Виктор Дубчек - Красный падаван Страница 51

Рокоссовский хмыкнул:

— А ты знаешь, что он в том шталаге вытворил? Если уж Мясникову не по себе стало…

— Это не шталаг был, — после продолжительного неуютного молчания упрямо сказал начштаба, — просто временный лагерь для военнопленных красноармейцев. И я Половинкина не осуждаю. Ты сам в Первую германца рубил.

— Во-первых, всё-таки не тракторной рессорой. А во-вторых, рубить — рубил, но разве ненавидел?

— Не помнишь просто. В молодости обязательно надо сильно любить и сильно ненавидеть. Пока сильно любишь и сильно ненавидишь — остаёшься молодым. Ты вот старый стал. А мне ту гниль фашистскую жалеть — зазорно было бы. Давай-ка ещё чаю?

Комкор вскинул руку, посмотрел на часы.

— Нет, Алексей Гаврилович, извини: товарищ Карбышев должен бы на сегодня с процедурами закончить, пора нам с картами поработать.

— Да! — оживился Маслов. — А с Припятью он красиво придумал, согласись?

— Соглашаюсь, — покладисто согласился Рокоссовский, — хотя с авиацией всё-таки перестраховывается.

— Просто зенитки наши в действии ещё не видел.

— А ты себя вспомни в первые дни, — вставая, рассмеялся Константин Константинович.

— Это верно, — сказал Маслов, провожая начальство до дверей, — жаль только, что у самих нас пилотов-то так и нет.

— Сегодня нет — завтра будут, — внушительно произнёс полковник Ламтюгов, заправляя на место пустой левый рукав гимнастёрки. — "Ты хочешь сделать передовой свою страну в смысле поднятия её государственности, — подымай грамотность населения, подымай культуру своей страны, — остальное приложится".

— Товарищ Сталин, заключительное слово на совещании ЦК РКП(б) в одна тысяча девятьсот двадцать третьем году.

— Молодец, Корнеев, — кивнул полковник, — политически растёшь, подчёркиваю: политически. Только "одна тысяча" не говорят — просто "тысяча".

— Есть просто тысяча, — браво ответствовал слегка уязвлённый молодец Корнеев.

Кожедуб улыбнулся про себя.

Лопоухий и правда оказался парнем замечательным, несмотря даже на склонность к зубрёжке. Но это ничего, просто складка такая — не особо-то противная. Бывают отличники — как жуки навозные: зубрят, суетятся, а "шарик" отбери — ничего от человека и не осталось.

Ну, Корнеев не такой, компанейский парень, правильный. Просто любит знать. Хотя новые машины — не освоит.

Чёрт его знает, почему, а просто Кожедуб это чувствовал, он всегда чувствовал.

В себе-то Иван Никитович, мужик солидный, только за пару недель до начала войны сравнявший двадцать первый год, не сомневался ни капли. Он и всегда был такой: не сомневался. Вернее, ежели и сомневался, то не в своих собственных способностях. Ну, так вот просто: в других людях, допустим — поймут ли, оценят, отпустят ли наконец на фронт. А в себе — не сомневался.

Когда впервые новые машины увидал: сразу понял — он на них полетит. А они ему — покорятся. Хоть и выглядели те машины по-настоящему странно, а устроены были и того необычайнее. Впрочем, по-настоящему масштабы необычайности начали доходить до курсантов только в тот день, когда им представили инструктора по пилотажной подготовке.

Невысокий человечек с узкими губами и серым, очень-очень плоским лицом стоял перед строем в окружении сразу двоих, — ага, как же, — переводчиков. Впрочем, толмачеством эти на редкость дюжие парни тоже пробавлялись — инструктор по-русски не говорил. Его голос вообще звучал так, словно речь держалась под водою, и если в первый момент курсанты приняли было человечка за японца или китайца, — а технику, соответственно, за продукт неведомой восточной науки, — то сиплые булькающие звуки приветствия сразу опровергли такое поспешное мнение.

Да и то сказать — с чего бы японским фашистам поддерживать СССР в борьбе с фашистской Германией, да ещё вступать со страною победившего социализма в военный союз?

Это был именно союз, в чём и заверил курсантов плосколицый инструктор по фамилии Аиаиуай. Имени у него не было вовсе, а называть щуплого пилота практически сразу начали, — ясное дело, — товарищ Ай-яй-яй. Впрочем, судя по чуть заметным ухмылкам переводчиков, подобное имятворчество оригинальностью не отличалось.

А вот сам товарищ Ай-яй-яй отличался, ещё как. Он был не с нашей планеты.

Никто ни разу не сказал этого курсантам прямо: "союзник" да "союзник". Но дураков среди них не водилось, — отобрали действительно толковых, — и завораживающее слово "марсианин" прозвучало в казарме в тот же вечер.

Сам Кожедуб ещё некоторое время выражал скепсис: уж очень хотелось поверить в такое чудо, а он привык сопротивляться порывам, резонно полагая себя хозяином собственных страстей, но не наоборот. Сдался он на следующий день, когда из тонких уст товарища Ай-яй-яй прозвучало завораживающе-близкое — "космос".

Сладко ёкнуло под ложечкой.

Космос!

— Выход на СИД-аппарате в космос категорически воспрещён. Кабина пилота не герметична, интегрированная система жизнеобеспечения не предусмотрена. В общем случае воспрещается превышение личного биологического предела по высоте без использования полётного костюма.

— Что за полётный костюм? — поинтересовался Кожедуб.

— Ознакомление с устройством и функционалом скафандра по программе предусмотрено позже, — пробулькал товарищ Ай-яй-яй. — В настоящее время ваша подготовка сосредоточена на действиях строго в атмосфере. Две основные модели…

— Когда мы приступим к полётам? — прямо спросил Иван Никитович. — Страна воюет, мы должны быть на фронте.

— Кожедуб! — погрозил ему единственным пальцем на единственной руке полковник Ламтюгов. — Ежели остро не сидится, могу в пехтуру устроить, рядовым.

— Не выйдет, — дерзко сказал Иван Никитович, — я секретность подписывал. И я истребитель, между прочим.

— Ты пока не истребитель, ты пока пустое место. Без боевого опыта. "Между прочим".

— Товарищ полковник, а вы же говорили, что боевой опыт здесь как раз не важен? — примирительно заметил добродушный Корнеев.

Ламтюгов кивнул.

— Точно так. Вас отбирали по способности быстро адаптироваться к новым принципам ведения воздушного боя. Но что-то вот товарищ Кожедуб адаптироваться не желает.

— Виноват, товарищ полковник! — гаркнул товарищ Кожедуб, незаметно потирая ушибленные рёбра. Негодяй Корнеев ухмыльнулся и убрал локоть. — Желаю адаптироваться. Только когда мы к самим полётам перейдём?

— Отставить полёты. Машины в управлении предельно простые, с этим у вас проблем не предвижу. В качестве примера приведу: я вот справился.

Ламтюгов снова продемонстрировал свой ужасно одинокий палец. Увечья своего полковник, — как всякий настоящий вояка, — ни капли не стеснялся, но дело было не в увечье: если уж однорукий справился… Аргумент был железный, курсанты притихли.

— Вопрос в другом: массовое производство осваиваемой техники недоступно. Для умственно отсталых подчёркиваю: пока недоступно.

Он внимательно посмотрел на Кожедуба.

Тот ответил взглядом честным и старательно пустым. Лётчики, — молодой и старый, — друг друга поняли.

— Машины предназначаются исключительно для специальных операций, — сказал Ламтюгов. — Стратегия и тактика применения отличаются существенно, подчёркиваю: существенно. Так что к полётам будут допущены только те из вас, кто в совершенстве освоит тренажёры.

Он вздохнул и поднял взгляд к потолку учебного ангара.

— А там… как знать, Кожедуб, как знать. На Земле-то тебе явно тесновато.

--

2 — Ханс Киллиан, "В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943". Ужаснитеся, ежели нервы крепкие.

— Поэтому ты вновь позволил победить себя?

— Да, господин.

Признать поражение… почему-то это оказалось легко, совсем легко. Как будто Старкиллер точно знал, что Учитель не осудит его. Как будто в этом поражении не было ничего стыдного, как нет ничего стыдного в опыте, который ты выносишь из учебного поединка — даже проигранного.

Возможно, иное поражение способно научить много большему, чем самая яркая победа.

Возможно, самые полезные поединки — те, которые ты проиграл.

Земной майор Куравлёв процитировал однажды какого-то древнего поэта:

— Говорят, что несчастие хорошая школа: может быть. Но счастие есть лучший университет. Оно завершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному.

— Счастья не существует, — ответил тогда Старкиллер, после недолгого угрюмого размышления. — Есть только Сила.

Землянин рассмеялся необидным смехом, как умеют лишь пожилые и со многим смирившиеся люди.

— Поэзия — и есть настоящая сила, — он на мгновение прикрыл глаза, нащупывая в памяти очередную цитату. — "Вот мой совет: вникайте в стихи поэтов. Настоящих поэтов. Там есть всё — и прошлое ваше, и будущее".