Андрей Белянин - Ржавый меч царя Гороха Страница 28

- Хорошо. Я готов. Только возьму планшетку и блокнот.

- Ты, милай, не спеши, - чуть осадила моё рвение наша эксперт-криминалистка. - Поедешь в телеге под сеном, Митенька запрягает уже.

- Так он тут?

- А куда ж он денется, - недобро усмехнулась глава экспертного отдела. - За все грехи отвечать надобно. На сей раз он в конюшне отсиделся, но теперича, как народ рассосался, пущай за дело берётся. Да и кому кобылой-то править, не я ж, старая, за вожжи возьмусь?

Однако на деле Митя категорически отказался прямо сейчас ехать через весь город, нарываясь на разборки с горячими родственниками всех рыжух Лукошкина. Пришлось разрешить ему остаться на секретном задании, контролируя трёх женихов беглой царевны. Ну то есть позволил ему переоде­ться, изменить внешность и пройтись по кабакам, держа граждан Бельдым-бека, Coco и фон Паулюсуса под тихим и негласным наблюдением. Причём денег на выпивку не дал, пусть это будет ему уроком...

А из ворот отделения нас вывез Фома Еремеев. Стрелецкий сотник привычно завалил меня сеном, взялся за вожжи, причмокнул губами, и рыжая кобыла тряско пошла вперёд. Я даже думал, что успею с полчасика подремать, закрыл глаза и рас­слабился, но...

- Стопорись-ка, стрелец-молодец, - разбивая мои мечты, задержала телегу бабка. - Чей-то там такое громкое со стороны Базарной площади доно­сится?

- Вроде как дьяк кричит,  - спокойно пожал плечами Фома Еремеев, но натянул поводья.

Наша кобыла встала, я осторожно разгрёб сено, максимально напрягая слух, хотя в последнем нужды не было: дребезжащий от нездорового энту­зиазма голос гражданина Груздева, подобно цер­ковному набату, разносился на целые кварталы.

- Свершилося,  православные! Грядёт конец свету али уже как бы не пригрёб! Настал апокалип­сиса верный час, ибо мёртвые из гробов восстали-и!

Судя по тому, что ему никто не возражал, всем было жутко интересно. И не потому, что какой-то там мертвец где-то воскрес - у нас тут по всему го­роду недавно мёртвые немцы друг за дружкой ко­сяком воскресали. А просто потому, что знали: с чего бы ни начал свою дурную речь мстительный дьяк, закончит он по любому смертным прокляти­ем всей милиции...

- Фома, будь другом, подвези поближе, - тихо попросил я. - Мне же тоже любопытно!

- А любопытной Варваре на базаре знаешь что оторвали? - попыталась урезонить меня бабка, но я знал ответ и был непреклонен:

- Нос!

- А любопытному китайцу?

- Сотник Еремеев, вперёд! - не ввязываясь в рифмованную дискуссию, приказал я, и Фома дёрнул поводья, прищёлкнув языком.

Через пять минут слышимость заметно улучши­лась...

- Днесь был я в том отделении, прости его, Гос­поди, за грехи смертные, ибо несть ему прощения ни на земли, ни на небеси! Взашей гнали меня, си­рого, заступника вашего пред царём-батюшкой, коий и не ведает, какую змеюку подколодную при­грел на грудях своих белых...

Картинка, нарисовавшаяся у меня в голове, была слишком вульгарна, чтоб описывать её в де­талях. Одного бородатого Гороха в чёрном лифчи­ке хватило, чтоб меж лопаток побежали мурашки. Чего с этими грудями делала змея, почему-то с Митькиным профилем и в моих погонах, даже пред­полагать не хочу, самому страшно...

- Дык я же с горя великого, за русский народ радеючи и по славе государства любимого страдаючи, крепостью духа исполнился, Господу Богу по­молился, да и... на кладбище побег! Туда, где за оградою, в земле неосвящённой, душегуб Никитка-участковый покоится. И чего ж энто я там вижу, а?!

...А вот тут я понял, что, пожалуй, выслушал достаточно, как здесь выражаются, пора и честь знать. В смысле сваливать отсюда подобру-поздо­рову, пока этот глашатай социальной справедли­вости нас не заметил и не сопоставил дважды два. Хотя, кстати, не факт, что дьяк у нас таблицу ум­ножения знает. Но обсчитывать при выдаче жало­ванья умеет преотличнейше...

- А могила-то евонная и вскрыта! А в гробу-то евонном никого и нет! Убег, родименький! Вот ведь просил же вбить ему кол осиновый в сердце, поку­да его не зарыли... Ить всем же спокойнее будет, а теперь что?! Теперича обрёл сыскной воевода лицо своё истинное, и по ночи станет бродить по улицам нашим упырь в милицейской форме!

- Да будя врать-то... - наконец не выдержал кто-то из мужиков.

- Я вру?! - Голос дьяка Груздева наполнился та­ким драматизмом, что куда там Кобзону с песней про юный Октябрь и важность первого шага. - А вон гляньте-ка на соседнюю улицу! Видите, как сама Яга - костяная нога, глава отдела богомерзкой эк­спертизы, из Лукошкина в Испанию католиче­скую эмигрирует? Чует, поди, что и за ней, старой, упырь страшный придёт?! И всё ихнее отделение перекусает, а успокоится, тока когда всех упыря­ми наглыми сделает! Вот тогда уж и держись за шапки, добрый люд лукошкинский...

Увы, моя шибко умная домохозяйка не приду­мала ничего умнее, как свистнуть лошади.

- Гони, сотник, ежели жизнь дорога! - под­прыгивая вместе с телегой на ухабах, орала Яга. - Да не твоя, не боись, а дьяка Фильки... У меня нынче нервы ненадёжные, пришибу с маху клю­кой, не помилую! Быстрой смерти не обещаю, но и в ранг мучеников спиногрыза энтого кособородого вводить не хочу. Гони, гони давай!

- Держи ментов, православные-э-э... - с тяж­ким душевным надрывом неслось нам вслед, но рыжая кобыла мчалась, словно мифический Пе­гас, и хоть за нами никто не гнался, из городских ворот Лукошкина мы вылетели так, будто нашу те­легу в зад пнули!

Стражники у ворот даже не поняли, что мимо них просвистело. Кобыла закусила удила, и хоть как-то притормозить её сотник Еремеев смог за по­воротом в сторону речки Смородины, в берёзовом перелеске. Мы, все четверо, отдышались, бабка по­правила платочек, Фома вытащил из сена упав­шую шапку, я выплюнул попавшую в рот соломин­ку, кобыла нервно стряхнула пену с удил и одари­ла нас самым мстительным взглядом.

- Кто-нибудь может мне объяснить, с какого перепугу мы так резко дёрнули наутёк?!

- Дак ить дьяк же, Никитушка...

- Гражданин Груздев, как всегда, трепался на публику, ничего большего! - твёрдо пресёк я вся­ческие попытки жалких оправданий не по сущест­ву. - Вы могли просто при всех дать ему подзаты­льник, и он бы заткнулся. А теперь, видя наше бег­ство, полгорода попрётся на кладбище проверять могилу участкового. И угадайте, что они там най­дут?

Баба-яга кротко вздохнула, не поднимая на меня глаз.

- Развороченную яму, пустой гроб и полное от­сутствие тела! А вы мне ещё и воскрешать запре­щаете?!

- Да я ж не ради своих капризов старушечьих, я ж по нужде служебной, интересов следствия ради...

- Поехали, Фома.  - Прекращая бессмыслен­ный разговор о вечном, я махнул рукой. - Едем в монастырь, уточняем все вопросы относительно возможного пребывания у них царевны Марьяны. Потом домой. И к вечеру я объявляю о «воскреше­нии участкового». Всё! Протесты не принимаются!

Бабка показала мне язык, думая, что я не вижу, но слова против не сказала.

Еремеев скромно дождался, пока мы оба выпус­тим пар, и тихо тронул поводья. Меня вновь полу­закидали сеном, и кобыла неспешной рысью по­влекла служебную телегу нашей опергруппы вперёд по неровной просёлочной дороге. Я при­грелся, тоскливо размышляя о том, как давно не выбирался за город...

Было ещё тепло, но уже не жарко. Над головой в медленном вальсе проплывали кучевые облака, мягко шумели кроны берёз, тронутые ранней осен­ней позолотой, гудели шмели, пряно пахло сеном. Я вдруг почувствовал себя совершенно чуждым всей этой среднерусской идиллии.

- Все мы, дети больших городов, давно оторва­лись от естественного дыхания жизни. Мы забыли, кто нас создал и чем мы обязаны матери-природе. Дышим выхлопными газами, едим всякую дрянь из супермаркетов, уходим с головой в виртуаль­ный мир компьютерных игр. Мы разучились об­щаться друг с другом, просто говорить, ощущать, удивляться. Да и вообще, в эпоху деструктуризации человеческого сознания роль каждого мысля­щего индивида, возможно, заключена в том, чтобы лишний раз не...

Моя домохозяйка, доселе сидящая с открытым ртом, вдруг резко пришла в себя и без предупреж­дения врезала мне клюкой по лбу.

- Аи! - мигом опомнился я. - Что случилось?

- Энто мы у тебя, ми л-дружок, спросить хоте­ли, - тревожно переглянувшись с Еремеевым, проворчала Яга. - Ты в себе ли, Никитушка? А то ить речи какие-то странные ведёшь, ровно умом не слегка сдвинулся...

- Вот ещё раз меня так по голове стукнете, и точно сдвинусь, - краснея от стыда, буркнул я. - Далеко нам ещё до этого вашего монастыря?

- Ну он покуда не мой, я навродь в монашенки податься не собиралася. Однако ежели хорошим шагом, так и получасу не пройдёт, как там будем. Вот тока я сказать забыла - вам, мужикам, туды нельзя.

- Вообще-то я еду туда не как мужчина, а как представитель власти.

- Ну-ну...

- В смысле? - уточнил я.

- В позапрошлом годе в монастыре святой Пургении трое бояр по указу царскому были, - опере­жая Ягу, решил вставить слово и стрелецкий сот­ник. - Так монашки их скалками избили, бороды ножницами обрезали, а самих в золе и навозе изва­ляли да в одном исподнем за ворота взашей вытол­кали!