Виктор Дубчек - Красный падаван Страница 49

Коля вздохнул, рукавом утирая пот со лба. Критически примерился ко второй скобе: ящик попался какой-то совсем уж невскрываемый. Не ящик, а просто танк.

Ну да деваться некуда: главное, что патроны есть. ДТ пулемёт прожорливый, но на то он и пулемёт. Будет у "бетешки" лишний довод супротив фашистской гадины. Тем более, народ в пополнении, кажется, боевой.

Да и командир у них Коле понравился сразу.

Половинкин оглянулся.

Высокий генерал-майор, которому Мясников готовился передать командование, стоял на залитом солнцем взгорке, задумчиво рассматривая уходящую вдаль дорогу из жёлтого дюрапласта — первую взлётную полосу их нового аэродрома.

— Никак нет, товарищ Сталин, положили листы прямо поверх гати.

— Неужто на заклёпках? — недоверчиво вмешался в разговор нахальный Судоплатов.

Берия покачал головой:

— Склеили.

— Да быть того не может.

— Есть многое на свете, — сознавая неуместность собственной улыбки, процитировал Лаврентий Палыч, — Патон по этой же технологии сейчас танки клеит на сто восемьдесят третьем. Только он использует термин "диффузионная сварка", для солидности.

Судоплатов заёрзал в кресле. Рабфак ГПУ — это всё-таки маловато для глубокого понимания некоторых принципов молекулярной физики.

— Диффузия…

— Ну, товарищ Судоплатов, — сказал интеллигентный Берия, — в целом-то Вы, разумеется, правы. Однако диффузия же не только в газах имеет место. Просто в твёрдых веществах она очень медленно протекает. А технология союзников позволяет металлы друг в друга диффундировать, во-первых, быстро, во-вторых, почти при комнатной температуре. Полимерный слой испаряется, а молекулы металла перемешиваются так, что даже шва как такового не остаётся. Вот товарищ Патон предоставил докладную записку с обоснованием.

— А вот как насчёт мы с товарищем Стариновым… — начал было Павел Анатольевич, жадно заблестев глазами, но вмешался Сталин.

— Спасибо, товарищ Судоплатов. На ознакомление с запиской у Вас сорок пять минут. Товарищ Поскрёбышев проводит.

Он дождался, пока уйдёт разведчик, повернулся к Берии. Нарком молчал, не решаясь сразу сменить тему разговора. Сталин быстро листал бумаги.

— Значит, аэродром. — произнёс наконец Иосиф Виссарионович, откладывая папку.

— Так точно, аэродром. Товарищ Рокоссовский утверждает, что союзники гарантируют возможность принимать и отправлять самолёты типа ТБ-3. С доработкой и увеличением длины полосы — даже ТБ-7.

— Даже так… — задумчиво произнёс Сталин, — сколько мы выигрываем?

— Сложно сказать, товарищ Сталин, тут не только в географии дело — над Балтикой производство полётов значительно проще. Я бы скорее ставку сделал на аэронавигационное оборудование союзников. Если организовать ночные бомбёжки, то до момента эвакуации…

— Эвакуации? — переспросил Иосиф Виссарионович.

Нарком несколько растерялся.

— Так точно, эвакуации лагеря.

— Мы не будем сворачивать лагерь.

— Насколько я понял, — сказал Берия, — предполагалось вывезти союзников и их аппарат при первой возможности.

Сталин медленно облокотился о край стола. Черты его обычно доброго и спокойного лица показались Лаврентию Палычу неожиданно резкими.

— Союзники, — жёстко произнёс вождь, указывая мундштуком трубки на развёрнутую перед ним карту Белоруссии, — на то и союзники, чтобы разделять с нами тяготы и лишения общей войны. Они имеют техническую возможность покинуть лагерь в любой момент, но не предпринимают этого шага. Мы высоко ценим военное сотрудничество с Империей. Мы не будем сворачивать лагерь в тылу врага.

Соратники помолчали.

— Товарищ Сталин, — осторожно спросил нарком, — лагерь предполагается использовать для решения известного Вам вопроса?

Сталин вскинул на него острый взгляд. Тут же опустил веки, неожиданно скупо улыбнулся:

— Я благополучие всей страны на жизнь одного солдата не променяю.

Лаврентий Палыч подумал, что подобные решения не принимают за пару дней. И не собственным сыном, захваченным в плен в бою под Лиозно, жертвует Сталин. Гораздо большим жертвует Сталин.

А ещё Лаврентий Палыч подумал, что сегодня же плотно пообщается на эту тему с майором Мясниковым.

Потому что если товарищ Сталин ради страны жертвует всем, что у него есть, то и страна имеет полное право сделать для товарища Сталина всё, что в её силах. Даже вопреки его собственной воле.

Было ясно, что он в плену.

Шесть недель тяжёлого похода на восток, наспех связанный плот, на котором он с товарищами всё-таки сумел перебраться на правый берег Днепра. Потом пулемётный огонь, оглушающе близкий разрыв немецкой мины. Окровавленный лоб Сухаревича, что-то кричавшего ему прямо в лицо. Комья земли, медленно падающие как будто сразу со всех сторон. Потом темнота.

И пробуждение.

Генерал снова осторожно огляделся. Да, сомнений не оставалось.

Главное, дело было даже не в удивительной, какой-то подчёркнутой стерильности обстановки. Гигиенические стандарты медицинских частей Красной армии всегда были много выше немецких: европейцы — они ж и так чистые, чего им лишний раз осквернять себя умыванием. Потому и косила благородных сынов Рейха плебейская дизентерия, целыми дивизиями косила [2].

Можно было предположить, что его вывезли в глубокий тыл — генерал-лейтенант, доктор военных наук, профессор… как ни крути, ценный кадр для любой стороны.

Но нет, помещение, где он пришёл в себя, казалось не столь чистым, сколь выхолощенным, бездушно и безразлично пустым, лишённым того неуловимого нестроения, которым всегда проявляет себя настоящая жизнь, даже, — и особенно, — в госпиталях. От этой мёртвой чистоты хотелось немедленно сбежать.

Он вспомнил бесконечное ржаное поле, в котором бойцы рассчитывали схорониться после переправы. Очень не хотелось в плен.

— В плену надо или умереть, или работать на врага, — слышал он однажды, ещё в Первую Мировую, от старого солдата, бежавшего от австрияков. — А я, ваше благородие, хочу жить, да так, чтобы от меня не польза была врагу, а вред!

Генерал осторожно пошевелил пальцами, затем руками. Подвигал коленями. Вроде бы, всё работало. Вставай да причиняй вред.

Если знаешь, где враг.

Он чувствовал, что за ним наблюдают. Но… не взглядом живого существа.

Притворяться спящим смысла больше явно не было, зато было очень скучно. Генерал решительно распахнул глаза и увидел рельсы, приколоченные к потолку.

Он сморгнул.

Рельсы не сморгнулись. Тоненькая, как игрушечная, канавка, словно впаянная в слишком ровный и слишком серый потолок палаты. Он проследил взглядом по колее и неожиданно для себя самого вздрогнул: в углу, — нет, видимо, всё-таки не палаты, — в углу камеры с потолка свисал странный агрегат со множеством металлических щупалец, заканчивавшихся разнообразными инструментами, по виду — пыточными.

Пока палачи не приступили к своему грязному делу — кто может знать, как он себя проявит? Самые, казалось бы, упёртые ребята ломаются, а простые и с виду робкие пареньки выдерживают любые пытки и любые унижения.

Боли старый генерал не боялся… позора, пожалуй, тоже.

Неправду говорят, будто существуют на свете такие унижения и пытки, которых нельзя вытерпеть. Вытерпеть можно всё, когда знаешь, что за твоей спиной Советский народ. Всего лишь капелька светлого фанатизма… конечно, лучше без него. Фанатизм противен уму; но любой ум сам по себе беспомощен, ежели не ведёт его твёрдая, чистая, безжалостная к себе воля. Случаются в жизни такие дороги, на которых праздный трусливый ум будет лишь помехой: по ним надо просто пройти, не позволяя себе отвлечься на что-либо ещё — потому что слишком тяжелы такие дороги.

Конечно, жаль сгинуть.

Но сгинуть — лучше, чем позволить обратить свою жизнь во вред народу.

Генерал твёрдо сжал губы. Может быть, получится найти скальпель или что-то в этом роде. Со скальпелем можно попытаться выбраться. Терять всё равно нечего: в худшем случае он опять окажется в этой покойницкой, снова утратив память.

Он собрался встать и скинул было простыню, — под тонкой плотной тканью он оказался совершенно наг, — но тут же инстинктивно запахнулся в неё, как в тогу: в помещение впорхнула девушка.

Невысокая, симпатичная, подчёркнуто изящная… с сиреневой кожей и двумя толстыми щупальцами, произрастающими прямо из головы.

Девушка склонила голову и внимательно посмотрела на генерала. Щупальца чуть подрагивали.

Отлично, подумал генерал, ответно любуясь фантасмагорической картиной, я всё-таки утратил рассудок. Скорее всего, пустят в расход.