Андрей Белянин - Ржавый меч царя Гороха Страница 29

Я недоверчиво поднял бровь на бабку, та сурово кивнула.

- Разберёмся. В конце концов, не могут же они поднять руку на милицию. Я Митю попрошу, он им ворота лбом поломает.

- Сперва я пойду, - решительно высказалась глава нашего экспертного отдела. - А коли тока какую грязную ложь замечу, так сразу знак подам, тогда уж и ты власть прояви. Ежели с двух сторон их зажмём, так небось расколются...

- А если нет?

- Ну тады... ой! Я-то вырвусь, мне они ничего не сделают, а вот тебя, касатик, могут и обесчес­тить. С них станется...

- Это как? - невольно похолодел я, посколь­ку, честно говоря, представить себя обесчещенным в женском монастыре было как-то противоестест­венно...

- Ты чего загрустил, соколик?

- Я? Я это... нет, всё в порядке, я в норме, так, задумался на минутку... А чего ж у них всё так су­рово-то?

- Мать  настоятельница  там  зверствует,  - опять влез Еремеев. - Говорят, она по молодости аж на всё Лукошкино гремела, свой дом свиданий содержала на Лялиной улице.  Теперь о душе вспомнила, ну и потому строга ко всем сверх меры...

- Твоя правда, Фома Силыч,  - серьёзно под­твердила Баба-яга. - Кто по молодости милой греховодил неслабо, тот, бывает, в годы зрелые в та­кую аскезу впадает, что сам Христос на небесах очи от изумления таращит. В делах личной веры нет краю глупости человеческой...

Мы с Фомой согласно покивали. У каждого был свой опыт столкновения с религиозным фанатиз­мом. Еремеев, как я знаю, вообще священнослу­жителей не особо жаловал, а я вырос в нерелигиоз­ной семье, где из церковных праздников помнили только Пасху и Рождество. Причём Пасха была важнее, на неё яйца красили. Рождество лично для меня обозначалось лишь традиционным показом по телевизору популярной сказки Гоголя.

Но это всё отвлечённые умствования, а за берёзками уже мелькали красно-коричневые сте­ны далёкого монастыря. Честно говоря, я в таких церковных общежитиях ни разу не был, ну, быть может, кроме общеобразовательной школьной эк­скурсии в Даниловский монастырь в Москве. В той Москве, которая в будущем, откуда меня выкину­ло и вряд ли когда вернёт, но речь опять-таки не об этом. Наверное, я просто нервничаю, раз так много говорю.

Короче, с той школьной экскурсии я запомнил, что на монахов невежливо показывать пальцем, что не стоит задавать глупых вопросов типа: «А ряса это платье или халат?» и нельзя бегать взад-вперёд, крича: «Смотрите, на иконе мужик с голо­вой собаки!» Впрочем, в большинстве случаев де­тям многое прощается...

- Ну вот и прибыли, слава тебе господи, - за­чем-то перекрестилась Яга, когда Еремеев, натя­нув  поводья,  остановил  кобылу  у  крепких морёных ворот, врезанных в толстую кирпичную стену с бойницами.

Не монастырь, а прямо-таки боевая крепость ка­кая-то. Причём с неоднократными следами осады и попыток взятия...

- Не стучать! - сразу осадила ретивого сотни­ка моя бдительная домохозяйка. - Покуда внутрь не войдём, обоим стоять молча по стойке «смир­но», очи долу и шапки долой. Тута уж я, старая, переговоры вести буду...

Еремеев послушно стянул стрелецкую шапку с опушкой, а я, наоборот, непонятно на что обидел­ся, вылез из телеги, отряхнул соломинки с мунди­ра и поправил фуражку. Баба-яга покосилась на меня неодобрительным взглядом, но ничего не сказала. Подошла к воротам, согнулась едва ли не в поясном поклоне и так замерла. Через пару ми­нут маленькое окошечко в левой створке распах­нулось на ширину воробьиного крыла, и строгий женский голос спросил:

- С чем пожаловали в тихую обитель сию? Поч­то мирный быт монаший тревожите?

- К матушке настоятельнице, почтенной Февронии, за советом, нижайше кланяемся, - не­правдоподобно-елейным  голоском  пропела  Ба­ба-яга.

- А подарки монастырю привезли с пожертво­ваниями?

- Ужо опосля не поскупимся, не извольте со­мневаться.

- Матушка ноне не принимает. На молитве она, - после секундного размышления оповестил тот же голос, и окошко закрылось.

У меня что-то окончательно перемкнуло в голо­ве, я шагнул вперёд, отодвинул бабку и, дважды саданув в оконце кулаком, зарычал:

- Откройте, милиция!

Моя домохозяйка только мяукнуть и успела. Как-то сразу повисла такая неприятная тишина. Я причины не понимал, поэтому за поддержкой обернулся к Еремееву и был опять-таки удивлён его резкой бледностью. Потом поднял глаза наверх и замер...

Из бойниц на меня смотрело не меньше двух де­сятков полновесных стрелецких пищалей. Оста­лось хоть кому-нибудь скомандовать: «Залп!» - и фарс с похоронами участкового перейдёт на уро­вень оптимистической трагедии.

- Что ты там сказал, покойничек? – нарочито медленно, с придыханием, протянул женский го­лос.

- Откройте, мили...  - Я прокашлялся, воле­вым усилием убрав горловой писк, и твёрдо повто­рил: - Откройте, милиция!

- Ах вот оно, значит, как... - угрожающе про­гудели из оконца. - Ну тады заходи, раз милиция!

Фома Еремеев громко икнул и надел шапку. Стволы пищалей дружно убрались назад в бойни­цы. Яга нервно перекрестилась слева направо, по католическому образцу. Я же просто улыбнулся им обоим, надеясь, что никто не заметил, как у меня дрожат колени.

Ворота медленно и торжественно распахнулись, нам навстречу вышла группа смиренных монаше­нок, с ног до головы одетых во всё чёрное. Возраст определить было трудно, все стояли опустив голо­вы, кроме одной пожилой толстухи, державшейся с нагловатой властностью.

- Неужто сам сыскной воевода к нам пожало­вал?

- Мы по делу, - козырнул я.

- Да нешто кто в женский монастырь за раз­влечениями ходит?

- Матушка Феврония, - с пониманием кив­нул я, - мы могли бы поговорить? У нас тут кое-какие проблемы в столице, и мы хотели бы за­дать вам пару вопросов. Без протокола, естествен­но...

- Догада-а, - широко улыбнулась настоятель­ница. - Ну, заходи тогда, посидим, о делах наших грешных побеседуем. Бабушке твоей тоже в оби­тель путь не заказан, а вот стрелец-молодец за во­ротами подождёт, кобылке вашей роздыху даст.

- Но мы все из одного отделения и...

- А иначе не бывать меж нас разговору! - отре­зала матушка Феврония и, не оборачиваясь, по­шла на монастырский двор.

Монашенки кинулись бодренько запирать воро­та, так что мы с Ягой едва успели проскользнуть внутрь. Еремеев крикнул мне вслед, чтоб я не бес­покоился, а уж он, сколько надо, подождёт. Уже спасибо, потому что этот подозрительный мона­стырь будил в моей душе самые мрачные предчув­ствия.

Я ощущал себя мистером Шерлоком Холмсом, идущим ночью в страшный дом с пёстрой лентой. Правда, со мной была Баба-яга, которая хоть и ста­рушка, а любого доктора Ватсона с его армейским револьвером за пояс заткнёт, отшлёпает и голым в Африку пустит! Хотя чего это я? Ватсон же поло­жительный персонаж, за что его голым в Африку? Втемяшится же такая странная фантазия в голо­ву...

- Никитушка, тсс, не оборачивайся, - еле слышно прошелестела за моей спиной бдительная бабка. - Ты, ежели что, сам беги, обо мне не ду­май. Я старая, я своё отжила, мне можно и в мона­стыре до гробовой доски грехи отмаливать.

- Вы это к чему сейчас? - так же тихо, едва ли не одними губами, откликнулся я.

- Марьянка здесь. Углядела я её в одной из по­слушниц. Однако ж ежели она сама, своей волей, в святую обитель пришла, так настоятельница ни­почём её нам не выдаст.

- Понял. Учту.

- Чего учтёшь, соколик? Русским языком тебе говорю: хватай её да беги! А я уж прикрою...

- Чего прикроете? - нарочито громко спроси­ла идущая впереди матушка Феврония.

- Рот прикрою, сквозит, - мрачно, но вежли­во ответила Яга. А на меня вдруг снизошло неверо­ятное ощущение покоя и уверенности в себе. Мы справимся. Не знаю как, но справимся и всех побе­дим...

Нас вели полутёмными коридорами во внутрен­ние помещения. Пока шли, я вовсю зыркал по сто­ронам, пытаясь хотя бы приблизительное запечат­леть место, в которое мы попали. Первое, что уди­вило, так это отсутствие пожилых или хотя бы воз­растных женщин-монашек. По идее, как мне казалось, именно они и составляют основную мас­су обитательниц подобных заведений.

Я уже был в курсе, что юные красотки, толпой идущие в монастырь замаливать первые грехи, это миф и сказка. В божьи прибежища, как правило, попадают люди старые, о которых некому позабо­титься, или те, что всем сердцем чувствуют при­звание к монашеской стезе. Ещё бывают такие, кого сдают родственники, но не путайте это с «за­ботой»! После пострига из монастырских стен вы­хода нет, они становятся и домом, и тюрьмой...

- Никитка, ты хоть глазами-то бесстыжими так явно по девкам не шарь, - шёпотом осадила меня бабка. - Они тут все христовы невесты, и неча облизываться!

- Я не... - Я сглотнул слюну и поправил че­люсть, слегка приспустившуюся при виде очеред­ной грудастой красавицы в чёрном. - А интерес­но, бельё у них тоже строго определённого цвета, с кружевами и бантиками?.. Тьфу! А куда мы, собст­венно, следуем, гражданка Феврония... э...