Ловушка Пандоры 2 (СИ) - Кузнецов Стас Страница 8

— Боязно мне было, — признался старик. — Душа твоя — парадокс, не должно было быть такой душе. Я испужался, но Адам и Ева в Эдемосе испужались тебя еще сильнее. Ведь ты дитя двух миров, ты могла свободно перемещаться из мира людей в Эдемос. А это даже мне не под силу. Страх толкает людей на страшные вещи.

— Но ведь я ничего плохого не делала, — с болью прошептала Варя.

Мучительно было осознавать, что все случилось по её вине, куда не глянь, во всём виновата она и только она. Ведь если бы она не родилась — ничего бы этого не случилось.

— Мы все были уверены, что сделаешь. Так и вышло. Хотя, так вышло, только потому, что многие чересчур сильно в это поверили. Давай, Варенька, времени у нас мало.

— Но что я ему скажу?! Мама, она…

— Варя, твою мать пожрал Хаос — не ты. Мы все здесь погибнем. Почти все демоны заражены пустотой. Они разорвут нас в клочья!

— Они же не нашли нас еще…

— Это вопрос времени. Как только они нас найдут, то Хаос пожрет и тебя, и меня, и вон его, — старик указал на спящего Матфея, — и его болтливого друга. — А ты уже познала, что такое быть частью Хаоса — быть ничем, ничего не чувствовать — кроме вечного голода и хладного равнодушия! Я был там, я был там вечность. Я вышел из Хаоса — он мой родитель. Но я не вернусь туда, девочка! Родители должны отпускать своих детей. Зови, Люцифера!

По лику старика поползли тени. Варя попятилась — вовсе не старик это! Это первородное дитя Хаоса. Не добр он и не зол. Он Бог. И лик его страшен, и лик его невыносим. Даже для неё, носившей в себе Хаос больше ста лет, вынести истинный лик Бога нестерпимо, невозможно… Мучительно, больно, страшно…

Варя заставила себя выпрямиться и посмотреть в провалы древних глаз. Она княжна, она должна стоять прямо, даже если ее пытаются сломать. Даже когда её ломают. Она не станет бояться. Страх и боль не подчинят её себе. Больше никто и ничто не подчинит её себе. В ней нет опор — нечего ломать.

Она выдержала взгляд Бога. Выдержала Его взгляд в себе. Бог отвел глаза первым, и пристально уставился ей за спину.

Варя повернулась туда, куда так въедливо смотрел Бог.

Матфей спал. Во сне его лицо смягчилось, сделалось по-мальчишески открытым, светлым и беззащитным. Дышал он ровно, а на лоб упала кровавая прядь его чудесных волос. Хотелось убрать волосы с его лба, и, вместе с тем, это желание казалось постыдным, глупым и смущало Варю.

— И его он тоже пожрет, — едва слышно, не размыкая древних губ, сказал Бог. — Он станет пустотой. Выбирай, деточка.

Отвернулся и ушел к своим демонам.

Варя судорожно вздохнула. Позвать отца значило окончательно уничтожить себя в глазах Матфея. Страшно было даже представить, как отец задаст ей неизбежный вопрос о судьбе её бедной маменьки. Ведь ей придется признаться, что она стала причиной и следствием тех мучений, которые выпали на долю маменьке. Варя знала, что как только она во всем сознается, станет очевидно какое она на самом деле чудовище, и тогда Матфей и отец отвернутся от неё и заклеймят позором. А этого она не вынесет…

Но еще страшней было представить, как Матфея поглотит бездна. Варя и сама не понимала, отчего ей так больно даже мысль допустить о том, что он будет страдать, что он исчезнет. Но времени, чтобы разобраться в себе не оставалось, нужно было решаться, и она выбрала Матфея, потому что не могла выбрать иначе.

Варя ушла подальше от всех. Села в уголок и стала думать.

Отец приходил к ней во снах — значит нужно расслабиться, забыть о тяжести своего существования и сосредоточиться на чем-то отвлеченном и вместе с тем очень близком. Пусть это будут две золотые монеты. От монет идёт свет. Он растекается и заполняет собой все вокруг. По ту сторону света виднеется силуэт. Он вырисовывается на свету все четче, все явственней, альбиносом с глазами сиреневого цвета. Она тянется к нему, но он отмахивается, как от назойливой мухи. Варя не впускает в себя обиду, а повторяет попытки снова и снова и, нащупав брешь в его защите, быстро шепчет ему на ухо:

— Папенька, ты нужен дома. Ты нужен нам.

***

Грубый мужской хохот, приглушенный свет. За сотню лет здесь ничего не изменилось. Неизменно — стойка, бармен, рюмка водки и пьяный монолог. А всё новое от лукавого, все эти коктейли, громкая музыка и дикие танцы под софитами, такие места лишь притворялись барами, а на деле воплощали людскую глупость и суету.

Рюмка, стойка, бармен, иногда бильярд, всегда пьяный монолог о своей потерянной женщине. Любой город хорош, если в нем есть такой правильный бар. И здесь он был, и все в нем было привычно и понятно.

Но все-таки что-то свербело, от чего даже водка — поперек глотки вставала. И монолог не клеился, вернее, клеился не так как всегда.

Проклятый Михаил! Вечно он все портил! Не зря Люцифер блокировал его зов и избегал встреч с ним все эти годы. Вечно братец лез в его существование. В его, ставшее, наконец, понятным за сотню лет бесплодных поисков, существование. Стойка, бармен, рюмка водки, монолог в пустоту и ничего лишнего.

После разговора с Михаилом было не просто гадостно, но еще и тревожно. В голове появился противный, навязчивый шум. Такой же звон колотил по мозгам, когда у него забрали Софью. И вот опять звенело, тянуло куда-то.

Когда-то давно он откликался на этот зов. По ниткам бытия находил душу маленькой беловолосой девочки. Девочка повадками, манерами и чертами лица напоминала ему Софью, а цвет глаз был его. Она оборачивалась забавным дракончиком с милым сиреневым пятном на носу, и он учил её летать. Но то был сон, мираж. То была мечта. У него тогда после потери Софьи случилось много мечтаний, перерастающих в галлюцинации и навязчивые идеи. И только водка сумела вылечить его.

Этот звон, он знал, навеян выдумками Михаила, братец разбередил старые раны, и теперь они кровоточили. Но нельзя позволить Богу вовлечь себя в очередную игру. Нет, он будет сам по себе. А звон нужно срочно глушить, пока опять не заблудился в своих иллюзиях.

Ему просто нужно опохмелиться. Нужно опрокинуть в себя рюмку. Горло обожжет тепло, оно разольется по груди, затуманит мозг. И эта тяжесть, что сдавливает грудь до адской боли, польется из него пьяными слезами и бессвязными разговорами с барменом или с посторонними собеседниками, что посмеивались в кулак над его рассказами.

Решившись, он протянул руку к стопке. Но звон шибанул так, что он вскрикнул и упал с высокого стула. От отупляющей боли стал кататься по грязному полу, сопротивляясь этому звону, пытаясь вытолкнуть его из себя.

Он все-таки смог встать и доковылять до выхода из бара, толкнул тяжелую дверь и вышел на воздух.

Вечерело. Накрапывал дождь. Люцифер сделал несколько шагов, но его вновь скрутило. Он осел прямо в лужу. Пытаясь бороться, он корежился в грязи, но жуткий звон раздирал мозг еще настойчивей.

— Папа, папа, смотри! — раздался детский голосок совсем рядом с Люцифером. — Тут, кажется, дяденьке плохо!

— Не подходи к нему, дочка, он просто пьян! — строго велел мужчина.

Из ваты внешнего он выхватил слова: «папа» и «дочка».

Что эти слова значат для него? Что если она есть и нуждается в нём?

Он перестал сопротивляться, мышцы обмякли. Звон перетёк в шепот о помощи.

— Папенька, ты нужен дома! Ты нужен нам!

***

— Ну что? Получилось? — нетерпеливо спросил Азазель — этот демон отличался кошачьей улыбкой и кошачьей грацией. А еще поразительным высокомерием и нетерпеливостью.

Впрочем, сейчас все демоны вели себя крайне нетерпеливо и, столпившись возле Вари, они устроили ей допрос с пристрастием. Наверное, все дело в том, что от ответа зависела их жизнь. И они все очень трусили.

— Я не знаю, — в который раз раздраженно объяснялась Варя. — Я вроде бы почувствовала его, но он мне не ответил.

— Нам надо уходить! — решительно заявил Вельзевул. — Здесь больше оставаться нельзя.

— Но куда мы пойдем? — загудели остальные демоны.