Софья Ролдугина - Зажечь звезду

Софья Ролдугина

Зажечь звезду

С детства любому известно,Как умирает звезда:Становится скучно и пресноЕй в небе ночном – и тогдаСрывается росчерком светаОна – что за блажь! – с высоты,Чтоб магией тайной, запретнойЧужие исполнить мечты.Кому-то подарит надежду,Кому-то – богатство и власть,Исполнит желания, преждеЧем камнем никчемным упасть.Растратит свой свет без остатка,Погаснет… эх, что горевать —Упавшей звездой быть несладко.…Но если песчинку поднять,То можно вложить в неё силу,Заботу, любовь, доброту, И, в небо ночное подкинув —Зажечь молодую звезду.

Город мертвеет за час до восхода – обесцвеченный, обессиленный, неподвижный.

Стены домов сереют и становятся на вид ломкими, как старые газеты; кажется, тронь – и зашуршат, и сомнутся от одного прикосновения. Парк напоминает аккуратную детскую поделку – листья-конфетти, плоские стволы из картона, проволочки-ветки… Небо – стеклянная крышка, расписанная белой гуашью.

Если в это время взглянуть на улицы с высоты, можно легко заработать головокружение от ложного чувства всесилия – таким искусственным выглядит всё вокруг. Хочешь – играй себе, точно с кукольным домиком, хочешь – сломай.

Восточная окраина города задирается к небу холмом. Заброшенная обсерватория прилепилась к пологому склону у самой вершины. Асфальт на площадке перед заколоченными дверьми иссечён глубокими трещинами, и сквозь них прорастает колючая сизая трава. Фонтан отключён уже лет двадцать, и нос у каменного дельфина отбит, зато деревянные лавочки по периметру почти целы, даже голубая краска сохранилась. Правда, одну лавочку кто-то вместе с креплениями выворотил из асфальта и отволок в сторону, почти на самый обрыв.

Говорят, что отсюда лучше всего видно, как перед рассветом игрушечный город начинает оживать. Говорят, что здесь часто видят влюблённых, романтиков и детей…

Но сегодня восход встречают чудовища.

С виду они, конечно, выглядят как люди.

– Уже ушёл? – спрашивает чудовище, похожее на старшеклассницу. У неё жёлтые волчьи глаза и нервные пальцы, все в пятнышках от шариковой ручки.

– Нет. Прощается с ней. Думаю, уже скоро, – отвечает чудовище, немного похожее на финансового директора корпорации. Если бы, конечно, были директора такие высокие, по-бойцовски жилистые и гибкие, если бы они красили волосы в синий цвет и собирали в низкий хвост на затылке…

Когти на руках в образ директора не вписываются никак.

Но костюм – точь-в-точь финансистский.

Чудовище, похожее на старшеклассницу, нервно передёргивает плечами:

– Поверить не могу, что решилась на это… Сколько нам осталось? Год, два?

– Полагаю, так. Не более двух с половиной, – кивает чудовище, похожее на финансиста. Светлеющее небо отражается в его глазах – тёмно-вишнёвых, с точечно-узким зрачком. – Итак, договор вступает в силу?

– Да, – вроде-бы-старшеклассница отвечает без колебаний. – Давайте в последний раз уточним условия, чтобы не осталось недомолвок. Вы, князь, помогаете мне провести мою подругу по ступеням взросления – развитие инстинктивного понимания, действия в стрессовой ситуации, принятие себя, умение предугадывать последствия и брать ответственность за неверные решения, и, наконец, осознанное возвращение к выбранному пути. В свою очередь я поверну колесо судьбы так, что у вашего друга появится шанс.

– Колесо судьбы?..

– Это метафора.

– Шанс – тоже метафора?

У неё дёргаются уголки губ:

– Нет. Шанс вполне реален. Я… дорого за это плачу, поверьте.

– Но гарантировать ничего не можете, верно я понимаю?

– Верно, – соглашается она виновато. Будто действительно старшеклассница отчитывается. – Пророчества – не арифметические задачки, где верное решение только одно. Слишком многое зависит не от меня. Я могу спрямить пути, сделать какой-то из них более удобным… Но когда это люди выбирали самый удобный путь?

Чудовище, похожее на финансиста, смеётся – точно отпускает что-то.

Нервные пальцы вроде-как-старшеклассницы расслабляются. Она растерянно трёт маленькое чернильное пятнышко на запястье, но только размазывает ещё сильнее.

– Так или иначе выбора у нас нет, – резюмирует чудовище в деловом костюме. – Если мы не сумеем «найти звезду», как вы говорили…

– «Зажечь звезду», князь.

– Прошу прощения за неточность, эстаминиэль. Итак, если вовремя не «зажечь звезду», то через два года нам придётся трудно. Постоянный портал на тонкий план, кто бы мог подумать… Если бы не услышал об этом от пророчицы, то не поверил бы.

Она медленно вытягивает нитку из рукава – то ли нервный жест, то ли неосознанная игра на ассоциациях.

Мойры, нити и ножницы.

– Спасибо за доверие, князь.

– Не стоит благодарности, – склоняет он голову. И потом, после бесконечно долгой паузы, добавляет негромко: – Откровенно говоря, я считаю, что должен помочь вам, даже если у… у моего друга не останется шансов.

– Они будут, – твёрдо обещает чудовище, похожее на старшеклассницу.

Глаза вспыхивают уже не волчьей – солнечной желтизной, а через секунду над горизонтом показывается край настоящего светила – болезненно яркий, и сухая газета домов вспыхивает…

Не сгорает. Оживает.

Становится чем-то настоящим.

– Будет жарко.

– Я тоже так думаю, князь.

Луч первый

Песни моря

О, эта странная песня вдали…Так море тоскует в закатный час,Когда у причала стоят корабли,И грустные пары танцуют вальс.Дивная песня, голос морской,Зов, что приходит из синих глубин…Голос, что просит: останься со мной,Ты – я ведь знаю – устал быть один.Ты потерял и дорогу, и кров,Ну же, не бойся, следуй за мной!Здесь, среди сонных подводных лесов,Ты обретёшь долгожданный покой…

– А что ты всю дорогу напеваешь?

Этна лениво потянулась, насколько позволяло кресло.

Зевнула.

Почесала нос.

Снова зевнула.

И только потом изволила посмотреть на меня – недовольно, как разбуженная кошка. Глаза у неё тоже были точь-в-точь кошачьи, зелёные и сердитые.

– Что, до сих пор тащимся? – грубовато спросила Этна, словно это я была виновата, что путь затянулся.

– Вроде бы да…

Я не хотела оправдываться, но прозвучало это именно как оправдание, причём беспомощное и до отвращения неуверенное. Хотелось верить, что во всём была виновата мигрень. Началось это ещё с утра – та самая мерзкая разновидность настырной боли, пульсирующей где-то в затылке. Точно канат из-под черепа тащат… Этне повезло: она могла спать где угодно, даже, кажется, на потолке. А вот для меня ночёвки в самолёте, в автобусе да и вообще в любом транспорте, кроме разве что поезда, превращались в сущий кошмар.

Не помогали даже лекарские уроки Дэриэлла.

– Тогда какого лешего ты меня будишь? – поинтересовалась моя подруга совсем не по-дружески и, не дожидаясь ответа, вновь сползла по креслу и закрыла глаза. Волна рыжих волос, до того спокойно лежавшая на спинке, соскользнула по обивке и накрыла лицо.

Этна чихнула на весь автобус, мотнула головой и уставилась на меня.

Нашла виноватую…

Или у неё тоже голова болит?

– Ты что-то мурлыкала себе под нос, и мне стало интересно. Что-то популярное, да? Знаешь, я за музыкой в последнее время не слежу, – улыбнулась я примиряюще.

Не говорить же прямо, что надоело мне коротать дорогу в одиночестве – тогда Этна точно разозлится.

– Я во сне не треплюсь, – вяло огрызнулась она и уселась, подобрав под себя ноги. – Врёшь небось.

– Может быть, с недосыпа мерещится, – уклончиво ответила я. Когда Этна пребывала в таком сумрачном настроении, самое разумное решение – во всём с ней соглашаться. Представления об этике у неё сносило напрочь. – Мне-то и подремать не удалось. А дорога тянется и тянется.

– И что, даже не объявляли ещё, сколько осталось?

– Нет, – ответила я с некоторым облегчением.

Кажется, Этна нашла другого крайнего.

Тщательно раскатав подвёрнутые до колен штанины, она перелезла через мои ноги и отправилась доставать гида. Я мысленно ему посочувствовала – не хотелось бы сейчас оказаться на его месте. После пятичасового ожидания рейса, который несколько раз откладывали, после утомительного перелета и проблем с получением багажа – транспортировочную ленту заело, и пришлось ждать, пока её починят – Этна пребывала в исключительно поганом настроении.