Александр Бочков - Лучшие из худших. Предложение наблюдателя (СИ) Страница 38

— Давай — легко согласился я. — Говори. Люблю когда говорят обо мне. Но уговор — только хорошее… Давай — говори, говори …

— Ну ты и жук — рассмеялась она. — Нет, правда, ты столько обо мне уже знаешь а я о тебе ничего…

— Боюсь, что правда обо мне тебе не понравится… — Я сама решу, что мне понравится, а что нет…

Я тяжело и скорбно вздохнул: видит бог, я не хотел — ты сама меня заставила, а я не могу отказать такой прелестной барышне — по крайней мере в малом.

— О детстве, отрочестве и юности, я думаю, рассказывать не стоит — все как у всех, ничего особенного. Служил с армии в пехоте. Работал в гос. учреждении мелким служащим. Звезд с неба не хватал, карьеру сделать не стремился. С детства любил читать книги и когда подвернулась возможность, занялся попутно мелким книжным бизнесом. Началась перестройка и необходимость в таких как я вроде бы отпала. Переключился полностью на книжный бизнес. Во время увидел и понял — где гуляют большие деньги, там гуляет смерть. Не стал подниматься в бизнесе и правильно сделал: из пяти, ездивших в столицу за товаром осталось двое — один из них я. Затем появилась таможня, налоговая и я не захотел работать на дядю — отдавать большую часть тому, кто не приложил ни грамма труда для моего заработка. Стал безработным, временным. Могу начать работать, приходили с предложениями, но зарплата — слезы. Когда мне сказали, сколько, я и ответил — у меня появились слезы, только не знаю — то ли от смеха, то ли от огорчения, что так дешево меня ценят. Так что сейчас я, как говорят, в творческом поиске себя в этой жизни.

— А ведь ты мне не все рассказал, далеко не все…

— Я рассказал то, что считаю нужным, а не то, что хотелось услышать. Другого не будет, пока я не посчитаю нужным рассказать… — слегка нажал голосом я.

— Конечно, делай как ты считаешь нужным — промурлыкала Ольга прижимаясь ко мне. Через несколько минут мы подъехали к хорошо знакомому мне кафе.

— Хоть это и кафе, но получше многих ресторанов. Тебе понравится, я уверен. По крайней мере мне здесь нравится. Ольге понравилось, даже очень — приятный полумрак; столик на двоих; вежливое обслуживание; живая музыка и полное отсутствие дегенератов и юнцов — цены кусались… Мы прекрасно посидели, поболтали ни о чем, потанцевали — пару медляков и пару тройку быстрых, причем за последний быстрый танец даже сорвали аплодисменты зала. А потом поехали ко мне домой. Дома было продолжение банкета — тот же полумрак, шампанское, шоколад и фрукты, эротическая музыка в тему. А потом, чтобы привязать Ольгу к себе, я очень сильно постарался произвести впечатление на даму. И мне это удалось.

Утром проснувшись, по привычке, рано сел за ноутбук, не желая завтракать без Ольги — как то не вежливо, да и ей понравится, что без нее не завтракают. За рассматриванием расположений складов и баз хранения, выпиской нужных для первого посещения так увлекся, что не услышал (очередной прокол), как подошла Оля. Когда женские руки мягко обвили шею и нежный мурлыкающий голосок над ухом проворковал: — И чем это мы с утра занимаемся, вместо того, чтобы заняться важным делом? — я чуть не вздрогнул. — Так по работе надо кое что… И, чтобы перевести разговор жалостно протянул — Ждал, не завтракал без тебя. За завтраком слушал Ольгино щебетание, кивал, поддакивал и вдруг зацепился за что то в ее рассказе:

— А ну-ка еще раз и помедленнее повтори, что ты только что сказала. Ольга недоуменно глянула на меня, но начала снова: — Я и говорю: я уже переросла свою должность — старшая медсестра, а к самостоятельным операциям, даже под контролем хирурга, меня не допускают — нет диплома. Коля — ну тот, кого ты отчитал у больницы, мне разрешал кое что делать, а теперь все…

— Так значит я причина твоей трагедии?

— Да нет же, я не об этом — ты меня совсем не слушаешь!

— Я тебя внимательно слушаю. И вообще — я само внимание, разве ты не видишь…

— Вот сейчас вижу. Да дело не в этом враче — мне не дают характеристику для поступления в мед. вуз, не хотят отпускать такой ценный кадр, а без нее мне не поступить — таких денег на поступление и учебу у меня нет. Как банально — промелькнуло в голове — нужен любовник с деньгами для оплаты учебы, взамен — молодое, послушное женское тело. Как это все грустно…

— Эй, эй — всполошилась Ольга, заметив что то на моем лице. — Ты что же думаешь, что я тебе это рассказываю, для того, чтобы выпросить у тебя денег на учебу? Я вопросительно посмотрел на нее. — И не думай: даже если будешь давать, я не возьму. Просто жалуюсь на свою горькую судьбинушку. Одним все — другим ничего … Не обращай внимание на мое нытье, просто некому поплакаться… Я, пожалуй, пойду — у тебя, я вижу, много важной работы. Ольга поднялась и направилась к двери. Я глянул на ее ауру: — разочарование, грусть, жалость, обида, не было только лжи и обмана. Я догнал ее у двери, обнял:

— Знаешь, как в сказке: это горюшко не горе — горе будет впереди… Если бы я знал, что слова эти окажутся для нас пророческими. ЕСЛИ БЫ ЗНАЛ… — Давай я тебя отвезу домой, созвонимся и не бери в голову, бери в руки и ноги. Время у нас впереди еще есть, чтобы решить твои проблемы. Вот так и завязались наши отношения: встречи, прогулки, кафе и длинные ночи без сна. Ольга не заводила больше разговоров на свою злободневную тему, я не торопил — пусть все устаканится, но на одну интересную мысль она меня натолкнула.

Пожилой, импозантный, седоволосый еврей сидел в своем кабинете и бездумно уставившись на входную дверь отчаянно страдал — ну за што мне такое наказание: чем я прогневал Всевышнего? За што мне такое на старости лет? У всех дети, как дети, а мне дал сущее наказание. Дочь, самая младшая, поздний ребенок, потому самый любимый, кроме радости доставляла и огорчения, и чем взрослее становилась, тем радостей было меньше, а огорчений больше. Последнее вообще погрузило отца в меланхолию и сострадание к самому себе. Дочь, стараниями отца (папа занимал должность зам. начальника центрального военного госпиталя в чине полковника) поступила в мед академию и успешно (благодаря связям и деньгам папы) училась на втором курсе, который могла и не закончить. Более того — могла вылететь из академии без права восстановления. Причиной тому были красота дочери и ее поведение. Если равных ей по красоте и красивее было много, по мнению отца (а он, таки, понимал толк в красоте), то по ее поведению, именуемому в народе распутным, конкуренток у нее явно было намного меньше. Да и бог с ним, перебесится в конце концов: его жена тоже была не ангел (вот чьи гены резвятся), но ее распутство сыграло с ней злую шутку. Старший преподаватель со второго курса, на котором училась его дочь, узнав о ее поведении возжелал вкусить прелестей распутного еврейского тела. Дочь отказалась, что, в общем то, было ей не свойственно. На этом бы все могло и закончится, обратись она к отцу, но гордая дочь Израиля, непонятно по каким причинам, еще и надсмеялась над преподавателем прилюдно (никак бес лукавый попутал), сказав, что имеющийся у него отросточек не достанет даже до точки удовольствия G. А любой второкурсник, изучивший анатомию знает, что находится она на расстоянии 4–6 сантиметров от входа во… Препод покраснел от нанесенного оскорбления, долго вдыхал раскрытым ртом воздух, а дочь Израилева гордо удалилась в окружении подруг, весело смеясь. Да и ладно, решил бы отец и эту проблему — в конце концов деньги могут решить многое, все зависит лишь от суммы. Но, оказалось — не в этом случае. У преподавателя оказались родственники на таком верху, что даже обращение в синагоге к уважаемым людям не помогло — не тот уровень, сказали ему. А препод при встрече, мило улыбнувшись, при всех тоже, сообщил, что девушка не только не закончит второй курс; не только не закончит академию, но и не сможет восстановиться в ней пока он будет жить. А жить он собирается долго и счастливо. И доказал это не поставив ей зачет за зимнюю сессию. А впереди экзамен, к которому не допустят без сдачи зачета. Но если, каким то чудом, удастся попасть на экзамен, удовлетворительной оценки получить не получится — умственные способности своей дочери старый еврей знал отлично. Так что на специальность медика, а отец возлагал на нее большие надежды, можно было не рассчитывать. Было с чего загрустить и впасть в меланхолию…

Дверь в кабинет открылась, на пороге возник мужчина и пройдя к столу, за которым сидел полковник сел на стул не спросив разрешения. Старый еврей недоуменно взглянул на посетителя: многое в нем было странно. Он вошел без доклада, что разрешалось очень немногим, прошел уверенно, не как проситель, сел без разрешения и еще смотрит и молчит?!

— Чем могу быть полезным? — ехидно поинтересовался еврей.

— Скорее я могу быть вам полезным — небрежно ответил визави.

— И чем же? — Я помогу решить вашу серьезную проблему, решения которой у вас нет, а вы поможете мне решить мою пустяшную.