Терри Пратчетт - Правда Страница 22

И лорд Ветинари улыбнулся.

И кто-то тихо постучал в дверь.

И он взглянул на часы.

– Войдите, – сказал он.

Ничего не произошло. Через несколько секунд тихий стук повторился.

– Войдите же.

И снова повисла напряженная тишина.

И лорд Ветинари тронул самую обычную на первый взгляд часть своего стола.

И длинный ящик выдвинулся из этой части, которая до того казалась сплошным ореховым деревом, он скользнул мягко, как по маслу. В нем, на ложе из черного вельвета, покоилось множество длинных узких предметов, описание каждого из которых включало в себя слово «острый».

И он выбрал один из них, и, как будто небрежно взяв его в руку, бесшумно скользнул к двери, и повернул ручку, и быстро шагнул вбок, на случай внезапного вторжения.

Никто не ворвался.

И дверь, благодаря немного неровно подвешенным петлям, сама плавно открылась внутрь.

Мистер Грязнотест разгладил газету. За завтраком действовал молчаливый уговор, согласно которому он, как человек, купивший газету, становился не только ее владельцем, но и ее жрецом, оглашающим содержание благодарным массам.

– Здесь говорится, что человек с улицы Ластбери вырастил овощ забавной формы, – объявил он.

– Я очень хотела бы взглянуть на него, – сказала Миссис Секретум. На дальнем конце стола кто-то подавился. – Вы в порядке, мистер де Словье? – добавила она, пока мистер Наклоне хлопал его по спине.

– Да, да, конечно, – прохрипел Вильям. – З-вините. Чай не в то горло попал.

– Отличная почва в той части города, – заметил мистер Картрайт, разъездной торговец семенами.

Вильям в отчаянии сосредоточился на своем бутерброде, пока остальные новости представляли публике, с осторожностью и благоговением, как святые реликвии.

– Кто-то угрожал ножом владельцу магазина, – продолжал мистер Грязнотест.

– Скоро мы уже не сможем чувствовать себя в безопасности даже в собственных постелях, – прокомментировала миссис Секретум.

– Я вот не думаю, что это самая холодная зима за сотню лет, – сказал мистер Картрайт. – Я уверен, что десять лет назад погода была хуже. Ужасно повлияла на сбыт.

– Это же в газете написано, – возразил мистер Грязностест тихим голосом человека, только что зашедшего с туза.

– И некролог очень странный, – сказала миссис Секретум. Вильям молча кивнул ей поверх вареного яйца. – Я уверена, это очень необычно – рассказывать о деяниях покойного совершенных им после смерти.

Мистер Длинношахт, гном, занятый в каком-то ювелирном бизнесе, взял себе еще кусочек поджаренного хлеба.

– Полагаю, всякое бывает, – спокойно заметил он.

– Город уже переполнен, – заявил мистер Подорожнинг, работавший где-то в сфере религии, но неизвестно, где именно. – Зомби, по крайне мере, люди. Я никого не хотел обидеть, поймите правильно.

Мистер Длинношахт слабо улыбнулся, намазывая масло на хлеб, а Вильям задумался, почему же ему так не нравятся люди, которые говорят «не хотел обидеть». Наверное, потому, что сказать «не хотел обидеть» гораздо проще, чем вообще воздержаться от обидных замечаний.

– Ну что ж, мы должны идти в ногу со временем, – сказала миссис Секретум. – И кстати, я надеюсь, тот бедняга найдет свои часы.

Фактически, когда Вильям пришел в офис Таймс, мистер Гарри уже поджидал его у дверей. Он схватил Вильяма за руку и горячо пожал ее.

– Потрясающе, сэр, потрясающе! – радовался он. – Как вы это сделали? Это просто магия какая-то! Вы разместили объявление в газете, а когда я пришел домой, будь я проклят, если часы не нашлись в кармане моего второго сюртука! Пусть боги благословят вашу газету, вот что я скажу!

В типографии Доброгор сообщил Вильяму новости. К настоящему моменту было продано уже 800 экземпляров сегодняшнего номера Таймс. При цене пять пенсов за экземпляр, доля Вильяма приближалась к 16 долларам. Такая сумма мелочью образовала на столе довольно большую горку.

– Это безумие, – сказал Вильям, – мы же ничего не делаем, просто записываем всякие истории!

– В этом-то и проблема, парень, – озадачил его Доброгор, – ты собираешься что-нибудь написать для завтрашнего выпуска?

– Боги всемогущие, надеюсь, что нет!

– Ну, а у меня есть для тебя новость, – мрачно сказал гном. – Я слыхал, что Гильдия Граверов уже создает собственную типографию. И у них отличное финансирование. Так что если говорить о простых типографских работах, они легко выкинут нас из бизнеса.

– А они смогут?

– Конечно. Печатные прессы они использовали и раньше. А шрифты изготовить нетрудно, особенно когда на тебя работает такая куча граверов. Им вполне по силам сделать все очень качественно. Если честно, мы не ожидали, что они так быстро спохватятся.

– Я впечатлен!

– Ну, более молодые члены Гильдии давно уже внимательно присматривались к работе омнианцев и типографий Агатейской Имерии. Похоже, они только и ждали шанса заняться этим. Я слыхал, прошлым вечером у них было внеочередное собрание. В руководстве Гильдии произошли кое-какие перестановки.

– Хотел бы я там поприсутствовать!

– Так что если ты продолжишь выпуск своей газеты… – начал гном.

– Я не хочу этих денег! – простонал Вильям. – Где много денег, всегда много проблем!

– Мы можем продавать Таймс еще дешевле, – предложила Сахарисса, бросив на него странный взгляд.

– И в результате заработаем еще больше денег, – мрачно предрек Вильям.

– Ну тогда мы можем… мы можем больше платить нашим продавцам газет, – поделилась новой мыслью Сахарисса.

– Рискованно, – возразил Доброгор, – возможности человеческого организма по приему внутрь скипидара не безграничны.

– Ну тогда мы можем хотя бы кормить их хорошим завтраком, – не сдавалась Сахарисса. – Большой горшок тушеного мяса известного происхождения, например.

– Но я ведь даже не уверен, что у нас достаточно новостей, чтобы заполнять… – начал Вильям, но замолк на полуслове.

Ведь все на самом деле не так работает, верно? Если история попадала в газету, она становилась новостью. Если она была новостью, она появлялась в газете, а если она была в газете – значит это и есть новость. И к тому же она становилась правдой.

Он припомнил беседы за столом. «Они» не позволят «им» печатать в газете неправду, верно?

Вильям никогда не интересовался политикой. Чтобы решить, кто такие «они», ему пришлось поднапрячь извилины, которыми он давно не пользовался. В основном, память.

– А еще мы можем нанять больше людей, чтобы они искали для нас новости, – продолжала Сахарисса. – И кстати, как насчет новостей из других городов? Псевдополис и Квирм? Нам просто нужно побеседовать с пассажирами прибывающих дилижансов…

– А гномам будет интересно узнать, что творится в Убервальде и Копперхеде, – поддержал ее Доброгор, почесывая бороду.

– Дилижанс оттуда едет сюда почти неделю! – запротестовал Вильям.

– Ну и что? Все равно это новости.

– А семафоры мы не сможем использовать? – спросила Сахарисса.

– Семафорные сообщения? Ты с ума сошла? – возмутился Вильям. – Это слишком дорого!

– И что с того? Кажется, минуту назад ты волновался, что у нас слишком много денег!

Полыхнула яркая вспышка. Вильям резко обернулся.

В дверях стояло… нечто. Это был треножник. За треножником виднелась пара худых ног, в черных брюках и черных ботинках, а на треножник был водружен большой черный ящик. Из-за ящика была протянута вперед тоже облаченная в черное рука, сжимавшая что-то вроде небольшой рукоятки, рукоятка дымилась.

– Отлишно, – раздался голос из-за ящика, – сфет так удачно плестел на шлеме гнома, что я не удершался. Фы искали иконографиста? Меня зофут Отто Фскрик{38}.

– О. Да? – первой опомнилась Сахарисса. – А вы хороший иконографист?

– Я просто фолшебник ф темной комнате. Фсе фремя экспериментирую, – ответил Отто Фскрик. – У меня есть сопственное оборудофание, мастерстфо и позитифный настрой!

– Сахарисса, – прошипел Вильям.

– Ну, для начала мы можем предложить вам доллар в день…

– Сахарисса!

– Да? Что?

– Он вампир!

– Я толшен фосрасить! – заявил невидимый за ящиком Отто. – Почему-то считается, что кашдый, у кого уберфальдский акцент, опязательно фампир! В Уберфальде много тысяч людей, которые не фампиры!

Вильям неопределенно взмахнул рукой, старясь сгладить неловкость.

– Ну хорошо, я извиняюсь, но…

– Я-то фампир, так уж фышло, – продолжил Отто. – Но если пы я сказал: «Прывет, мой дарагой, как дела, слюшай, да», что пы фы тогда подумали, а?