Александр Громовский - Феникс Страница 10

Я надеялся, что жив еще старый столяр, мастер золотые руки, по прозвищу Аще, что он помнит меня и сделает по сходной цене рамы. Они нужны мне до зарезу в связи с затеваемой "ОБМОСХУДОМ" (Объединение Молодых и Старых Художников) общегородской выставкой, в каковой мне любезно предложили участвовать. Боже, что я несу! Предложили, как же! Все надо самому пробивать, предлагать, напоминать... Но вот все уже пробито, предложено, напомнено, и теперь мне нужны рамки для моих "шедевров". Покупать рамы в салоне для меня дорого, и я прибегну к услугам этих шкуродеров только в случае самом крайнем.

И вот, лелея ностальгические чувства (все-таки не удержался), я прохожусь сначала по коридорам заводоуправления, а потом и по территории завода. Я весьма и весьма удивился, когда обнаружил во многих местах свои стенды, которые я когда-то оформлял. Большинство из них хорошо сохранились и смотрятся довольно прилично, хотя прошло много лет. Это меня радовало, но одновременно и удручало. Это означало, что жизнь завода еле-еле теплится, почти остановилась. И теперь он, завод, перевалив за порог нового тысячелетия, влачит жалкое существование. А бы выжить. Ему уже не до новых веяний дизайна.

7 АВГУСТА

Вчера был какой-то нескончаемо длинный день, поэтому веду хронику по часом.

С утра пораньше - опять на завод. В прошлый раз я не застал Реутова в цехе. (Любимый анекдот моего отца: "Где Рабинович?" - "Ушел по цехам". "Сам ты - поц и хам!") Реутов был на больничном. Но сегодня он уж точно выйдет. "Да-да, буду завтра как штык, аще, ты меня знаешь, я, аще, слов на ветер не бросаю... Приноси чертежи: с размерами и со всей трехомудью - я сделаю". - "Только, Николай Николаевич, пожалуйста, дерево должно быть абсолютно сухим!" - "Ты, аще, меня не учи, у меня материал завсегда сухой, я, аще, из кримлины никогда ничего не делаю... я тебе не Махонек какой-нибудь..."

Это я с ним говорил по телефону. И вот Реутов воочию. Я встречаю его в столярном цеху. Боже ж мой, как старик сдал за эти годы. Кожа да кости! Но из глубины черепной коробки смотрят по-прежнему живые, хитроватые глаза. Хотя теперь они больше похожи на горящие в нишах огоньки свечей, которые в любую минуту может погасить резкий порыв ветра. "Фу! - шумно дышит Реутов, снимая с головы теплую кепку и вытирая потную лысину полотенцем, похожим на портянку. - Загоняли совсем пенсионера... Вот уйду, с кем они работать будут, смены-то нет. Приходят какие-то юнцы со стеклянными глазами да бабы, которые отродясь молотка в руках не держали".

Это он зря женщин принижает. Видел я раньше, приходя в столярный цех, как женщины сколачивали ящики для боеприпасов. Чудо! С ОДНОГО удара они загоняли гвоздь по самую шляпку. Работали как роботы-автоматы. Меня тогда это очень поразило. Сейчас в цеху вялотекущая видимость трудового процесса. Большинство народа уволено было еще в 90-е годы - никому не нужны стали ящики для снарядов, первый цех закрыли, снаряды выпускать перестали. Теперь перебиваются случайными заказами. Чем тут занят Реутов? Но он, я уверен, вовсе не завышает свою значимость. Ныне всех трудоспособных пенсионеров призвали на трудовой фронт. Поговаривают, что поскольку, в силу объективных причин, республика наша находится во враждебном окружении, Первый цех опять откроют. Если найдут растасканное оборудование.

Я вежливо, стараясь не задеть его творческого самолюбия, объясняю ему, какими должны быть рамы - их профиль, размеры и прочее. Реутов слушает, по ходу дела высказывает разумные замечание, делает толковые поправки. Когда вопрос с рамками решен, я тактично интересуюсь его здоровьем и здоровьем его жены. Реутов с уверенностью заявляет, что еще лет с пяток протянет на этом свете. "Потому что очень уж хочется узнать, чем же закончится это блядство". А так все нормально. Огорчает его лишь тупость жены. "Вот же бабы-дуры. Опять моя обожгла руку. И кажный раз она это делает, когда надо зажечь сразу две конфорки на газовой плите. Так она сначала зажигает ближнюю, потом тянется рукой над пламенем и зажигает дальнюю конфорку. И, конечно, обжигает себе руку. Она у нее уже вся в волдырях! Я говорю ей, ты, аще, понимаешь, что делаешь?! Кто же, аще, так зажигает? Неужели у тебя аще не хватает ума сообразить, что сначала надо зажечь дальнюю, а уж потом ту, что у тебя под носом. Нет, она аще не понимает... и кажный раз такая история..."

Я со вниманием выслушиваю его старческое брюзжание, потом передаю привет от своего бывшего напарника Анатолия, который уже тоже, как и я, здесь не работает, но который был в большой дружбе с Аще. Собственно, я для Реутова мало что значу. Он возится со мной благодаря тому, что я - коллега его товарища.

11-00. Бегу в "Объединение Х.", чтобы утрясти кое-какие вопросы, связанные с организацией выставки.

Президентша "ОБМОСХУДА" оказывается в офисе, она на месте, слава Богу. Толстощекая, кровь с молоком баба восседает за своим огромным, старинной работы столом, обложившись бумагами. И здесь бюрократия.

Увидев меня, она кокетливо поправляет мелко завитые бледно-фиолетовые кудри и дружелюбно сверкает золотыми зубами. Она сообщает мне сначала хорошие новости - о том, что ей удалось добиться снижения арендной платы за помещение выставочного зала, удлинить сроки экспозиции и прочее в том же духе, что, в общем-то, меня мало интересует. Потом она сообщает плохую новость.

- Понимаете, - говорит она, не глядя мне в глаза, - тут возникла такая ситуэйшн... Произошли кое-какие изменения, то есть расширение... Короче, расширился список участников выставки... и, в связи с этим расширением, нам придется ужаться.

- Кому конкретно, - спрашиваю я, пронзительно глядя в ее бесцветные глазки-пуговки; ее взгляд отталкивается от моего еще сильнее, как одноименный полюс магнита.

- Конкретно Вам, - отвечает она и поспешно добавляет, чтобы мне не было особенно больно, - ну еще кой-кому... В общем, одной секцией Вам придется пожертвовать.

- Интересно, - говорю я капризным голосом обиженного ребенка, - из двух секций вы забираете у меня одну! Как же я расположусь? Ведь вы знаете, сколько у меня работ...

- Георгий Николаевич, голубчик, ну потеснимся немного. Вы же знаете, все хотят участвовать в выставке, а места мало... А парень на редкость перспективный, молодой, напористый... - Она двинула локтем бумаги, и они почти совсем закрыли большую картонную коробку с конфетами, лежавшую у нее на столе. - Я не могла ему отказать.

- И кто же сей неофит? - спрашиваю я желчно. - Тот, которому сходу дают целую секцию, в то время, как старым, проверенным временем художникам делают обрезание.

- Ну, Карелин... - говорит она дрогнувшим голосом. - Вам это имя пока ни о чем не говорит...

И вдруг идет в атаку, как танк. Она устремляет, наконец, на меня свой взгляд сразу сделавшийся тяжелым, упрямым. Я затронул ее интимное, личное. А за свое личное, интимное, она любому порвет пасть. Полные ее руки плотно лежат на сукне стола, под дрябловатой кожей перекатываются крепкие еще мышцы.