Андрей Белянин - Жениться и обезвредить Страница 23

Соль на рану досыпал собственной рукой надёжа-государь, без всякого приглашения заявившийся к нашим воротам. По улице верхом он всё-таки ехал по-царски – в длинном кафтане, византийском плаще, собольей шапке и с эскортом стрельцов.

Мозги ещё остались, народ дивить не стал, но к нам в горницу (переодевшись в сенях) ввалился во всей красе: парадно-выходное кимоно, чёрное, с золотыми драконами, два самурайских меча за поясом, босые ноги, белая повязка с красным кружочком на лбу и улыбчивое русское лицо. Рязанский театр-кабуки на гастролях в Токио…

– Коннитива! – низко поклонился Горох, сложив руки перед грудью.

Мы все, за исключением царицы, приветствовали его ответными поклонами. Государь наверняка отметил холодность супруги, но смолчал.

– Рюмочку водки с дороги? – неуверенно предложила Яга. – А… коням твоим пива?

– Саке, – поправил я.

– А не чаю ли крепкого с лимоном? – цыкнув на меня, продолжила бабка.

– Зелёного с жасмином, – продолжал я, игнорируя все её мимические посылы заткнуться и не провоцировать самодержца. – Вы ведь к нам не по делу, да? То есть просто в гости, по-добрососедски. Циновки нет, за стол не приглашаю, но что сможем – устроим… Митя! Быстро накидай нам прямо тут соломы на пол. Назим, организуй чайную церемонию, но покороче – два чайника азербайджанского, без сахара, и не убегай, будешь у нас сегодня гейшей – читай стихи и обмахивайся веером! Всем остальным сесть на пол, сощурить глаза и улыбаться, улыбаться!

– Ты издеваешься надо мной, Никита Иванович, – сквозь зубы прорычал государь, хватаясь за рукоять катаны.

– Запрет на обнажение оружия в присутствии высочайших особ! – строго напомнил я.

Горох мигом притих, порылся в памяти, нашёл нужную строку в кодексе бусидо и уже совсем готов был просить прощения, как резко опомнился:

– Да ведь я сам – царь!

– Правда?! А мы тогда кто?

– Как это кто? Ты мне не умничай тут! Вы – слуги мои верные, закону и порядку оплот, дружина милицейская. Тайный сыск!

– Вот именно, – согласился я, вставая и садясь за стол. – Мы не японцы. Относитесь к нам как к русским людям, а в балаган поиграем после службы. Вам плюшку или ватрушку?

– Роллы с копчёным угрём и икрой летучей рыбы, – усаживаясь напротив, съязвил он. – Зануда ты, участковый, и шуток не понимаешь. Казню я тебя али сошлю куда-нить под Архангельск… Будешь там белых медведей дорожным правилам обучать. Скучно мне стало… У вас-то веселее, поди? Давай докладывай, пока я чаёвничать изволю…

Горох принял из рук Яги чашку, налил в блюдечко, поднял его и… не удержав, выплеснул горячий чай себе же на бороду. От родного государева мата с переливами и звона разбитого блюдечка почему-то сразу полегчало всем. Царица так вообще едва ли не в ладоши захлопала, типа вот он, любимый муж, в своём естественном режиме. Потом, правда, быстренько опомнилась, приняв прежнюю неприступную позу оскорблённой добродетели. Моя невеста вовремя подсунула свежее полотенце, и утёршийся Горох терпеливо выслушал все наши соображения по сложившейся ситуации.

Проблема ещё не встала в полный рост, но такие неприятные вещи лучше давить в зародыше, не дожидаясь худшего. По окончании доклада он задумчиво ковырнул ногтем ближайшую ватрушку, выгреб творог, сунул в рот и удовлетворённо кивнул – вкусно… Бабка незаметно показала Назиму большой палец.

– Знатное печево у вас в отделении, – думая о чём-то своём, отсутствующе проговорил наш царь. – Как ни зайду, всегда разносолами да сладостями всякими балуете. Одного не пойму: что ж, суши японские так трудно слепить, что ли? Комочек риса да ломтик рыбки сырой сверху – всех делов-то, а государя уважите…

Моя домохозяйка так же незаметно показала домовому кулак. Значит, в следующий раз суши точно будут.

– Так о чём это я… и к чему? А-а, вспомнил! К тому, что все сказки ваши мне в боярской думе пересказывать нельзя – засмеют… Дескать, возчика убили, купцы на невесту сыскного воеводы указали, а вся милиция трогательную отмазку нашла – мол, всему виной Лихо Одноглазое! Которого и видеть-то нельзя, и потрогать не получается, арестовать невозможно и победить нечем, потому как оно – само невезение! А как тут бороться, коли не везёт?! Никак! Ручками развели да по углам и разбежалися, вот и вся моя милиция храбрая.

– Э-э, минуточку… – нерешительно вмешался я, но царь грохнул ладонью по столу:

– А ну цыц, участковый! Ты надо мной тешился, что я в одёжки чужеземные ряжуся, обычаи неродные изучаю, стихи не те пишу, садик из камней строю… Дык на то моя самодурская воля, в свободное время от дел государственных никому не во вред. А теперь на себя оборотись! Почему возчик помер? Кто за душу христианскую загубленную ответ держать будет? Кто Лихо твоё обозначенное в мой город запустил? Как его отсюда выгнать? Над кем суд чинить? Раз уж на тебе погоны защитника правды и порядку, так защищай давай! Кто тебе мешает?!

– Ну-у, по большому счёту… никто…

– Эх, Никита Иванович… – Государь встал, пристально посмотрел мне в глаза и направился к двери. – Побасёнки да догадки к делу не подошьёшь. Покуда главного преступника не изловишь – нет тебе моего доверия. Как друг – верю, заслуги прежние помню, ценю и благодарен искренне! Но как царь и самодержец…

Я опустил голову. Все наши тоже молчали. Горох в пять минут поставил нас на место, ткнув в нос так и не раскрытым преступлением.

Уже на выходе, шагнув в сени, он быстро обернулся к царице:

– Домой-то собираешься али как?

– Я есть на службе, – дрогнувшим голосом гордо ответила храбрая австриячка. – Но я буду рада уфидеться в церкви и там молиться за русский народ.

– Ага, – неопределённо хмыкнул государь. – Ну, саёнара вам всем…

По-видимому, хотел сказать что-то ещё, даже снова обернулся, но передумал. Упрямо сдвинул брови, стиснул кулаки и вышел, хлопнув дверью. Лидия Адольфина безвольно опустилась на скамью и тихо заплакала. Вот только их семейных проблем нам для полного счастья и не хватало, господи, просто голова кругом…

Я устало подошёл к окошку, тупо глядя, как Горох опять надевает кафтан, шапку и сапоги, садится в седло и едет за ворота. Бабка увела к себе в горницу всхлипывающую государыню. Митя зачем-то топнул лаптем по полу, что-то высокопарно буркнул себе под нос и унёсся вслед за царём. То ли мстить, то ли объяснять ситуацию, то ли просто жаловаться на тётку Матрёну, потому как «она явный враг роду человеческого, а над капусткой надругалась столь бесчинно, будто б ей любое злодейство с рук сойдёт!..». Куда исчезли Васька с Назимом, я уже не видел, только вздрогнул невольно, когда сзади на мои плечи легли две нежные лебединые ладони…

– Это всё из-за меня, любимый? – Олёна прильнула щекой к моему правому плечу. – Одни несчастья тебе со мной.

– Да уж, угораздило влюбиться. – Я погладил её пальцы. – Не переживай, родная, разнос от начальства для нас обычное дело. Иногда даже полезное… Мобилизует, вдохновляет, заставляет строже относиться к себе и прикладывать максимум усилий для разрешения поставленной задачи! В общем, давай я тебя лучше поцелую.

– А давай ты мне лучше какое-нибудь задание дашь или поручение служебное, – неожиданно упёрлась она. – Всё-таки мы как-никак, а венчаться собрались. Что как жена милицейская от мужниных бед прятаться буду?!

– Тебе нельзя выходить.

– Вчера выходила!

– И что?! Кого после принесли в пыльном мешке, как картошку на овощебазу?

– Я допросы вести могу, – не сдавалась бывшая бесовка.

– У нас в отделении пытки не практикуются.

– А я… тогда я… ну… хотя бы… я не знаю!

– Вот именно. – Я обнял её за плечи и попытался успокоить, как мог, а успокоить женщину можно только одним способом – дав ей то, что она просит. – А пожалуй, есть один момент, где ты могла бы оказаться очень и очень полезной.

– В уборке, стирке да готовке?

– И в этом тоже, но речь об ином. Ты не могла бы съездить со мной на место гибели возчика Брыкина? Да-да, туда, на дорогу, к той самой берёзке, где было обнаружено его тело. Возможно, нам двоим удастся найти какие-нибудь улики и пополнить звенья цепи…

– Любимый, ты у меня чудо! – Радостно захлопав в ладоши, Олёна повисла у меня на шее, болтая ногами. Этим грех было не воспользоваться. – Эй, ты чего?!

– Да? – Я с трудом оторвался от расцеловывания её щёк.

– Но мы там только улики искать будем, так что на большее не облизывайся, милый! Всё после венца…

Видимо, горькое разочарование было столь явно написано на моей физиономии, что Олёна, не выдержав, прыснула со смеху и, чмокнув меня в губы, убежала наверх переодеться в дорогу. Отдышавшись и трезво взвесив все плюсы и минусы, я решил отправиться в путь на Сивке-Бурке. Конечно, лошадь с характером, но время экономит круче любого авиалайнера. На обычной телеге ехали бы целый день, а так обернёмся часа за два. Не может же за два часа моего отсутствия случиться чего-либо совсем уж непоправимого? По крайней мере, очень на это надеюсь. Очень, очень…