Иннокентий Сергеев - Дворец Малинового Солнца Страница 13

"...Но даже если это и так, и мой бедный друг был прав в своих догадках, которые в этом случае следовало бы назвать прозрениями, это всё же не уменьшало моей горечи. Сознание того, что смерти нет, как ни странно, служит для нас слабым утешением, когда мы теряем близких нам людей, и ничуть не смягчает боль утраты. И вот, не успел я оправиться от одной потери, как безжалостная судьба нанесла мне новый жестокий удар, и теперь я остался совсем один среди этих людей, а они всё так же шумели, пели и веселились, да и могло ли что-нибудь измениться в них от того, что кто-то, кто ещё вчера или вот только что был здесь и одним из них, исчез, и его не стало. Ах, если бы и я мог вот так же беспечно предаваться веселью, забыв о том, что над каждым и надо мной уже занесён неотвратимый невидимый меч, не оплакивая ничью судьбу. И всё же, я не был вполне одинок в своих чувствах, ведь были среди этих людей и такие, кто избегал пиршеств и царившего на них веселья по причине своих природных склонностей или сознательного отвращения, как некогда это делал и я, и точно так же они стремились к уединению, сознавая невозможность поделиться с кем-нибудь своей скорбью, в то время как их избегали, словно боясь заразиться от них смертельной болезнью, старались не замечать их и обходили стороной как зачумлённых, и конечно же они всегда умирали первыми, и уж во всяком случае, не задерживались здесь надолго - таковы правила этого мира,- и быть может, именно страх перед преждевременной смертью,- а я уже вовсе не был уверен так, как прежде, в том, что для каждого из нас смерть уже состоялась, и исчезновение из дворца не означает кончины,- заставлял всех этих людей вести себя с показным весельем, и всё это не более чем притворство, ставшее уже не просто манерой поведения, но утвердившееся в навсегда закреплённой привычке, заменившей им подлинность ощущений, искренность и глубину мыслей и чувств, а значит, по существу это были уже не люди, а куклы, прилежно исполняющие каждая свою роль, и все вместе они разыгрывали этот фарс, называя его праздником жизни, и единственное, что осталось в них подлинного, это их страх оказаться отверженными, стать первыми жертвами наступающей ночи или наступившего дня и паническое стремление любой ценой оттянуть неизбежный конец. Но не всем удаётся совладать с собой. Ментор, чья спокойная уверенность ещё несколько дней назад произвела на меня столь сильное впечатление, теперь так страшно переменился, что увидев его, я остановился и некоторое время не решался приблизиться. Вид его был ужасен и вызывал жалость, он пил и заглядывал в кубок, чтобы проверить, осталось ли в нём ещё вино, то вдруг вздрагивал и затравленно озирался по сторонам ничего не видящими глазами, и снова пил, жадно и, кажется, с отвращением. Я подошёл к нему и поклонился. Он попытался было подняться на ноги, однако поклон ему не удался, и он только плеснул вином из своего кубка себе под ноги, потом покачнулся и с усилием изобразил на лице подобие улыбки. - Простите мою слабость, сударь,- произнёс он, тяжело выговаривая слова.Временами я испытываю сильное недомогание. Вы позволите мне сесть? Я помог ему опуститься в кресло. - Благодарю вас,- сказал он.- Вы единственный разумный человек среди этой шайки убийц. Не хотите выпить? Я вежливо отказался, но он принялся вдруг канючить, настаивать, и я наконец уступил. Ментор громко чихнул, выронив пустой кубок на пол. - Можете вы мне объяснить,- сказал он с раздражением в голосе,- откуда здесь берутся сквозняки? Поразительно! Поразительно и непостижимо. - Вы правы,- сказал я.- Это поистине достойно удивления. - Игра окончена,- внезапно сказал он.- Пора платить, сударь. Я посмотрел на него. Мимо нас по коридору со смехом пробежала женщина, преследуемая мужчиной. - В этой игре,- продолжал Ментор, проводив их тупым взглядом,- придётся платить жизнью. Всем, да, сударь, всем нам придётся заплатить жизнью, а вы и не понимаете, в чём дело. - Вполне допускаю это,- осторожно сказал я. - Дело в том,- медленно сказал Ментор,- что всё кончено. Мы все приговорены к смерти, и это,- он обвёл вокруг себя рукой,- только отсрочка, нет, хуже! Это темница пыток, потому что нет пытки страшнее чем ожидание неизбежной смерти. Он в изнеможении откинулся и закрыл лицо руками. Я смотрел на него и всё больше проникался к нему состраданием. Он медленно открыл глаза. - Лучше бы уж всё это было правдой,- тихо сказал он,- всё, что вы мне говорили, помните? Лучше бы это было правдой, лучше бы мне было думать, что всё уже свершено. Куда мне бежать, если я уже мёртв! У меня не осталось ни имени, ни состояния, мой склеп уже запечатан. Я расскажу вам, как это произошло со мной. - Я был бы весьма признателен вам,- сказал я, опускаясь в кресло. - Оставьте, сударь,- поморщился он.- Вы, вероятно, осуждаете меня, полагая виновником гибели вашего друга, ведь Эмануэль был вашим другом? - Это так,- сказал я, опустив глаза.- Он был моим единственным другом здесь. - Если бы вы знали всё, вы бы не осуждали меня,- сказал он.Единственное, в чём меня можно было бы упрекнуть, так это в том, что я представил его ко двору, но как, по-вашему, я мог избежать этого? Он должен был сделать карьеру, непременно блестящую карьеру, моим же долгом было позаботиться о том, чтобы таковая карьера состоялась, и я ничего бы не мог сделать для него, даже ввести его в свет, не говоря уже о том чтобы выхлопотать для него должность, не представив его прежде ко двору. Император пожелал видеть Эмануэля на своих пирах, и я не мог противиться его воле. Он пожелал так! Пиры эти устраивались регулярно, присутствовать на пиру Двенадцати было наивысшей честью, какой только мог удостоиться смертный. Многие в пустых разговорах присваивали себе такую честь без всякого на то основания, рассказывая всякие выдумки и анекдоты, избранные же должны были хранить в тайне то, что они видели и знали. На каждом новом пиру разыгрывался жребий, так что один из пирующих должен был умереть... Я помню, как всё это начиналось. Император испытывал затруднения в средствах, отказаться от пиров было невозможно, как невозможно было и придумать новый налог, и тогда был найден очень простой выход - пиры стали оплачивать сами пирующие - каждому из них предъявлялось требование, чтобы в своём завещании, а оно непременно должно было быть составлено, большую или просто значительную часть своего состояния, это зависело от его величины, они отписывали его императорскому величеству. Каждый из нас ставил на карту своё состояние, жизнь, чтобы на несколько дней приобщиться к императорской власти, и если так решит жребий, принять смерть и, по вступлении завещания в законную силу, оплатить им новые пиры. Император уступал часть своей власти, как бы продавая её, разделяя её с пирующими, каждый из которых был почти что всесилен. Вы этого не можете понять, никогда не поймёте, что это значит, всесилие... Он отличался от нас лишь тем, что не участвовал в игре, а мы играли со смертью, каждый из нас, ради того чтобы только вкусить его власти, только вкусить!.. Я не мог рассказать ему об этом, я дал клятву, что же я мог сделать. Завещание было составлено без затруднений, Эмануэль сделал это с охотностью, вообразив, что таково непременное условие ко всякому, кто пожелает добиться чего-либо при дворе. Он ошибся в одном только - он и представить себе не мог, как высоко, как гибельно высоко он возвысится. Теперь, когда я уже умер, я могу говорить об этом, обет, данный мной, не может более иметь силу. На первом же пиру ему выпала смерть, несчастный! Он не успел даже понять толком, что произошло, и конечно, не успел ни о чём узнать. Теперь вы видите, что я не мог спасти его, не в моих это силах управлять судьбой, хотя, о да, я был всесилен. Всесилен! Он страшно расхохотался. - Между прочим,- сказал он.- Знаете ли вы, кто она, эта ваша богиня? - Простите?- сказал я. - Да бросьте!- махнув рукой, сказал он.- Вы прекрасно поняли, о ком я говорю. - Вы говорите о Королеве? - Знаете ли вы, кто она? Это Юлия, первая жена его величества императора. Она была объявлена умершей, похоронена. Похоронена, вы слышите? Налейте мне ещё вина. Я поднял его кубок и, наполнив его из кувшина, стоявшего на полу, подал ему. - А вы почему не пьёте?- сказал он, сделав глоток. - Я пью лишь тогда, когда мне этого хочется,- сказал я. - Ну да,- сказал он, кивнув головой.- Хотите встретить свой конец трезвым. Что ж, когда-то я сказал бы вам, что это весьма похвально. А вот я пьян, и мне незачем этого стыдиться..."