Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге Страница 43

Хорошо, что Петр Ильич не мог прочитать этого отзыва!

Но рецензию, помещенную 13 декабря в газете «Биржевые ведомости» и подписанную «Домино», он несомненно читал. Вот отрывок из нее:

«Для такого рода произведений, разумеется, не нужно никакого вдохновения, потому что в них нет никакого творчества. Это действительно ремесленная работа, которая на художественное значение не может претендовать!»

10 декабря Петр Ильич писал брату Анатолию: «…сегодня уже четвертые сутки вся петербургская пресса занимается руготней моих последних детищ, кто во что горазд. Но я к этому вполне равнодушен, ибо не впервой, и я знаю, что в конце концов возьму свое».

Он был прав. До наших дней живут его «детища» в репертуаре театров.

Вот еще одно интересное интервью, которое появилось в самый день премьеры в «Петербургской газете» от 6 декабря 1892 года. Журналисту В. Протопопову удалось говорить с композитором за несколько часов до спектакля.

«Перед дверьми 67–го номера гостиницы на Малой Морской (д. 18—20. — Л. К.) в коридоре, на вешалке для пальто, красуются несколько лавровых венков с разноцветными лентами. Здесь живет П. И. Чайковский…

— Я, кажется, помешал вам отдыхать?..

— Не скажу, чтобы помешали, но… признаюсь, что вы застаете меня чрезвычайно уставшим… Эти ежедневные репетиции утомительны до невероятности…»

Вопросы… ответы… вопросы… Интервью течет своим путем. Смертельно уставший человек, мечтавший побыть перед спектаклем в темноте и тишине, сам с собою, делает над собой усилие и вежливо, даже приветливо, отвечает, отвечает…

Что же делать?.. Это — слава…

Конец пути

Сто жизней не хватит на то, чтобы привести в исполнение все мои планы.

П. Чайковский

«Меня невероятно тянет в Петербург, невероятно хочется сейчас же очутиться у вас, но благоразумие заставляет отложить поездку на две недели…» — так писал Чайковский брату Модесту в феврале 1893 года из Клина. Однако приехать в Петербург ему удалось только 25 марта, к самой пасхе.

Остановился он, по–видимому, у брата, на Фонтанке, 24, и провел здесь около десяти дней.

Много времени отдал он смертельно больному своему другу Апухтину, которого посещал ежедневно в его квартире на Миллионной улице (теперь улица Халтурина) в первом этаже дома № 26.

Как всегда, Петр Ильич старался использовать свои петербургские знакомства для помощи московским друзьям–музыкантам.

На этот раз он хлопотал об очень понравившейся ему «Детской сюите» молодого композитора Георгия Конюса.

Говорил о ее издании с Беляевым, рекомендовал ее Римскому–Корсакову и Глазунову, о чем писал 5 апреля ее автору.

В те же дни Петр Ильич вместе с Римским–Корсаковым и Ларошем принимал участие в жюри конкурса на лучший квартет, организованного Петербургским квартетным обществом.

И не успел он уехать, как сразу же написал из Клина своему племяннику Владимиру Давыдову:

«Вообще, я, по правде сказать, все это время скучаю и постоянно душой на северо–западе, у берегов Невы». И 22 апреля Модесту Ильичу: «Так как мне хочется несколько дней провести с вами, то, вероятно, 3–го я уже буду в Петербурге».

Приехал Чайковский в столицу 6 мая. 9–го вечером он был с Беляевым, Глазуновым и Лядовым у Римского–Корсакова, который жил тогда на Большой Конюшенной (ныне улица Желябова), 11, в здании Капеллы.

Римский–Корсаков записал: «Прения шли о выборе дирижера для концертов музыкального общества в будущем сезоне, причем я указал на Чайковского, который пока еще колебался».

13 мая Петр Ильич уехал за границу и о пребывании своем в столице писал брату Анатолию: «В Петербурге провел несколько приятных дней».

И еще один совсем короткий визит в Петербург: Петр Ильич приезжает 21 августа по дороге в Гамбург, куда отправляется 23–го. Остановился на этот раз он у Лароша, на Адмиралтейской набережной, 10. Это та квартира, из окон которой чудесный вид на Неву, пленивший Чайковского в один из прошлых приездов, — вид, которым он не устает любоваться.

П. И. Чайковский. 1893 г.

Оба эти дня он проводит с Ларошем. И его друг, так же как и Модест Ильич, отмечает необычайно веселое и бодрое настроение композитора, что несколько странно: всего за день до приезда в столицу он пишет из Клина П. И. Юргенсону: «В то время, как я пишу это письмо, в Петербурге отпевают моего товарища и старого приятеля Апухтина. Сколько смертей между моими старыми приятелями!!!»

В жизни Модеста Ильича в это время происходит некоторая перемена: окончил Училище правоведения любимец Петра Ильича, его племянник Боб Давыдов. Модест Ильич решает поселиться с ним вместе: теперь он не чувствует себя таким необходимым своему воспитаннику Коле Конради, ставшему взрослым.

Модест Ильич вспоминал, что устройство их нового хозяйства очень занимало Петра Ильича. Он помогал искать квартиру, обсуждал подробности будущей обстановки, участвовал во всех расходах. И жалел, что ему пришлось уехать до того, как будут закончены эти дела.

Наконец квартира нанята на Малой Морской, угол Гороховой, в доме № 13. Последнее жилище Чайковского…

«Спасибо за очень приятное известие о квартире», — благодарил он брата. И в другом письме: «Ты пишешь, что комнат оказалось мало, но, пожалуйста, об отдельной комнате для меня не заботьтесь — я могу ночевать и в какой‑нибудь общей комнате, хотя с комнатой или без комнаты — я бы все‑таки желал проживать у вас».

Дом, в котором Модест Ильич снял квартиру, знают многие ленинградцы. Находится он на углу улицы Гоголя и Дзержинского. В то время адрес его был такой: Адмиралтейская часть, Малая Морская улица, 13/8, дом Ратина.

Наружный фасад дома сохранился в том виде, который он имел в 1893 году, так как дом ни разу не подвергался капитальному ремонту (пятый этаж был надстроен еще в 1875 году). Внутренняя же планировка в настоящее время полностью нарушена.

Сейчас на этом доме мемориальная доска, единственная в нашем городе, которая напоминает нам о великом композиторе:

«Петр Ильич Чайковский родился 25 апреля 1840 г. в Вятской губернии на Боткинском заводе.

Умер в этом доме 25 октября 1893 г.».

10 октября Петр Ильич приехал в Петербург. Приехал в последний раз. На перроне Николаевского (теперь Московского) вокзала его, по обыкновению, встретили Модест Ильич и Владимир Давыдов. Чайковский был весел, всем доволен. Все ему нравилось — и новая квартира, и то, как в ней устроились его брат и племянник.

Напротив дома, где поселились Чайковские, находился старый особняк, в котором в начале века жила княгиня Наталия Петровна Голицына: «La comtesse moustache» — «усатая графиня», как ее называли тогда в обществе, — прообраз пушкинской Пиковой дамы.

Из окна маленькой комнаты Петра Ильича хорошо был ви, гн этот особняк, правда, уже перестроенный, но все же хранивший облик того дома «старинной архитектуры», как сказано у Пушкина.

Может быть, стоя у окна своей комнатки, композитор представлял себе, как «кареты одна за другой катились к освещенному подъезду. Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак.

Шубы и плащи мелькали мимо величавого швейцара…»

Петр Ильич любил Пушкина и хорошо знал его.

…Дни до концерта, в котором должна была исполняться новая, Шестая симфония, проходили в основном в репетициях, впрочем, оставалось время и для общения с друзьями.

Владимир Львович Давыдов.

В те дни побывал у Чайковских и познакомился с Петром Ильичом тогда еще совсем молодой актер Юрий Михайлович Юрьев. Он должен был играть в новой пьесе Модеста Ильича «Предрассудки» и хотел посоветоваться с автором о своей роли. Когда все было решено, Юрий Михайлович заторопился откланяться, отказываясь от настойчивого приглашения Модеста Ильича остаться у них пообедать.

Но только он собрался уйти, как в дверь постучали, и в комнату вошел молодой человек в форме вольноопределяющегося Преображенского полка. Это был племянник братьев Чайковских Владимир Львович Давыдов — Боб, как его называли все в семье.

Ю. М. Юрьев писал в своих воспоминаниях:

«После нескольких фраз Владимир Львович вдруг сказал:

— А мы слушали, как вы читали!..

— Как так? —удивился Модест Ильич.

— А очень просто… Я должен признаться и открыть тайну. Мы с дядей Петей все время подслушивали и даже подсматривали в щелку двери… Как мы боялись выдать себя и боялись, что нас застанут на месте преступления!

Из соседней комнаты раздался чей‑то низкий басок и укоризненно протянул:

— Бо–об!

— Да… — продолжал, смеясь, Владимир Львович, — дядя Петя даже стоял на коленях и подглядывал в замочную скважину…