Джек Вэнс - Аластор-2262 Страница 12

– Но для чего ему понадобилось скрываться под чужим именем? Если только не…

– Вот именно. И все же, объяснение может оказаться весьма банальным. Возможно, он всего-навсего болианин без предрассудков. Сверхподозрительность может привести к столь же опасным заблуждениям, как и простодушная наивность.

– Несомненно. Ну что ж, оставим его пока что в покое. Все равно я не в состоянии вернуть ему деньги, потому что не вернет их Глэй. Вам известно, куда он их подевал?

– Известно. – Акади чуть искоса глянул на Глиннеса. – Должен заметить, что информация более высокой категории, и мне нужно прикинуть причитающийся с тебя гонорар.

– Ладно, ладно, – успокоил его Глиннес. – Если он окажется непомерно высоким, вы всегда сможете уступить. Где деньги?

– Глэй отдал эти деньги некоему субъекту по имени Джуниус Фарфан, проживающему в Уэлгене.

Глиннес нахмурился, глядя на водную поверхность рукава Эмбл.

– Я уже слышал это имя раньше.

– Весьма возможно. Он – секретарь местной ячейки фаншеров.

– Вот как! Зачем Глэю нужно было именно ему отдавать деньги? Глэй, что ли, тоже фаншер?

– Если и нет, то очень близок к тому, чтобы стать им. Пока что он еще не перенял образ жизни и характерные особенности фаншеров.

– Странную серую одежду? – неожиданно осенило Глиннеса. – Особую прическу?

– Это чисто внешняя символика. Движение это, естественно, вызвало раздраженную реакцию, и притом небезосновательно. Заповеди Фаншерада откровенно противоречат общепринятым нормам и должны рассматриваться антиобщественными.

– Мне это ни о чем не говорит, – проворчал Глиннес. – До сегодняшнего дня я ничего не слышал о Фаншераде.

– Название происходит от одного из древних земных языков, – Акади перешел на столь любимый им поучительный тон. – И означает оргиастическое прославление неземного блаженства. Исходный принцип сам по себе не более, чем избитая истина: жизнь настолько драгоценный дар, что должен быть использован наилучшим образом. Разве с этим кто-нибудь станет спорить? Фаншеры же возбуждают враждебность к себе, когда пытаются воплотить эту мысль. Они считают, что каждый должен стремиться к достижению благородных целей и, если удастся, добиваться их. Если же ему сопутствует неудача, то он с достоинством воспринимает ее и удовлетворяется тем, что сделал все, что мог, для осуществления поставленных целей, таким образом не зря потратив свою жизнь. Если же удается достичь поставленных целей… – Акади пожал плечами. – Разве в нашей жизни кто-нибудь остается в выигрыше? Не в накладе только смерть. И все же – в основе своей идеалы Фаншерада достойны восхищения.

Глиннес скептически скривился.

– Пять триллионов жителей Скопления – и все из последних сил чего-то домогающиеся? В таком случае покоя не будет ни для кого.

Акади, хитро улыбаясь, покачал головой.

– Пойми вот что: фаншерад – жизненная установка не для пяти триллионов. Фаншерад – это одинокий вопль отчаяния, протест заблудившегося в бесконечно огромной вселенной. Благодаря фаншераду отдельно взятый человек бросает вызов безвестности и отвергает ее, самоутверждаясь и громогласно заявляя о своей собственной значимости. – Акади сделал паузу, затем снова хитро улыбнулся. – Нетрудно заметить, кстати, что единственным подлинным фаншером, добившемся выполнения всех своих желаний, является Вседержитель.

Закончив тираду, Акади снова поднес к губам вино.

Солнце полностью скрылось за горизонтом. Высоко над головой повис плотный слой зеленоватых перистых облаков, будто изморозью покрывших небо. Обрывки их в южной и северной частях небосвода окрасились розовым, фиолетовым и темно-лимонным цветом. Какое-то время на веранде царило молчание. Первым его нарушил Акади, тихо произнеся:

– Теперь понятно, что такое фаншерад? Немногие из фаншерадов достаточно четко представляют себе эти свои новые убеждения – ведь большинство из них всего лишь дети, замученные праздностью, эротическими излишествами, обеспокоенные безответственностью и неряшливой внешностью своих родителей. Они считают предосудительными коч, вино, буйные пиршества – словом, любую расточительность во имя удовлетворения сиюминутных потребностей или особо острых ощущений. По всей вероятности, их основной целью является создание нового, совершенно отличного имиджа для самих же себя. Они насаждают безликость и единообразие в одежде и внешности исходя из того, что человека нужно узнавать не по символам, которые он подбирает для того, чтобы выделиться среди других, а по его поведению.

– В общем, компания желторотых и неоперившихся недовольных, – проворчал Глиннес. – И откуда только берется у них нахальство бросать вызов столь огромному количеству людей, которые старше и мудрее их?

– Увы, – тяжело вздохнув, произнес Акади, – все это старо, как мир.

Глиннес подлил вина в кружки.

– Все это кажется глупым, ненужным и тщетным. Что нужно людям от жизни? Нам, триллам, вдосталь хватает всего, что есть в жизни хорошего: еды, музыки, развлечений. Неужели все это вредно? Ради чего еще жить? Фаншеры – это горгульи, визжащие на солнце.

– На первый взгляд их идеалы кажутся нелепыми, – сказал Акади. – И все же…, – тут он пожал плечами, – есть определенное благородство в их мировоззрении. Недовольные – но почему? Чтобы извлечь крупицы смысла из застарелого вздора? Отметить первозданный хаос печатью человеческой воли? Утвердить блистательное великолепие любой отдельно взятой души, живущей среди пяти триллионов ничем не примечательных, серых корпускул? Да, да и еще раз да – каким бы отчаянным и дерзким это ни было!

– Вы так завелись, будто сами фаншер, – неодобрительно бросил Глиннес.

Акади отрицательно покачал головой.

– Как бы я к этому не относился, но все это, увы, не для меня. Фаншерад – занятие молодежи. Я уже слишком стар для него.

– А как они относятся к хассэйду?

– Они считают его лишь видимостью активности, средством, только мешающим народу разобраться в истинном многоцветье и богатстве содержания такого явления как жизнь.

Глиннес едва не подскочил от изумления.

– Подумать только – при всем при этом треванка обозвала меня фаншером!

– Вот это проницательность! – воскликнул Акади.

Глиннес сверкнул глазами, глядя на Акади, но увидел только выражение прямо-таки святой невинности.

– Каким образом начался фаншерад? Я не припоминаю такого течения.

– Исходный материал был уже подготовлен давно, так, во всяком случае, я себе это представляю. Требовалась только некоторая искра идеологии, не более того.

– И кто в таком случае идеолог фаншерада?

– Джуниус Фарфан. Он живет в Уэлгене.

– И мои деньги теперь у этого Джуниуса Фарфана! Акади поднялся из-за стола.

– Я слышу рокот моторки. Это Марча. Наконец-то.

Он спустился к причалу. Глиннес последовал за ним. Оставляя за собой вспенившийся водяной веер, из рукава Илфиш вынырнула лодка, свернула в рукав Эмбл и подрулила к причалу. Глиннес взял у Глэя швартов и закрепил к кнехту. На причал грациозно выпорхнула Марча. Глиннес в изумлении глядел на ее одежду: платье в обтяжку из сурового белого полотна, высокие черные сапожки и черная, облегающая голову шляпка, скрывавшая волосы и подчеркивавшая ее сходство с Глэем.

Акади первым поздоровался с ней.

– К сожалению, я вас не застал. Зато получился очень приятный разговор у нас с Глиннесом. Мы обсуждали фаншерад.

– Как это мило! – воскликнула Марча. – И вам удалось обратить его?

– Едва ли, – произнес, ухмыльнувшись, Акади. – Чтобы семя проросло, нужно сначала бросить его в подходящую почву.

Глэй, держась в стороне, казался еще более язвительным, чем прежде.

– Вот у меня кое-что специально для вас, – продолжал Акади. – Вот это, – он вручил Марче небольшой пузырек, – сенсибилизаторы. Они повышают умственную восприимчивость и улучшают усвоение. Будьте с ними поосторожнее. Если принять более одной таблетки, то станете чрезмерно взыскательны к форме изложения, не воспринимая содержание. – Он передал Марче еще несколько книг. – Вот это учебник математической логики, это – материалы конференции по мини-хронике и, наконец, это – курс основ космологии. Все это важно для выполнения намеченной для вас программы.

– Очень хорошо, – несколько скованно ответила Марча. – Хотелось бы знать, чем мне вас отблагодарить за это?[16]

– Чего-нибудь порядка пятнадцати озолов будет более, чем достаточно, – ответил Акади. – Только, разумеется, не торопитесь. Мне же надо теперь пускаться в дорогу. Уже почти совсем темно.

И все же Акади задержался до тех пор, пока Марча не отсчитала пятнадцать озолов и вложила их в его дряблую ладонь.

– Спокойной ночи, друг мой, – сказала она, прощаясь с Акади, после чего вместе с Глэем направилась к дому.