Орсон Кард - Песенный мастер Страница 15

Если я ошибалась, думала Эссте, вред уже нанесен. Через год Анссет должен будет отправиться к Майкелу, безразлично, будет он готов или нет. И Анссет отправится как самый отточенный, самый исключительный голос, который мы отсылали на нашей памяти из Певческого Дома. Только отправится он как нечеловеческое существо, неспособное общаться с другими нормальными человеческими чувствами. Поющая машина.

У меня есть год, размышляла Эссте. У меня есть год на то, чтобы разбить окружающие его стены, но не разбивая его сердца.

Пуща сменилась лесистыми прериями, пустынными землями, где до сих пор водились дикие звери. На Тью не было достаточной перенаселенности, чтобы высылать поселенцев на это плато, где зимы были ужасно холодными, а лето — невыносимо жарким. Через час они достигли Хребта, громадной скальной гряды длиной в несколько тысяч километров, и в километр высотой. Правда, в этом месте скалы разделялись на две части, так что в разрыве склоны были даже не слишком крутыми. Перед самым нагромождением каменных гор и располагался город Степ, где заканчивалось речное движение и переходило в дорожное. Лишь немногие фермеры могли позволить себе иметь грузовички. Но даже и тогда, когда Степ перестал быть столицей, он был достаточно важен в местном масштабе.

Автобус катился вверх-вниз по извилистому шоссе, напоминавшему американские горки и проложенному в скалах несколько веков назад. Дорога была ухабистой, но автобус храбро двигался вперед, если не считать нескольких случаев, когда он съезжал чуть ли не к краю обрыва. Анссет все так же глядел через окна, и даже Эссте увлеченно присматривалась к обширным обработанным полям у подножия обрыва. То, что падает на плато в виде снега, у подножия выливается дождем, и здешние фермеры кормят весь мир, как они сами говорят.

Сам город Степ был скучным. Все дома были старыми, все здесь: от покосившихся вывесок, до практически пустых улиц кричало об упадке. Тем не менее, урок должен был быть выучен. Эссте повела Анссета в мрачный ресторан и заказала обед. «Здесь даже цены давят», — обратила она внимание мальчика, но тот не обратил на это внимания.

Людей в ресторанчике было не больше, чем на улицах. Где же были все обитатели, если таковые вообще имелись? Но заказ принесли быстро. Еда была даже неплохой, только вот запах испарился где-то между фермой и столом. Анссет чего-то поклевал. Эссте съела еще меньше. Вместо того, чтобы предаваться чревоугодию, она рассматривала окружающих. Поначалу ей показалось, что все они преклонного возраста, но, не привыкши доверять первому впечатлению, она стала считать. Только шесть человек были седыми или же лысыми — с дюжину остальных посетителей было среднего возраста или молодыми людьми. Кое-кто молчал, но большинство разговаривало друг с другом. Равно как и сам ресторан выглядел старым, так и разговоры казались истертыми, из-за чего Эссте сделалось как-то грустно. Песня этого места куда-то ушла, если такая вообще имелась. Теперь же здесь хозяйничали только вздохи.

И как только Эссте подумала об этом, до нее вдруг дошло, что Анссет тоже вздыхает. Звук был тихим, но всепроникающим, почти как у кухонных машин, которые и делали еду. Самообладание позволило наставнице не глядеть на мальчика, вместо этого она слушала песню. Та же была точнейшим отражением настроения этого места, изумительным пониманием, нет, не обездоленности, но утомленности людской. Но постепенно Анссет встраивал в свою мелодию восходящий тон, странный, неожиданный элемент, который делал ее интересной, или, по крайней мере, слышащий эту мелодию начинал хотеть чем-то интересоваться. Эссте сразу же поняла, что делает Анссет. Он нарушил запрет. Он выступал на публике. Только вот опять — песня не была его собственной: она предназначалась для всех людей, сидящих в этом ресторанчике, включая и саму Эссте, желающих слушать, желающих, чтобы появилось какое-то чувство.

И живость этой мелодии тут же подействовала. До сих пор молчавшие люди начали разговаривать; те разговоры, которые велись до того, сделались более оживленными. Люди начали улыбаться. Некрасивая девушка у бара заговорила с официантом. Они даже стали шутить. И никто, казалось, не заметил песни Анссета.

И тут мальчик заглушил, свел песню, позволив ей замереть на полуноте, так что, казалось, она продолжилась в тишине. Даже сама Эссте не была уверена, когда же закончилась песня, хотя она была единственной, кто к ней внимательно прислушивался. Но и по завершению песни, ее эффект не растаял. Эссте все еще ожидала, как долго люди будут улыбаться. Но даже когда они покинули ресторан, тот все еще улыбался.

— Поздравляю тебя, — сказала Эссте, — с великолепным выступлением.

Но лицо Анссета оставалось таким же бесстрастным. Хотя его выдал голос:

— Их изменить труднее, чем людей из Певческого Дома.

— Как будто пытаешься идти по воде, так? — спросила Эссте.

— Или по илистому дну. Но я могу это делать.

Никакого самодовольства. Всего лишь констатация факта. Но я же тебя знаю, парень, думала Эссте. Про себя ты прямо прыгаешь от радости. Ты шикарно провел время, показав, что способен меня обвести вокруг пальца, и в то же время — что способен справиться с любой ситуацией. Но если только эта ситуация тебя не касается.

Автобус вез их через ночь, но теперь они отдалялись от Хребта на запад; когда они прибыли в Богг, было еще темно. Правда, темным было только небо. Фонари наполняли город светом до самого берега моря. Казалось, что между огнями нет ни малейшего просвета, как будто город был покрыт ковром чистого света, что он был кусочком самого солнца. Тучи над городом ярко отсвечивали. Казалось, что сияло даже само море.

Улицы были настолько забиты толпами, даже в эти последние часы перед рассветом, что автобусы и грузовички, даже мотоциклы, должны были двигаться по нависающим над домами эстакадам. Все это было поразительно, ослепительно, волнующе. Нашествие людей было столь отчаянным, невообразимым и пугающим, что это чувствовалось даже в автобусе. Анссет все это время спал, лишь проснулся на мгновение, когда Эссте попыталась заинтересовать его происходящим.

— Огни, — сказал он, но в тоне голоса было другое: Уж лучше я посплю.

— Можете подниматься к себе и спать, — сказал им служащий в гостинице. — Днем здесь ничего не происходит. Даже деловая жизнь происходит ночью. Днем вы даже поесть не сможете толком, разве что в одной из круглосуточных столовок для наркоманов.

Только Анссет, поспав несколько часов, настоял на том, чтобы выйти.

— Я хочу осмотреть город сейчас.

— В электрическом свете он выглядит лучше, — сказала ему Эссте.