Яцек Дукай - Иные песни Страница 22

Рабы разносили напитки. Иероним подал Шулиме холодный стакан.

— Спасибо. — Та на миг отвела взгляд от плывущей над облаками Оронеи. Позади Иеронима, там, где стояли трое солдат, узор ликотовой плетенки был явственно нарушен рядом грубых стежков и узлов. Женщина указала на них кивком: — И кто ее убил?

— Не знаю.

— Это ведь по твоему требованию нас опрашивали, верно, эстлос? Что-то ты да узнал.

— Все оставались в своих кабинах. Одни либо со слугами, либо семьей. Кроме господина Урча, игравшего в кости с господином Забахаем у этого последнего. Кто-то врет. Кто? Никто не видел убийцу, выходящего из кабины Леес.

— Ах, значит, он был у нее в кабине.

— Может, именно поэтому она и погибла. Имела некий компрометирующий убийцу предмет, информацию.

— Хм. — Амитаче медленно попивала разведенное вино, глядя на сияющую Оронею. Перебросив косу через левое плечо, схватилась правой рукой за сетку, «Аль-Хавиджа» легонько колыхалась. — Кто-то, кто сумеет это разрезать…

— Ты все еще хочешь взять с собой на охоту Ихмета Зайдара, эстле?

Она усмехнулась уголками губ.

— Ты ведь не прикажешь капитану его арестовать? А? А едва он поставит ногу на землю Гипатии…

— Эмир Кордовы не имеет никакой власти в Александрии.

— Именно.

— На будущее мне придется куда внимательней следить, с кем я всхожу на борт корабля или свиньи.

— Тебе, эстлос? — засмеялась Шулима. — Я ведь видела тебя ночью. Отдал бы приказ и —

— Прошу прощения. Нужно сделать перевязку.

Он скрылся в своей кабине. Было трудно избавиться от ощущения. Она знает, что я знаю. И знает, что я отдаю себе в этом отчет. Это не форма флирта — Шулима специально дразнила хищника, гладила льва окровавленной рукой.

Иероним глянул в зеркало. Льва! Ну уж да уж! Если бы се был Иероним Бербелек до Коленицы… Он сжал кулаки, упершись в столешницу. Шулима пала бы в испуге к моим ногам! Призналась бы во всем по одному моему слову. По крайней мере не потешалась бы прямо в глаза.

Сел, налил себе вина. Спокойствие. Думай как стратегос. (Что сделал бы на твоем месте Иероним Бербелек?) Обстоятельства, причины, возможности, мотивы, факты. Она не сумела бы убить Леес. На борту «Аль-Хавиджи» это и впрямь мог сделать только Зайдар; она это знает, я это знаю. Но у нимрода не было мотива, мотив — какие-то тайны, связанные со знаниями из старой книги, — имела Шулима. Убил бы для нее? Но ведь именно он убеждает меня в необходимости ее смерти! Во имя всех богов!..

Ради чего я лечу в эту проклятую Александрию?

Хуже всего было то, что он не мог уже отмалчиваться во время оставшихся обедов и ужинов. Конечно, его расспрашивали о смерти Магдалены Леес; внезапно оказалось, что он кто-то вроде военного командира аэростата, гегемона без войска. Но ведь он сам себя им сделал — они лишь приспособились к наложенной им форме.

Кроме как на обеды и ужины, из кабины он не выходил. Но и это было не решение. К нему присылали рабов с приглашениями «на кахву», «на шахматы», «на гашиш». Он отказывал. Не мог отказать Авелю и Алитэ. Ночь и день сын и дочка спорили о сценарии преступления. Алитэ ставила на Гистея, Авель колебался между Вукатюшем и капитаном Вавзаром. Господин Бербелек терпеливо выслушивал фантастические теории. Алитэ в этой своей детской запальчивости была, по крайней мере, забавной, но Авель — Авель считал неудачи следствия личным поражением стратегоса Бербелека и постоянно, более или менее завуалированно, упрекал Иеронима, что тот «позволяет убийце уйти от наказания». Авель прекрасно знал, какой у него отец, знал лучше самого господина Бербелека, и тот отец Авеля никогда бы не спустил подобный афронт. Убийство под дверьми его спальни!

— Что же они о тебе подумают, если ты не поставишь убийцу на колени? Особенно после того, как ты сам публично принял на себя ответственность!

Господин Бербелек пожал плечами.

— Да, это была ошибка; такого больше не повторится.

А во время еды приходилось глядеть на Шулиму, что безжалостно флиртовала с капитаном, накладывая свою власть на всех мужчин на борту, а затем и на женщин. Веер, усмешка, округлая грудь, теплый голос с аристократическим акцентом, ослепительные благодарности за любую мелкую услугу, ухоженная ладонь, на краткий миг садящаяся на твое плечо, шею, щеку, как летняя бабочка, утренний зефир, цветочные духи бьют в головы, невысказанные обещания смущают мысли. Именно так она обвела вокруг пальца министра Брюге и Неургов — а кто такие по сравнению с ними эти Вавзар или Вукатюш, чтобы противостоять ее морфе? Даже Ихмет Зайдар поддался чарам Шулимы, по крайней мере, делал именно такой вид — может, чтобы не выделяться, — а может, играл раньше, когда вливал в уши Иеронима те ядовитые обвинения? Господин Бербелек уже не понимал ничего.

Вечером 25 Априлиса, в Dies Veneris, они увидели над южным горизонтом светлый проблеск, искру холодного огня — свет огромного маяка на Фаросе. «Аль-Хавиджа» снижалась к Александрии.

Н

Под солнцем Навуходоносора

Поскольку якорня воздушных свиней находилась над Гаванью Евноста, у Врат Луны, а дворец эстле Летиции Лотте π. Загис — на другой стороне города, над Мареотийским озером, им пришлось ехать через центр так называемой Старой Александрии, сиречь кварталами, заключенными в древнейшие защитные стены — те, что стояли с 25 года Александрийской эры, со времен, когда велением Александра Великого здесь, на месте селения Ракотида, вознеслись первые дома из кирпича и камня. Эстле Амитаче указывала сложенным веером стороны света, темные силуэты застройки очерчены огнистым пурпуром закатного неба, после неба воденбургского — безбрежного, разноцветного, сочного, будто перезрелый плод. Шулима ехала в первой виктике, вместе с Иеронимом и Алитэ, Ихмет Зайдар с Авелем — во второй, а дальше тянулась змея из шестнадцати виктик, груженных дорожными кофрами, и многие из тех кофров, как полагал Бербелек, перегруженные с «Окусты» на «Аль-Хавиджу», а с нее теперь — на двуколки, ни разу не открывались с месяц, не меньше. Слуги Иеронима и невольница Амитаче ехали в последней виктике. Кроме того, Шулима наняла в порту банду нагих парней и девиц, орду замарашек человек в сорок, чтобы те сопровождали их в поездке через город: бежали рядом с повозками и отгоняли нищих, воров, самозваных проводников, нахальных уличных торговцев, жрецов и сводников. При случае выяснилось, что эстле свободно говорит на пахлави. Хотя от жителей Александрии и можно ожидать знания греческого, большая часть туземной бедноты, особенно той, из восточных канобских районов, знает не больше пары вежливых греческих обращений, предупредила Шулима. Теперь она рассказывала о минуемых достопримечательностях на мягком, придворном греческом.

Ехали с запада на восток, навстречу раскрывающемуся над городом ночному звездосклону, с последним проблеском умирающего Солнца за спиной. Канобский тракт бежал прямо, как стрела, до самых Ворот Солнца, и дальше, к западному устью Нила, вдоль Старого Канала, минуя Каноб, Меноут и Гераклей — некогда отдельные города, нынче же без остатка поглощенные Александрией. Если не принимать во внимание невообразимые азиатские треполии Чжунго, Александрия была самым большим городом мира. Согласно переписи, проведенной во времена Гипатии ХII, в пределах столицы Эгипта — считая городки и селения-спутники — жило более пяти миллионов человек. С момента основания Александрия неустанно росла и крепла в своей силе и значимости — но чего же еще можно ожидать от города Первого Кратистоса? И пусть историки твердят, что это неправда, но кратистос, нынче пребывающий в Александрии, Навуходоносор Золотой, тщательно поддерживал легенду, делавшую его правнуком Великого Александра; эта неразрывная связь лишь помогала городу. Эстле Амитаче указывала на дома, насчитывавшие пятьсот, тысячу, две тысячи лет. Первоначальный проект разрабатывал Динократ, приняв за образец планы Гипподама из Милета. Именно оттуда взялась крестообразная система двух главных улиц, Тракта Канобского и Тракта Пелусийского. Они пересекаются в сердце Старой Александрии; тот перекресток поэты окрестили Рынком Мира. Когда Амитаче указывала в его сторону, муниципальные невольники зажгли первые пирокийные фонари. Теперь цепочка виктик змеилась меж двумя параллельными рядами желтых светил. Фонари были очень высокими, выше пальм.

Когда Канобский Тракт проскочил первый канал, Шулима указала направо, на юг, веер был направлен над линией огней, над плоскими крышами. Виднелись лишь темные силуэты высочайших строений.

— Святыня Исиды, святыня Сераписа, святыня Манат, святыня Аказы, святыня Ахурмазды, святыня Кристоса, святыня Посейдона, святыня Осириса. Многократно перестроенные, но большинство — еще из Александрийской Эры. Если боги существуют, то именно сюда направляют свой взгляд всякое утро по пробуждении.