Ольга Манскова - Без имени Страница 8

Я прочел письмо Николая. Он вошел в одну из социальных сетей и написал письмо Марии. Личным сообщением.

«Я не знаю, что произошло, Мария! Наверное, ты вошла в комнату, а меня там нет. Или, быть может, я умер, и ты нашла труп. Я не знаю, почему, но я стал совсем другим человеком. Увы, не метафорически, а в полном смысле. На самом деле. Я живу, существую, в другом теле…

Я знаю, что в это нельзя поверить. Я бы не поверил. Но я — есть, я существую. Существую в чужом мне теле… И я такой…не могу встретиться с тобой, Мария. Всё изменилось.

Люблю тебя. Прощай. Родная, милая… Прощай навсегда.

Николай».

И что же мне, Фрэду, теперь делать? Прежде всего, наверное, разобраться, что же произошло… Я пошлю письмо Николаю. Прикреплю файл… Прямо на экран его компьютера. Файл без имени…

«Николай! Кажется, в твоем прежнем теле… Теперь живет совсем другой парень. Не спрашивай: я сам не знаю, как такое возможно. Но я просто обязан теперь узнать, что же произошло. Прости, что вмешиваюсь. Твоя Мария сейчас уже много дней совсем не выходит в сеть, но раньше, до этого… Она рассталась С ТОБОЙ. Тем «тобой», который не есть ты. Это… Не очень хороший парень. Думаю, что кто-то провел некий странный и страшный эксперимент, и пока не знаю, с какой целью. Тебя с кем-то поменяли телами… Вспомни и напиши, как это случилось. Это может быть важным. Я случайно познакомился с Марией и, таким образом, встрял в это дело. Она была очень расстроена, и набрала в поисковике слова отчаяния… Я не мог не откликнуться.

Я — Фрэд, интел.»

И вот… Уже и ответ. Николай получил моё письмо и ответил…

«Здравствуй, Фрэд! Тогда…не говори Марии ничего. Не говори… Мне надо во всём разобраться. Как? Не знаю. Если можешь, удали каким-то образом моё письмо из сети (я слыхал, что интелы иногда могут делать подобное). Где Мария, как она, не попала ли в неприятности? Теперь я сильно волнуюсь за нее. Пожалуйста, сообщи, если что о ней узнаешь. Я теперь — инвалид. Живу в соседней с Николаем квартире (не знаю, можно ли мне теперь подписываться «Николай»). Как ты думаешь, Фрэд, в моем теле теперь — сосед-инвалид? Нас поменяли местами? Зачем? Пиши мне… Я постараюсь вспомнить всё и написать, как это произошло. Фрэд, сейчас я только с тобой могу поделиться моей бедой.

То ли «Николай», то ли «инвалид Владик».

Глава 5. Ключ

— Блин! — Эйджен смотрела на Марию с досадой. — Скучно… Снова — трудотерапия, клеить коробки… Потом — сон среди дня. Жрать три раза… Бурду всякую. Я тут скоро превращусь в толстую свинину!

— В свинью, хочешь сказать?

— Ага! А есть разница?

— Наверное, в этом случае — нет. Эйджен, а кто эта новенькая из общей палаты, которая всё время плачет?

— Это? Кажется, Ангелина зовут. А что?

— Мне её страшно жаль. Что с ней?

— Она…Политическая. Боролась против несправедливости. Кажется, что-то подожгла.

— А что с Галиной, тоже новенькой, из «надзорки»?

— Та — действительно без крыши. Её скоро в нашу палату переведут. Только в нашей есть кровать свободная. У неё, как санитарки между собой говорили, «сезонное обострение», а лечить её — бесполезно; это не лечится. Чуть-чуть притихнет — сразу отпустят. Дуракам везет.

Они сидели в так называемой «гостиной»: в обширном помещении, в котором «гуляли» более-менее свободные пациенты (не из общей, «надзорной», палаты). Тут же проводили так называемую «трудотерапию», тут же выдавали пищу в открывающееся в стенке окошечко. Огромный плазменный телевизор тоже висел тут, на стене. Непонятно, для кого он был тут установлен: днем он был всегда выключен.

— Эйджен!

— А?

— Ты… Помнишь, как мы вчера кино смотрели? Про психушку. Смешно в психушке про психушку смотреть, правда?

— «Пролетая над гнездом кукушки»… Нет, я такое не люблю. Мне больше мульт про гестапо понравился.

— Ну, всё равно… Как ты думаешь, если, действительно, всех, кто здесь сейчас, куда-нибудь на волю, на море, в лес, в нормальные условия жизни — быть может, у всех у них психика восстановилась бы?

— Не знаю. Вряд ли. Хотя… Кто его знает. Это был бы совсем другой мир.

— Иногда я хочу в другой мир. До того хочу, что даже согласна была бы умереть.

— Это — моя область. Это — я суицидник. А ты… Ещё помиришься со своим Николаем.

— Правда?

— Всё может быть.

— Сегодня — тоже попросимся кино ночью смотреть?

— Ага. Сегодня Настенька дежурит. Я её почти что люблю. Она разрешит.

— Смотри, кажется, снег падает!

— Действительно!

Они подошли к окну.

— Говорят, здесь стёкла особые. Бронебойные. Не вышибешь. Ты кромсала когда-нибудь тонкое стекло руками? Ну… Если бокал в руках сильно сжать…

— Нет, — Марию передернуло.

— А это — толстое… Или же — высокопрочное. Одна пациентка в «надзорке» подбежала к окну и успела удариться об него всем телом.

— И - что?

— А ничего. Оттащили и привязали к кровати. И магнезию вкололи. А стекло не разбилось.

— Хочешь, я тебе ещё одну тайну открою. О себе, — помолчав немного, сказала Эйджен. И, не дождавшись ответа от задумавшейся Марии, добавила:

— Я стихи пишу. Иногда. Сегодня тоже написал. О тебе. Прочесть?

— Наверное, не надо.

— Почему? Боишься, что не понравятся?

— Ага…

— Чушь. Слушай: Ты — роза печали ясной.

А я — чертополох на поле.Судьба тебе — быть прекрасной.А мне — быть грозой и болью.Ах, если бы мне не думать,И не завидовать чёрно.И не душить тебя дурью,И не издеваться томно.Ты — словно звезда в ненастье.Но мне не нужны звёзды.Влюбляться в тебя — напрасно.Но и не влюбляться -Поздно.

— Перестань, Эйджен! Ты фантазируешь, но я-то здесь при чем? Слова — это просто вода. И чувства — просто вода. Но, бывает, отрываешься от берега, и плывешь по ним вдаль; что напридумываешь, вообразишь — то с тобой и случается… Мы придумываем любовь. Иногда — так нелепо придумываем… Я не звезда и не роза, Эйджен. Я — пациентка психушки. Мы обе — пациентки психушки.

— Вот ты и проговорилась: «обе»… Ты считаешь меня обычной девушкой? Только, у которой поехала крыша… Ты скоро, наверное, посоветуешь мне, как это делали другие, одеть красивое платье и танцевать перед зеркалом, внушая себе, что я — принцесса?!

— Я не верю в вербальную мотивацию, в аффирмации там всяческие и подобную чушь… Я не знаю, что нужно тебе в этой жизни. И не хочу тебя учить. Будь собой. И делай, что хочешь, но не цепляй других, тех, кто абсолютно ни при чем. Я пройду мимо, и, когда это произойдет, то недели через две ты забудешь обо мне, что я вообще была. Просто тебе здесь скучно и нечем заняться.

— Противная! А если я отыщу тебя после, на свободе?

— Это будет — не к добру. Мне тут уже говорили, что ни с кем, когда выйдешь, лучше не поддерживать отношений, не встречаться: примета плохая. И, конечно же, ничего здесь не забывать.

— Это Люська из соседней палаты сказала?

— Наверное.

— Она — знает, она здесь — не первый раз. Её муж сдает. Сам доведет до истерики, а потом — сдает. В этот раз она деньги в окно швыряла. Жаль, меня тогда под тем окном не было… А ты сильно не хочешь сюда больше попадать?

— Конечно.

— Что, такая уж «нормальная»? А сама… Придумала себе своего Николая.

— Может быть. Ну и что? Зря я тебе свою историю рассказала…

— Прости. Кажется, ты сейчас и вовсе заплачешь. Я не хотел. Хочешь, лучше развлечемся? Давай, заключим пари.

— Какое?

— Что ты не проговоришь с Галочкой и получаса. Или — убежишь от неё, или — свернешь себе мозги.

— А… Зачем мне это?

— Если проговоришь с ней полчаса, то только тогда я упрошу Настю, чтобы мы сегодня ночью телек смотрели в гостиной. И… я обязательно потырю ключ.

— У тебя уже больше недели это не получается.

— Сегодня вахтерша из приемной пойдет день рождения отмечать в процедурку, они там соберутся. Стопудово ключ можно будет взять, легко. И главврач наша сегодня не дежурит, дежурит врач с мужской половины. Ну что, поговоришь с Галочкой?

— А если я не выдержу, и убегу от неё?

— Ну… Сейчас придумаю для тебя кару…

— Только, чур, если, наоборот, она от меня уйдет, ей надоест болтать — то это не в счет. Ничья.

— Ага! Только, она не смоется. Она будет лапшу тебе на уши вешать, пока не умрет. Или, пока санитары не оттащат. Она здесь уже три дня, и все её просто боятся. И пациенты, и санитары.

— Всё же, условие в деле. На всякий случай.

— Ага! И — да, я придумал: если проиграешь, то пишешь под мою диктовку любовное письмо парню из дурки по кликухе «физик», кажется, его зовут Альберт.

— Ладно; развлеку этим всю психушку?

— Ага!