Наум Фогель - Гипнотрон профессора Браилова Страница 15

– Электрические колебания в виде кратковременных, но чрезвычайно мощных импульсов, – силясь понять, медленно повторил Лосев. – Мощных, – произнес он, потирая пальцем лоб. – Это как же понять? Десятки вольт, что ли?

– Десятки тысяч! – вскинула палец Ирина.

– Послушайте, но ведь это… – ошарашенно поглядел на нее Лосев, – ведь это, должно быть, очень опасно?

– Нет, – отрицательно качнула головой Ирина. – Дело в том, что длительность каждого импульса измеряется миллионными долями секунды. Это совершенно безвредно.

– Значит, излучения электрических колебаний ультравысокой частоты… Кратковременные, но очень мощные… Десятки тысяч вольт, миллионные доли секунды… Нет, это выше моего понимания, Ирина Антоновна. То, что вы говорите о гипнозе, куда понятней. А кто же поддается гипнозу, Ирина Антоновна? Видимо, только очень слабовольные люди?

Ирина рассмеялась. Он такой милый, такой непосредственный, этот Лосев. Простых вещей не понимает.

– Загипнотизировать можно каждого, – сказала она. – Нужно лишь, чтобы человек согласился. Конечно, не все люди одинаково поддаются. Одни лучше, другие хуже. Все зависит от внушаемости.

Ирина взяла со стола штативчик с тремя пустыми пробирками, вынула из них пробки и принялась нюхать.

– В одной из этих пробирок был керосин, – сказала она, а в какой – не могу определить. У меня отвратительное обоняние, Георгий Степанович. Может быть, вы сумеете распознать? – протянула девушка все три пробирки Лосеву.

– О, у меня собачий нюх! – похвалился Лосев, принимая штатив. – Керосин, говорите? Сейчас узнаю! – Он понюхал пробирки одну за одной и уверенно ткнул паль­цем в Крайнюю слева: – Вот в этой, конечно. Неужели вы не ощущаете?

Ирина расхохоталась. Лосев с недоумением поглядел на нее.

– Да ведь никакого керосина там никогда не было. Вам показалось, проверьте еще раз.

– Ну, знаете! – произнес Лосев с оттенком протеста в голосе, однако принялся опять нюхать пробирки и, стран­но, на этот раз он действительно никакого запаха не ощутил. Как же так? Ведь он совершенно ясно чувствовал. Да еще такой резкий запах…

На лице его появилось выражение растерянности, сме­шан­ной с испугом.

– Это один из приемов проверки внушаемости, – сквозь смех проговорила Ирина. – Мое заявление о том, что в одной из пробирок находится керосин, было вами воспринято как факт, и вы, действительно, почувствовали несуществующий запах. Вы, оказывается, хорошо внушаемы, Георгий Степанович. Берегитесь! Я когда-нибудь загипнотизирую вас и заставлю рассказать все, что думаете обо мне.

– Приступайте! – с готовностью воскликнул Лосев. – Тогда, может быть, вы поверите, что я просто с ума сошел с тех пор, как познакомился с вами. Только и думаю, что о вас.

– Нет, не поверила бы.

– Но почему?.. Ведь под гипнозом человек говорит только правду, я так понимаю.

– Нет, под гипнозом можно лгать с таким же успехом, как и наяву, и да будет вам известно, что сведения, полученные под гипнозом, следствием в учет не берутся, боже, уже начало второго! – воскликнула она, глянув на часы. – С вами так быстро время летит, Георгий Степанович!

– Спасибо хоть за это, – с плохо скрываемой иронией произнес Лосев и поднялся. – Буду собираться. Не забудьте же передать мои извинения Антону Романовичу за приемник и скажите, что о ремонте я сам позабочусь.

Ирина пошла проводить Лосева.

– А когда вы намерены заглянуть к нам в институт? – спросила она, останавливаясь у калитки. – Вы говорили, что собираетесь писать очерк о лечении сном. Или раздумали?

– Дня через два–три закончу с очередной работой – и к вам.

11. ПОЧЕМУ ОСТОЛБЕНЕЛ МОНАСЕИН

Машина вильнула раз, другой, обогнула монументальную статую академика Бехтерева и остановилась у подъезда. Клумбы цветов, так ярко выглядевшие при солнечном освещении, в свете фар казались неестественно бледными, почти бесцветными.

Ординатор – совсем еще молодая женщина – торопливо докладывала, помогая профессору надевать халат.

– Мы включили аппарат, как всегда, ровно в четыре, – говорила она. – Монасеин уснул на третьей минуте. Спал хорошо Потом – это было примерно полчаса тому назад – дежурная сестра хотела измерить кровяное давление, но не смогла надеть манжетку. Рука больного словно одеревенела – ни согнуть, ни выровнять. Я ничего подобного не видела, Антон Романович. Весь одеревенел. И ноги тоже, и туловище.

– Не волнуйтесь, – попытался успокоить ее профессор. Как пульс?

– Шестьдесят два. Дыхание восемнадцать, Я просто ума не приложу.

Казарин, застегивая рукава халата, внимательно прислушивался к ее рассказу.

– Генератор выключили? – спросил он, когда они втроем подымались по широкой, устланной плюшевым ковром лестнице.

– Нет. Только отвела экран.

– Я думаю, прежде всего нужно проверить блок настройки, – повернулся к профессору Казарин. – Разрешите, я схожу за индикатором.

– Прежде всего нужно осмотреть Монасеина, – суховато произнес профессор. – Раньше больного, а потом уже…

Казарин молча приподнял роговые очки, поскреб переносицу и снова водворил их на место.

…В просторной комнате – четыре кровати. Расположение их не совсем обычное для больничных палат: койки отодвинуты от стены почти на полтора метра. Позади каждой – небольшой, поблескивающий белой эмалью аппарат в виде колонки, с многочисленными измерительными приборами на передней панели. На спинках кроватей – у изголовья – сферические экраны, пульсирующие мягким, розовым светом. К этим экранам от аппаратов тянутся бронированные провода. Только у одной, стоящей у двери, экран был отвернут к стенке.

Профессор внимательно оглядел спящих, потом неторопливо подошел к Монасеину, пододвинул стул, сел и принялся исследовать.

Больной лежал на спине, с приоткрытыми глазами, и, казалось, крепко спал. Сквозь щелочки меж веками виднелась узкая полоска белков. Лицо поражало своим каменным спокойствием, казалось, будто оно высечено из мрамора.

– Н-да! Этого, действительно, у нас еще не было. Ну-ка, Мирон Григорьевич, попробуйте согнуть ему ногу. Сильнее, сильнее! Не бойтесь!

Нога пружинила, чуть сгибаясь в коленном суставе, и сразу же выпрямлялась, как только Казарин ослаблял усилия.

– Точно стальная, – заметил Мирон Григорьевич. Лицо его побагровело от напряжения.

– Ну хорошо! – поднялся профессор. – Пойдем в ординаторскую, побеседуем.

Сестра укрыла больного пушистым одеялом. Она не скрывала чувства смятения и тревоги. Столько волнения из-за этих больных… Раньше, когда усыпляли лекарствами, было куда спокойнее. Позже стали применять электросон. Тоже хорошо. Наложил электроды, нажал кнопку – и все. А сейчас… Ах, эти аппараты, усыпляющие на расстоянии! Недавно один больной заснул и не просыпался почти двое суток. У другого вместо сна развилось какое-то странное возбуждение. Он вдруг начал петь, хлопая в ладоши в такт песне и выделывая ногами сложные па в воздухе. И все это с закрытыми глазами. Ужас! Третий поднялся с постели, вылез в окно, добрался по карнизу до водосточной трубы, потом вылез на крышу и уселся там, на самом краешке, свесив ноги. А дом восьмиэтажный ведь. Господи, что творилось тогда! На улице толпа все запрудила, пожарные машины… Столько пришлось пережить, пока сняли. Сейчас Монасеин остолбенел. Антон Романович всему объяснение находит. В первом случае произошла передозировка напряжения, нормальный сон перешел в летаргический; во втором развилось гипнотическое состояние: какой-то участок мозга оказался недостаточно заторможенным, человек частично проснулся и под влиянием сновидений стал танцевать; в третьем – при общем глубоком сне всей коры головного мозга проснулся двигательный центр. “Мы с вами встретились с замечательным явлением так называемого лунатизма, – говорил Антон Романович. – Нет, нет, больной не мог бы разбиться. Попробуйте пройтись по доске, лежащей на полу. Никакого труда. Но подымите эту доску на высоту в пять-шесть метров, и ваша походка уже станет менее уверенной. А если поместить над улицей между двумя небоскребами?.. Кто бы решился ступить на такой мостик? А лунатик пройдет и не оступится. У него нет страха, потому и движения спокойные, уверенные…” Ну, лунатик – это понятно. А с Монасеиным что?