Майкл Гаррисон - Пустота Страница 7

С конической крыши под острыми углами поднимались крупные красно-золотые языки пламени. Дыма не было. Пламя озаряло луг ярким светом, бросало по всему пастбищу угловатые длинные тени, но языки казались неподвижными, идеализированными, схематичными, как на карте Таро. В какой-то миг Анна словно и себя увидела на этой карте – на лицевой стороне, однако смещен образ был вбок, так что фокус картинки по-прежнему удерживался на пылающем здании (и теперь стало заметно, что оно изолировано от остальной лужайки какой-то оградой или насыпью у основания, возможно земляным валом). Та женщина, изображенная на карте, была трудноопределимого возраста, носила платье с цветочным рисунком в стиле 1930-х и бежала ей навстречу, широко раскрыв рот, с парадоксальным выражением отстраненного оцепенелого ужаса на лице. Босая. Волосы, отброшенные назад ветром, очерчены слитной массой. Губы ее зашевелились.

– Уходи. Беги отсюда!

Языки пламени продолжали молча вздыматься над беседкой, осыпая ее струями золотых искр. Анна ощущала исходящее от них тепло, оно пронизывало ее кожу на лице до самых костей. Но стоило ей подбежать к садовым воротцам, и все снова погрузилось во мрак; несмотря на явственный жар, ничего не сгорело. Не было и запаха дыма, хотя через окна беседки Анна заметила танцующие над полом вихри янтарных искорок.

Дверь еще лет десять назад слетела с петель. Анна отволокла ее в сторону. Ей на глаза попались два-три предмета деревянной мебели и садового инвентаря. Тиму нравилось садоводство. Марни с ранних лет любила ему помогать. Они обычно работали в саду вместе, среди цветов у пруда в форме почки, Анна же наблюдала за ними с бокалом у губ. В тенях беседки пахло недоиспользованными садовыми химикатами. Химический запах пыли и порошков, рассыпанных по полу, заброшенных в банках и пакетиках. Еще пахло отсыревшими картонными ящиками, где хранилось все подряд, от фотоальбомов до орнаментированных подставок. С полок что-то изливалось – струи фантастических искр. Искры, как от фейерверка! Они медленно выцветали, но не гасли. Анна приблизилась. Позволила искрам осыпать поднятые ладонями кверху руки. Села на полу и стала играть с ними, как девочка. Свет стекал с ее пальцев мягкими янтарными гелеобразными капельками, потом принял те же неоновые оттенки, что у требухи, которую приволок кот. Спустя некоторое время и эти оттенки выцвели, как перед ними теплый янтарный свет, оставив по себе медленно дрейфующие в темноте, едва различимые глазом маленькие объекты. Анна взялась их перебирать. Без особой уверенности перевернула. Отыскала зеленую картонную коробку известной марки и переместила их туда. Оттаскивая дверь беседки в сторону, она вроде бы слышала какие-то звуки: смех, музыку, запахи жареного, алкоголя, человеческого возбуждения в прибрежной ночи. Она потерла большим пальцем правой руки ладонь левой. Вышла наружу и взглянула на заливной луг у реки, где остались в высокой росистой траве хаотические дорожки ее собственных следов.

– Майкл? – мягко позвала она. – Майкл? Это ты? Это твои фокусы? Майкл, это ведь ты, разве нет?

В эту ночь она заснула каменным сном без сновидений. Наутро выпила чашку слабого зеленого чая, позавтракала греческим йогуртом, размешав в нем десертную ложку меда, открыла принесенную из беседки коробку, высыпала содержимое на стойку и позволила объектам раскатиться по ней. Просто маленькие предметы – довольно непритязательные, хотя и любопытных ярких оттенков, и ей показалось, что такими когда-то владела Марни. Предметы усеивали стойку, как цветные кнопки. Собственно, некоторые из них и были кнопками, разных форм и размеров. Некоторые скорее походили на старомодные эмалированные беджи – военные погоны или значки, какими вполне могли отметить достойную, хотя и оборванную в начале 1970-х приступом панкреатита или инфарктом жизнь за рулем автобуса или на месте сиделки. Попадались предметы вроде кирпичиков из конструктора «Лего», но прозрачный материал их был слишком тяжел, чтобы оказаться пластмассой; два-три колечка с фальшивыми драгоценностями и любопытными символами; кучка маленьких фарфоровых бутончиков, какие можно приколоть к одежде; бусинки, брелки, шаблоны для нанесения татуировок, пожелтевшие игральные кости, пара пластиковых губ, застигнутых будто в начале поцелуя. Миниатюрные игральные карты, высыпавшиеся из картонного футлярчика. Пластиковая кружка с зеркальным дном, – когда из такой пьешь, видишь собственное лицо. Маленькое красное сердечко на Валентинов день с крохотной кнопкой внизу: кто знает, сколько лет этой штуковине, но, когда Анна нажала кнопку, диоды внутри загорелись. Предметы вроде тех, какие часто находишь на блошиных рынках. Накладные украшения, оборванные с рождественского наряда тридцатью годами раньше. Анна принудила себя позвонить Марни, и у них случилась очередная размолвка.

– Ну ты постарайся вспомнить, – упрашивала ее Анна. – Маленькие трехмерные картинки! Эмалевые беджики вроде тех, что ты в Кембридже носила!

– Анна, – протянула Марни, – пятый час утра.

– Правда, солнышко? – удивилась Анна. – Так вот, я и подумала, что такие вещицы обычно дети собирают. Я решила, что тебе может быть интересно. И знаешь что? Некоторые из них еще теплые!

– Анна, клади трубку, – посоветовала Марни, – потому что я сейчас положу.

Анна еще несколько минут разглядывала предметы, словно собиралась какие-то из них приобрести. Потом принесла из коридора сумочку, а оттуда, порывшись немного, выудила внешний жесткий диск Майкла Кэрни в карманном футляре. Положила его к остальным предметам, и свет сверкнул на гладкой титановой поверхности. Пока она стояла, глядя на футляр, явился кот Джеймс и стал тереться ей о ноги, густо мурлыча; движения его казались одновременно искренними и заученными. Внезапно кот устремился к миске и накинулся на корм из тунца с такой жадностью, словно от этого зависела его жизнь. Молочник оставил у дверей молоко. В долине прогудел поезд. Снова прозвонил телефон. Анна задумалась, что же это такое в действительности произошло в беседке ночью: во время пожара не было слышно ни звука, точно в немом фильме. Задумалась, что произошло с ней самой. Наконец пересыпала все предметы обратно в коробку из-под обуви, вернула жесткий диск в сумочку и села на следующий поезд до Лондона, где рассчитывала провести день, слоняясь между чужими домами и заглядывая в окна. Она впервые ожидала этого с нетерпением.

5

Архивный стиль

В дни своей славы Толстяк Антуан Месснер запрягал множество рабочих лошадок вроде «Новы Свинг». Все они были оборудованы нелегальными движками, располагали вместительными грузовыми отсеками и были снабжены мутными бортовыми журналами: портам приписки Антуан придумывал имена на лету. Он утверждал, что управляет этими кораблями по доверенностям от различных знаменитостей гало: Эмми-Лу Паранг, Импасса ван Занта, Марго Фюрстенбург, Эда Читайца. На кой хрен звездам ракетных гонок и entradistas[6] эдакие ржавые грузовозы, если к их услугам суда с корпусами из умного углерода и аморфных сплавов, где прямо к пилотским переборкам прикручена чужацкая машинерия, Антуан не объяснял. Возможно, заказчики решили подстраховаться. Возможно, им приятна была компания Толстяка.

Правда эти байки или нет, а в одном сомневаться не приходилось: Антуан завязал с жизнью лузера, перестал шляться по пляжам города Саудади, жаловаться на судьбу, глушить ром «Блэк Харт» и перебиваться мелкими поручениями в должности мальчика на побегушках у Вика Серотонина или Поли де Раада. У него появился собственный корабль. Он положил глаз на перспективные сделки. Он даже похудел.

В четвертом часу утра после встречи с Тони Рено Антуан провел несколько разговоров по сверхсветовой связи и спустился в первый грузовой отсек «Новы Свинг», где с новым интересом принялся изучать оставленный Тони груз. В сопроводительных документах он описывался как «застраховано, ответственный груз, документы прилагаются», что ясности не добавляло. Жизненный опыт вгонял Антуана в естественную тревогу каждый раз, как Толстяку доводилось сталкиваться с документооборотом портовой администрации. О самом грузе он получил столько информации, сколько было технически возможно. Теперь Антуан сконцентрировал внимание на иллюминаторе, который красовался на переднем конце объекта и был забран трехдюймовым эллиптическим куском кварцевого стекла опалового цвета. Антуан погасил галогеновое освещение, чтобы исключить паразитные блики. Ему то и дело приходилось вытирать конденсат со стекла прихваченной тряпкой.

Сложив руки чашечкой вокруг лица и отсекая свет, он различал внутри какой-то зеленоватый предмет: так может выглядеть некий живой организм под низкокачественным фотоувеличением. Объект шевелился, а может, это Антуану только казалось. Увиденное ему не понравилось. Ему не хотелось оставаться тут в темноте наедине с этим грузом. К тому же основной грузовой отсек «Новы Свинг» казался теплее обычного, а по направляющим саркофага время от времени оживали карминовые светодиоды, и это ему не понравилось тоже.