Андрей Белянин - Охота на гусара Страница 5

– Гой еси тебе, хозяюшка! – Я честно попытался перейти на простонародный язык, дабы не быть вновь принятым за француза. – А и вот он я, детинушка, дворянский сын! Много в поле езживал, много лесом хаживал. Поиззяб, подустал, истомился весь…

– Чем же ты занимался там, в лесу, детинушка? – как мне показалось, с неким недоверием спросила закутанная в невероятное тряпьё баба. Затруднюсь определить её возраст, наверное, где-то между тридцатью и шестьюдесятью годами, да и важно ли?

– Да всё делами ратными-богатырскими! – снисходительно ответил я, грузно усаживаясь на лавку. – Что забавами да молодецкими – вострой сабелькой да помахивал, долгой пикой да посверкивал, а что конь вороной под седлом да всё поигрывал!

– Есть-то хочешь, поди?

– Аки зверь алкающий! – обрадовался я.

Странная тётка полезла куда-то в угол и, водрузив на стол грязную тряпицу, извлекла из неё дивного облика пирог.

– Тока не обессудь, барин, – мяса нет. Пирожок с грибочками будет. Откушай, уж не побрезгуй!

– Гой еси, ты свет хозяюшка… – Я храбро откусил побольше и, прожевав, понял – бабке с такими талантами цены нет! Ну, может, тесто чуточку подчерствело, зато начинка – выше всяких похвал. Пряная, пикантная, с лучком, чесночком да перчиком – мечта партизана! В един миг от пирога и крошек не осталось. – Ис-по-лать т-тебе, красна бабушка, – вежливо постучав себя кулаком в грудь, поклонился я. – Чем и благодарить за хлеб-соль, не ведаю. Расскажи ты мне своё имя-отчество да прими от молодца медный гривенник!

– Деньги мне без надобности, по-иному рассчитаемся, соколик…

– А с чем пирог-то был, с боровичками али груздочками? – зачем-то спросил я. Потом протёр глаза – бабка, кажется, двоилась.

– С мухоморами, родименький… – захихикала она.

– Да ты не отравить ли меня вздумала, старая?! – гневно выгнув бровь, возопил я, холодея животом и мысленно проклиная Багратиона за то, что не дал к отряду лекаря.

– И-и, что ты, солдатик! С моих грибочков-то небось вреда не будет, а только одно приятствие глазу да телу услада.

Я потянулся за верной кабардинской шашкой, но рукоять ожила, увёртываясь из рук моих, словно змея! Плюнув ей (шашке!) в бесстыжие глаза, я попробовал встать, да только сапоги мои причудливо слились друг с другом в звонком поцелуе, что вновь бросило меня на скамью.

– Ох, барин, барин… Куда спешишь, куда несёшься? – Таинственная хозяйка затушила лучину, и вся изба освещалась теперь лишь красным пламенем печи.

– Да ты – ведьма!

– А хоть бы и так… Разве ж не вкусны мои пироги с мухоморами? Разве ж плохо тебе здесь в тепле? Разве ж не хороша я собой, а?!

Батюшки светы! Мать честная! Государь мой Александр Первый! Старуха мигом скинула всё тряпьё, представ взорам моим абсолютно нагой. Да и не бабка то была вовсе, а молоденькая, крепенькая девица годов осьмнадцати-двадцати! Я и опомниться не успел, как остались на мне одни сапоги со шпорами да нательный крест… О том, что далее было, – писать не могу, по причине врождённой стыдливости и присущего мне целомудрия. Однако же…

– Вот и пробил час – плати по счетам, что ли!

Я каюсь, я – гусар… везде, всегда – гусар! Всё естество моё, воспрянув всем пылом молодости, рвалось к не ведающей греха красотке, подобно донскому жеребцу, почуявшему по весне некрытую кобылку. Только-только успел я закрутить усы, как всепожирающее пламя страсти бросило нас в объятия друг друга! А потом на стол… на скамью… на овчины… на горячую печь, на…

Эх, да разве упомнишь всё! Казалось, сами шпоры мои и те упоительно звенели от наслаждения, а голова кружилась, как от ведра шампанского. Но поверите ли вы, братцы мои, тому, что было дальше… Не знаю уж, когда и как оказался я в тылу прелестницы моей, проводя предстоящую наступлению линию со всем жаром и основательностью. И хотя в голове моей громыхали цветные радуги, я только-только начал пристраиваться к нашему обоюдному удовлетворению, как в этот момент девица стала разительно меняться.

Один миг только взвизгнула она по-поросячьи, и я увидел вдруг в руках своих целую свинью! Другой бы тут и пал, сражённый ужасом, но… не русский офицер! Не поведя и усом, я лишь усилил крепость объятий и удвоил напор.

Ведьма захохотала, как лошадь, и вот уже целый кобылий круп с задранным хвостом стал предо мной! «Сколь же много общего меж лошадью и женщиной…» – мечтательно признал я, решительно не желая отступать, а лишь чуть помедлив с поцелуем.

Но тут она зарычала, ровно медведица, раненная навылет, и поворотилась вновь, свирепо повернув ко мне оскаленную звериную морду. Такого не мог бы снесть человек штатский, малодушный и не готовый всечасно к встрече любой опасности. А я лишь крепче запустил пальцы свои в медвежью шерсть, взглянул в глаза и сказал нечто ласковое, не позволяя хищнице удрать.

Во что только не оборачивалась горячая соблазнительница моя… В колоду с пчёлами, в полосатую тигрицу, в большой скворечник, в цыганскую гитару, в рыбу севрюгу, в того же чёрного кота и даже в толстого Митю Бекетова – всё зря! Поэт-партизан не смел осрамить гусарской славы! И вот, глухо застонав, стала она вновь распрекрасной девицей, подняла на меня полные благодарности глаза и сказала:

– Спасибо тебе сердечное, Денис Васильевич! Спас ты меня от мук адовых, на кои обрекла сиротинушку злая колдунья. И ходить бы мне в облике старушечьем до той поры, пока не сыщется добрый барин, что пирога с мухоморами откушает да всех моих личин не испугается! За то поклон тебе до земли и слава, слава, слава… Виват Ахтырскому полку-у!!!

Крепость пала… Наутро меня разбудили казаки. Они же и одели соответственно званию, собирая мои разбросанные вещи по всем углам чёрной избушки. Спасённой девушки нигде видно не было, а в запасах моих не сыскалось ни одной монетки.

Уезжали из Фёдоровского второпях, долг Отчизне звал тем громче, чем яростнее нас провожали. И по сей день я не ведаю, как сложилась судьба той пылкой прелестницы, пустившей меня на ночлег. Льщу себя надеждой, что поутру она побежала на базар, дабы купить на мои деньги яиц да ветчинки и побаловать завтраком одинокого гусара…

О событии сём не рассказывал никому. Пирогов с грибами – впредь не ем! Но, чу?! Слышен стук копыт, теньканье шпор, величавые казачьи песни, и мой отряд вновь отправлялся бить французов. Кто бы поверил, а?…

В Юхнове по сдаче пленных под расписку встретился мне некий майор Храповицкий Волынского уланского полку, огорошив страшным известием – Москва пала! И хотя все мы в принципе ожидали чего-то в этом роде, тем не менее весть сия не могла не потрясти любую русскую душу.

Более того, сказать правду, так я и мои товарищи при этих словах серьёзно призадумались. Те, кто был благородного происхождения и владел французским, ещё могли надеяться на какую-то работу у оккупационных властей, но куда податься остальным?! Москва взята, регулярная армия чёрт-те где, а мы только и делаем, что укомплектовываем французами Юхнов. Да при таких темпах их там скоро будет в два раза больше, чем коренных жителей!

Посовещавшись с офицерами моими, мы почти уже приняли «горькое, но честное решение», как болтун Храповицкий начал расписывать дальнейшие планы светлейшего. Дескать, армия не разбита и продолжает движение своё для заслонения Калужской дороги. Москва, гори она синим пламенем, ещё не вся Россия, и слава богу! Государь не помышляет о мире, а с Дона идут свежие войска, и даже далёкая Астрахань выставила аж десять казаков с подотчётным им полком калмыков.

Прикинув то-сё, я затрепетал от радости и предсказал всем скорейшее избавление Отечества, если Наполеон, удовлетворившись Москвой, плюнет и забудет армию нашу под Калугой. Манёвр светлейшего Михаила Илларионовича был совершенно превосходен, хотя и абсолютно невнятен с точки зрения партикулярной стратегии. Сидеть и ждать в тепле и уюте, покуда неприятелю надоест горелая Москва, а все выходы из города будут аккуратнейшим образом перекрыты. Согласитесь, некий резон есть…

Тем же вечером, укрепив отряд свой двумя казачьими полками (единственной защитой Юхновской губернии), я двинулся на Знаменское. Кстати, майору Храповицкому тоже пришлось пилить с нами. Пусть на своей шкуре почувствует всю прелесть партизанской жизни, а бегать по помещичьим усадьбам ради доклада: «Москва горит!» – много ума не надо…

До сего времени все предприятия мои были направлены между Вязьмой и Гжатью. Успех их пробудил деятельность дремотного французского губернатора. Этот лягушатник возымел неслыханную наглость собрать большой отряд из двух тысяч солдат и предписать оному дерзновенно очистить от набегов моих всю округу. Был официально объявлен сезон «охоты на гусара»! Неэтичность и бестактность сего поступка буквально поставила нас в тупик, развенчивая миф о хорошем воспитании Европы. Мало им падения Москвы, мало разорённых деревень, мало отсутствия русской армии, они ещё хотят взять и наказать скромного гусарского подполковника за совершеннейшие невинные шалости! Сия неучтивость глубоко и больно нас обидела…