Любовь Овсянникова - Нептуну на алтарь Страница 23

— Говорят, что дедушка Вернигора многих спасал от голода, — сказала я, чтобы показать знание вопроса.

Вера Петровка остро посмотрела на меня, замолчала.

— Я что-то не то сказала?

— Да то ты сказала, — успокоила меня Вера Петровна. — И Вернигора спасал… Только почему? Потому что и Вернигору спасали. Ведь до революции он служил у пана Миргородского ключником, был его правой рукой. Жил очень и очень не бедно. Так что бы с ним стало, если бы новая власть ему это припомнила? Вернигора должен был людей благодарить за молчание. Понятно?

— Не совсем, — призналась я. — Ведь вопросы раскулачивания или высылки люди не решали.

— Еще как решали! Ты что думаешь? Кто-то по суду это решал?

— Я ничего не думаю, я просто не знаю этого вопроса.

— Списки на раскулачивание и высылку составляли в районе, и то — по поданным с мест предложениям. А решение принимали тут — на собрании жителей села. Все законно было: протокол, голосование, подписи. Так что все мы сами и решали. Зря теперь на Сталина это валят. И списки мы подавали и голосовали тоже мы. Так что Вернигора знал, что отрабатывал. Теперь-то поняла?

— Поняла, — сказала я, и посмотрела на маму, продолжавшую молчать.

— Только где бы он брал зерно без Яши, не скажешь? Да и придумал бы сам такое, сам решился бы на такое?

— Как знать…

— Вот так и знай, дочка, что в этом деле все было продуманно. Яков Алексеевич умел тихо и незаметно ворочать хорошими делами, и людей на них организовывать. Наученный тому был, конечно, но и богом не обделенный на смекалку. Например, по его почину на вашем краю, напротив Рожновского хутора, разрыли русло Осокоревки, расчистили котловину между высокими холмами, построили плотину и образовали пруд. Три года долбились, землю где лопатами копали, где распахивали плугами, потом грузили на телеги и вывозили наверх волами, лошадьми. Каждый день в свободное время, как мурашки, рылись и сделали-таки. С того времени детям было где купаться. А потом достал где-то мальков и запустил в ставок.

— Да, вот моя мама рассказывала об этом в фильме, который здесь снимали телевизионщики.

— Ну, Прасковья Яковлевна того, о чем я сейчас скажу, не знает, так как ее тогда еще на свете не было. Я уверена, что именно этот ставок и натолкнул Яшу на мысль в голодные годы спасать людей. Почему спросишь? А вот почему.

Сначала оно было вроде забавы, молодечества. Тогда молодые мужики не занимались глупостями, а делали полезные дела. Яков Алексеевич увлекающийся был человек, горячий. Сначала все больше сады садил. Себе посадил, братьям родным, двоюродным, другим родственникам саженцы возил, учил ухаживать за деревьями. У нас здесь искони никто не знал таких ягод, как малина, смородина. Вот знали шелковицу и крыжовник, и все. А он начал садить ягодники, людей к этому склонять. А какая радость от этого была детям, божье милостивый! Они днями сидели в тех кустарниках, клевали как воробьи.

Увлечение садами у него продолжалось несколько лет. Но деревья и кусты — не картошка, их каждый год садить не будешь. Кончило тем, что он завез фуру саженцев, собрал вокруг себя садовников и они сообща посадили тот сад, что рос за нашими огородами, пролегая от Бигмивского холма до станционного бугра. Но это уже было перед самой войной. А за два десятилетия до этого он загорелся ставком.

— Я помню этот сад! — изумленно перебила я рассказчицу. — Мы с девчатами ходили туда собирать клей с абрикос, поесть ранних черешен и вишен. Иногда «белым наливом» лакомились, сливами. Его охранял заикающийся дядька по имени Николай Матвеев, а по-уличному — Душкин, а еще его Пепиком называли. Ох, и боялись же мы его! Но он никого не трогал. Почему о нем такая слава была, будто он страшный и злющий?

— Это он тебя не гонял, а другим доставалось от него на орехи. Ага, так вот о ставке, — продолжала Вера Петровна, чтобы не потерять нить рассказа. — После садов взялся Яков Алексеевич за ставок. А здесь, сама понимаешь, одному не управиться. Вот он и собрал вокруг себя мужиков, способных к хозяйственным делам. Ой, умора! — весело рассмеялась рассказчица. — Они так копировали его! Отпускали усы и ходили с кнутами в руках, как он. Но Яков Алексеевич ездил на бедке, ему кнут для управления нужен был, кроме того, кнуты он сам изготавливал в виде рукоделия, любил это дело. А те — и себе. Чисто: куда конь копытом — туда и жаба клешней. Короче, заводилой он здесь был. За непосильные дела не брался. Но если к чему-то прикасался, то доводил до конца.

Ставочек люди считали его собственностью и называли Баранивским. Яков Алексеевич зарыбил его, и дело пошло — ребятишки купаются, рыбу ловят, раков дерут, забавляются, плавать учатся. Все хорошо! А здесь двадцатые годы начались гражданской войной, разрухой, засухой… Впереди замаячил голод. Сохрани меня матерь Божья, спаси и помилуй. Что делать? Яши двадцать пять лет было, молодой, полон сил. Недавно женился, дочка у них с Евлампией родилась, мама твоя. Надо было как-то выживать. Опять собрал он своих проверенных товарищей, посоветовался и решили они рыбу не ловить, а перекрыть ставок сетками, чтобы она в Днепр не ушла, и накапливать запасы на зиму. А с поздней осени та рыба спасала людей без счета. Выловили даже мальков, подчистую всю поели. Отваривали вместе с чешуей, перетирали на кашу, заправляли мукой, если находилась, или маслом, подсаливали и ели по ложечке. Отвар пили. Ссор или недоразумений не было, дружно жили, честно.

Думаю, тот ставочек и та рыба надоумили Яшу в 33-м году серьезно взяться за спасение колхозников, тем более что он, как руководящий человек, отвечал за них перед Богом. И опыт двадцатых годов оказался кстати. Конечно, теперь ему было труднее, ведь утаивать часть урожая — это далеко не то же самое, что ловить рыбу и делить в коллективе. Хотя теперь и пруд считался колхозным и нельзя ему было распоряжаться им по-своему усмотрению. Ну, да надежные товарищи возле него всегда находились.

— Все-таки надо отдать должное и этим людям, — сказала я.

— Если говорить по правде, то Илью славгородцы не обошли вниманием: благодарили, уважали. А вот Якова Алексеевича забыли. Хуже того, не помогли его дочери в 47-м году, когда она тебя носила, — бросили на произвол судьбы. Тот же Илья не помог! Какой позор! Она пухлой была, муж ее уже не вставал, старшая дочь без сознания лежала. Если бы не ее брат Алексей, то не было бы их всех сейчас на свете, как и тебя. Вот так с Яшей поступили. Неправильно и неправедно! И это при том, что он всего четыре года назад принял лютую смерть от немцев. Он свободой, даже жизнью своей рисковал, помогая славгородцам выживать в страшные времена. Один 33-й год чего стоит!

— Парадокс, — сказала я. — Это давно замечено: люди всегда ожесточаются против своих настоящих благодетелей. И очень часто почитают не самых главных героев.

Вера Петровна покачала головой, затихла. Ее глаза уже плохо видели, тяжелые очки с массивными линзами то и дело сползали на острый нос. Для долгого разговора ей не хватало воздуха в груди. А мысли не давали покоя. Не часто ей выпадала удача встретиться с внимательным слушателем, а еще реже — с заинтересованным. А я жалела, что не взяла с собой диктофон. Если бы знать!

— И самого Яшу не спасли! — вдруг неожиданно воскликнула Вера Петровна, будто проснувшись после минутной спячки. Она подняла сухой кулачок и пригрозила безадресно: — Люди не стоят жертв и подвигов! Иисуса предали… — так же внезапно ее воодушевление исчезло, и она ударилась в итоги: — А высший судья, Он есть. И вот что ни говори, а Яша пошел против Него. Бог по заслугам наказывал грешников, а Яша спасал их. Крамола! С одной стороны — Бог, а с другой — грешная тля безымянная. А Яша — между ними. За кого грудь подставлял, скажи? — она наклонилась ко мне, подслеповато вглядываясь здесь ли я еще.

— Жалко дедушки…

— Наказал его Бог. И людей наказал, отняв у них такого человека.

Итак, Бараненко Яков Алексеевич родился 18 февраля 1896 года в поселке Славгород на улице, соседней со Степной. Улица Степная всегда так называлась, а вот соседняя — часто меняла названия, поэтому я не знаю, как она называется теперь. Вдоль дедушкиной родительской усадьбы, поныне называемой Мусселевским двором, проходит переулок, так что она была угловой. На моей памяти через переулок напротив их дома жила семья Павла Доли с тремя дочерями — Валентиной, Зинаидой и Аллой. Напротив через улицу жила Настя Петровна Громич с двумя мальчишками — Володей и Евгением. Я ее знала уже вдовой. А по диагонали через перекресток стоит дом Анатолия Тищенко. Родительский дом дедушки Якова не сохранился, но еще недавно показывал спину переулку, а торцом смотрел на улицу.

Как уже известно, Яков Алексеевич имел образование, приравниваемое к высшему. В селе он стал первым и единственным от революции и до самой войны агрономом колхоза. Дело свое знал хорошо, за что был уважаемым и ценимым человеком как простыми колхозниками, так и начальством.