Многократор - Художник Её Высочества Страница 100

— Мойте руки, перед и зад, — хмыкнул Степан.

Оливка, выбирая наикратчайший путь, изменила направление, отклонилась в ложбину груди. Почувствовав свободу движения, один в один бобслеист в ледяном ложе, ринулась вниз. В мгновение, разогнавшись по прямой, достигла складки ковбойки над пупом, сначала подпрыгнула, завертевшись вокруг своей оси вышедшим из-под контроля метеорологическим спутником, потом ухнула вниз, но не затормозилась препятствием подъема на противоположной поднимающейся части складки, а, перелетев по короткой дуге, запрыгала по гофрированной прорешке.

Форшмак вслух думал о копеечном:

— Зойка мантулит ложкарихой в шахтёрской помойке и таранит шабашку. Любка-заика и её бабец подсобили вбиться и ангажировали колы на вытерку. Дормидонт в лобковой шубе был у милочки пол-лысака, но тухлятина отпустила его с нашим почтением. Зо-о-оя, Зо-о-оя, кому давала стоя-а-а?!

Везёт художнику на нештатные ситуации!

— Приходится признать, что попутчики становятся корефанами. Друзей не заводят, не передают по наследству, друзей выращивают подобно малым детям. За другом нужно ухаживать, холить, лелеять, слегка бить, если капризничает. Только не перекармливать. Мы Тамагочи переузакормили и… какал Тамагочи безбожно!

— Тамагочи какал? О да! Человечество всегда чувствовало завуалированную вину за собственное дерьмо. Создавать Парфеноны, любоваться пейзажами Лорена, рафаэлевскими цыпочками и, знаете ли, покакивать. Несовместимая с величием духа экстравагантность.

— Разве Вольтер на горшке не смешивал попу лярную, ха, физиологию с духом?

— Избегал-с. Под меченно не професси анально, хи-хи. Тщательней надо. Прямо аналисиськи, в анале сиськи.

Но кто бы ожидал такой трезвой инкрустации? Впрочем, она была последняя, потому что сразу за обкакавшимся Вольтером заговорили об открытом учеными микробе облысения. Женщины, общающиеся с лысыми, сами становятся лысоватыми.

Пошлятинки иногда хочется, если соблюдаешь трудовую и призводственную дисциплину, в коллективе пользуешься уважением, награждаешься почётными грамотами, занимаешься самообразованием и читаешь политическую литературу.

— Женщины, вообще, не подарочек!

Подарки, ясное дело дарить приятнее, чем получать. Вечно всякую дрянь дарят. Нет, чтобы что-нибудь возвышенное. Оду например. Только хвалебную. Как положенно-с.

Не надо касаться высокого и строить при этом невинные глазки. Обрить себе череп, вытатуировать на нём что-нибудь беспрецедентно непотребное, снова отрастить копну волос и ходить среди приличного общества, ухмыляясь со значением. Тамагочи с Вольтером, видите ли, какали! А кто, скажите на милость, не..? Один только — Великий Сталин. В крайнем случае, дробью отделялся, сталинской картечью.

— Гнилой бабай был на мазях. Со штыка кодлой завалились к Мухачу, притаранили на лайбе горчиловку с хаваниной, пощекотались на муравейнике…

— Верблюжиха тоже мечтает переспать с мужиком лёжа на спине.

— Учили немку русскому языку: хочешь чаю, срань господня, чмо болотное, сопля зелёная? С немкой у меня были долгие отношения — два с половиной месяца. Она учила меня европейскому авангарду. Пьешь этот вонючий итальянский аперитив и сикаешь розовой мочой на холст.

— В катане у Мухача был умат, цыганом, — и Бадьян мотал головой, как болельщик большого тенниса.

— Правильно! Хочешь петь — пей!

Оливка рухнула меж ног. Со шлепком пощёчины ударилась в сиденье, потеряла скорость, в остаточной инерции закатилась глубже и остановилась, зажатая в кончике пирамиды, где одна сторона пирамиды — сиденье стула, две другие — обратная сторона ног.

— Закон подлости существует! Если у тебя двенадцать карманов, кондом окажется в последнем и доярка успеет зарыться в сене не моргнув ухом.

— Вишню в коньяке пробовал, ананасы в шампанском пробовал, доярку в сене — нет.

Потешки это всё из жизни нашей фантасмагорической. Анекдоты сочинять просто. Материала-то вокруг сколько. Кондом не хочет быть посредником между Инем и Янем, он мечтает о большем — стать «Цеппелином». Исторические личности тоже благодарный материал. Весна, естественно, покажет, где какал Волтер и этот… ну великий… как его там кличут? в задницу ему всё его просветительство!

— Что-то я хотел ещё умного сказать… А! Вскрытие трупов — это опера! Я когда учился в медицинском на ухогорлоноса… будь ты не ладна!

На Головатого напал тремор. Он пытался унять дрожание века кулаком. Кулак соскальзывал. Форшмак заорал с остервенением. Мотал головой с такой частотой, с какой мотает головой болельщик тенниса настольного. Того и гляди предмет мотания отвалится.

— Жоржика завела?! Выскочу, кину на бригаду! Шнифты на два выбью! Кранты, лярва, сделаю с фи-фуром!

— Бадьянушка, зачем так расстраиваться? Наши поезда — самые поездатые поезда в мире. Я вообще-то заядлый автомобилист.

— За рулём не выпьешь.

— Вот поэтому я и обожаю лошадей. За рулём ни-ни, а на лошади пива хоть запейся. Ах, хорошо сидим, золотая рота!

— Неплохо, неплохо. Солнце спряталось за тучку, алкаши собрались в кучку.

— Ну какие мы алкаши? Взрослые самостоятельные люди.

Бог бережёт детей, дураков и пьяниц. Французы изрекаются. Бумажный Степан Андреевич — детинушка, и взрослые наверно ещё самостоятельные гости его. Грамоту выдумали такие вот неграмотные.

Аби ну нет! Сменить что ли половую ориентацию?

Художник посмотрел на зажатую в кулаке дульку, соображая, кому он чего хотел показать, созвучное дерзаниям небывалой эпохи, раскочеряжил пальцы, сунул под себя. Из оливки выдавился креветочный хвостик. С трудом, но удалось достать его и сразу, не теряя времени на отдых, умудрился выудить смятую оливку.

— Под колготками они носят плавки. Почему-то…

— Фу, какого чёрта ты прикуриваешь не с того конца, дар изящностей?!

Фильтр вспыхнул поминальной свечкой, курильщик выпучил глаз. Второй глаз с испугом скосился на выпученный глаз. Наркота-а-а!

— Стемнело, други мои. Луна — кошачий зрачок… — иллюзии. Головатый смотрит на художника трезвее ваххабистов. Правда несёт такую же пьяную чушь. — Сказать можно. Через миллимгновение с начала, когда разворачивающаяся материя дошла до цифры три, она стала живой глупой и лептонным богом. Только вашему племени такую главность пока ещё близко не понять. Луна — пастух, бросивший на произвол свое стадо. Звезды разбежались по небосводу, только остались вытянутые Млечным путем, самые преданных пастуху бара… э-э… звёзды… луну бы выпить… — тускнея уже настолько, что даже жалко его. — Мда, батарейки сели. Мы…