не станет, у замка не останется без Титуса будущего. И потому я должен попросить тебя, его няню, с первых же дней мальчика каплю за каплей вливать в его вены любовь к месту, в котором он появился на свет, к его наследию, уважение ко всем писаным и неписаным законам обители его предков.