Рэй Брэдбери - Из праха восставшие Страница 14

А наверху, на чердаке, Сеси спала с открытым ртом, чтобы освободиться от последних отзвуков многоголосого крика.

На следующий день, ровно в полдень, у железнодорожной платформы остановился, тяжело пыхтя и отдуваясь, длинный тускло-синий поезд. Заждавшаяся этого Семья не столько провела, сколько втащила Прадедушку в вагон, оглушительно вонявший краской и пыльным плюшем сидений. Древний фараон ковылял, плотно зажмурив глаза, и всю дорогу сыпал ругательствами на десятках разных языков, среди которых были не только мертвые, но и вовсе не известные науке. Семья и ухом не вела.

Они втиснули старика на сиденье, словно связку кукурузных стеблей, натянули ему на голову шляпу, как новую крышу на ветхий сарай, и обратились к его зажмуренному, сморщенному лицу:

— Дедушка, постарайся сидеть прямо, не падать. Дедушка? Ты здесь или не здесь? Посторонитесь ребята, дайте старшему слово.

— Здесь. — Иссохшие губы скривились и невесело присвистнули. — И безвинно мучаюсь их бедами, страдаю за их грехи. Проклятье, проклятье и трижды проклятье.

— Нет! Вранье! Мы ничего такого не делали! — посыпалось сперва из одного, потом из другого угла пергаментного рта. — Прекратите!

— Молчать! — Отец ухватил старика за подбородок и крепко встряхнул. — К востоку от Октября[7] в штате Миссури есть городок Соджорн.[8] Ехать всего ничего. Там у нас есть родные. Дядюшки, тетушки, кто с детьми, кто без. Так как сознание Сеси может удаляться от нее не больше чем на несколько миль, тебе будет нужно самому доставить наших буйнонервных кузенов до места и рассовать их по родственным черепам.

— Ну а если, — добавил он, — этих придурков никто не возьмет, привези их назад живыми.

— До свидания! — четырехголосо проорал сноп древнеегипетской пшеницы.

— До свидания, Дедушка, Питер, Вильям, Филип, Джек!

— Меня-то не забывайте! — обиделся юный женский голос.

— Сеси! — хором крикнула Семья. — До свидания! Приятной поездки!

Паровоз засвистел и тронул поезд с места.

Поезд въехал на поворот. Нильский Пращур накренился и негромко скрипнул.

— Да-а, — прошептал Питер. — Вот так вот.

— Да, — согласился Вильям. — Вот так вот.

Поезд дал свисток.

— Устал я, — сказал Джек.

— Ты устал, — проскрипел Пращур.

— Душно здесь, — сказал Филип.

— Еще бы! Этому старику четыре тысячи лет, если не больше. Верно, старый? Твой череп — ну чисто склеп.

— Прекратите! — Старик с ненавистью стукнул себя по лбу. В его голове словно заметались перепуганные птицы. — Прекратите!

— Да что вы так, успокойтесь, — прошептала Сеси. — Я хорошо выспалась и, пожалуй, составлю вам компанию на часть этого путешествия, чтобы показать вам, Дедушка, как следует обращаться с шакалами и крокодилами, которых посадили на время в вашу клетку.

— Шакалы! Крокодилы! — возмутились Питер, Вильям, Филип и Джек.

— Молчать! — скомандовала Сеси, утрамбовывая их, как табак в старой, давно не чищенной трубке. Ее тело осталось далеко позади, в египетских барханах, а свободное от плоти сознание кружило над кузенами, сдерживая их, околдовывая, смиряя. — Вы лучше посмотрите, как тут интересно.

Кузены смолкли и посмотрели.

И действительно, место, где они находились, напоминало полутемный склеп, битком набитый останками прошлого: кипы, пакеты и связки давних воспоминаний, их радужные крылышки то аккуратно сложены, то кое-как скомканы, а еще какие-то призрачные фигуры, ворохи теней. То тут, то там сияло какое-нибудь особо яркое воспоминание, словно выхваченное из полумрака лучом янтарного света — золотая минута, солнечный полдень. А еще — запах старой кожаной мебели и паленых волос и едва ощутимая вонь мочи от желтушных камней, о которые то и дело ударялись их локти.

— Смотрите! — хором забормотали кузены. — Да, конечно! Да!

Теперь они потихоньку вглядывались сквозь мутные, густо припорошенные пылью стекла пра-пра-прадедовых глаз, таращились на огромную голову исполинской железной змеи, уносившей их неведомо куда, на зеленый с коричневым осенний мир, струившийся мимо их купе, словно мимо дома с затянутым паутиной окном. Они уже знали по прошлому опыту, что говорить ртом старика — все равно что раскачивать свинцовый язык заросшего ржавчиной колокола. Его уши работали как плохо настроенный радиоприемник, звуки внешнего мира едва пробивались в них сквозь треск и завывание помех.

— И все-таки, — сказал Питер, — это уже лучше, чем совсем без тела.

Поезд с грохотом влетел на мост.

— Я, пожалуй, ознакомлюсь с обстановкой, — сказал Питер.

Старик почувствовал, что его тело шевельнулось.

— Прекрати! Успокойся! — крикнул он и крепко зажмурился.

— Открой их! Давай посмотрим!

Его глазные яблоки крутились из стороны в сторону.

— Ой, какая девочка идет! Ну, быстренько!

— Самая прекрасная девушка в мире!

Соблазн был неодолим, и древний сноп чуть приоткрыл левый глаз.

— Ого! — сказали все разом. — Ведь и правда!

Девушка, хорошенькая и соблазнительная, как самый лучший приз, какой только можно выиграть на ярмарке, сшибая мячиком молочные бутылки, плавно раскачивалась в такт толчкам поезда.

— Нет! — старик испуганно зажмурился.

— Открывай! Пошире!

Его глаза крутились, как вентиляторы.

— Отстаньте! — заорал он в отчаянии. — Прекратите!

Девушка качнулась сильнее, словно готовая упасть на всю их компанию.

— Прекратите! — крикнул запредельно ветхий старик. — Мы тут не одни, с нами Сеси, воплощенная невинность!

— Невинность! — заржали четыре кузена.

— Дедушка, — вздохнула Сеси, — со всеми этими моими путешествиями, ночными прогулками, я не то чтобы слишком…

— Невинна, — гаркнули хором кузены.

— Но послушайте! — возмутился Пращур.

— Это вы послушайте, — прошептала Сеси. — Сотнями летних ночей я просачивалась в окна сотен спален. Я лежала на прохладных белоснежных простынях и купалась раздетой в реках, а затем лежала на берегу, под августовским полуденным солнцем, на виду у птиц и…

— Я не желаю этого слушать!

— Да… — Голос Сеси блуждал в полях воспоминаний. — Сквозь окна в солнечном лице девушки я смотрела на юношу, и тогда же, в тот же самый момент, я была тем самым юношей, я опаляла страстью эту девушку. Где только не случалось мне угнездиться — в спаривающихся мышах, в попугайчиках-неразлучниках, в нежных голубях и в бабочках, слившихся воедино на полевом цветке.