Семя скошенных трав - Максим Андреевич Далин Страница 17

Это неестественно.

Я пытаюсь себе напомнить, что есть и другие люди — но мне кажется, что все другие — давно мёртвые. Я чувствую ледяной страх.

Человек равнодушно выслушивает моё сообщение. Он готов убивать; взрослых или детей — ему безразлично. Шансов нет. Мне не стоило мерить людей мерками шедми. Людям всё равно — а может, хуже, чем всё равно. Я часто слышал, даже от них самих, что для их вида нормально убивать собственное потомство, в ситуациях, порой далёких от экстремальных — и решительно не мог себе представить, какие мои аргументы могут помешать людям убить детей чужаков.

На что же нам рассчитывать?

В рубку пришли наши уцелевшие. За Тари неизменным хвостиком семенит Аэти; меня поражает её личико — вот она-то выглядит чрезвычайно взрослой. Неожиданно взрослой. Не по возрасту.

На её губах — ярко-красная краска, посвящение Хэндару. Так девушки-бойцы, собирающиеся мстить, красят губы, потому что у них нет бивней.

Жалость и нежность закрывают мне ноздри.

Удивляюсь, как уцелела её психика. Не представляю, что может чувствовать ребёнок, — чудом спасшийся из огня, убившего наш мир, — осознав, что его теперь хотят убить уже свои взрослые. Это — невообразимая вещь; не понимаю, как не рухнули небеса её души. Но она держит Тари за руку, подходит ко мне, чтобы обнять… В доверии детей есть что-то божественное.

Наш светлячок Аэти.

«Старший Антэ, а командир Кэно хочет убить всех? И меня? Вместе с бельком?» — даже без страха, удивлённо.

Может, её разум и спасло это удивление. И мы — мы ей показали, как смогли, насколько чудовищно и неестественно пытаться убить детей, даже если кажется, что выхода нет.

А Кэно, похоже, хотел умереть.

«Спасибо, малёк… спасибо…»

Не стоит об этом думать.

Человек приказывает мне ждать — и я скриплю зубами от нестерпимости этого приказа, данного врагом. Но больше ничего не остаётся; я сижу и жду, а рядом со мной молча сидят мои выжившие друзья. «Форпост» — льдина, дрейфующая в чёрной пустоте смерти. Я смотрю в пустой тёмный монитор, как в прорубь, и пытаюсь представить, что теперь с нами будет.

Как дико просить помощи у врага.

Как дико просить помощи у врага, с которым нельзя договориться.

На что мы все рассчитываем?

И хуже всего — не отвязаться от мысли: «Кэно был прав. Кэно был прав. Кэно был…»

А, глубина глубин! Бездна мрака!

* * *

На связь выходит новый человек: с ним я ещё не разговаривал. Меня… сказать бы «смешит», но нет, пожалуй, только удивляет его безволосая голова. Смеяться у меня нет сил — как бы комично человек ни выглядел. Я лишь отмечаю: словно мальчишка до Межи с неожиданно постаревшим лицом.

Мелькает мысль: «Они что, специально это делают? Намеренно изображают милых деток, будучи взрослыми? Или у них случайно выходит?» — но было бы полным безумием об этом спрашивать.

Мы разрешили людям визит. Одному постарше, двоим — моложе.

Первый молодой, хоть перешёл Межу и не вчера, собственное лицо совершенно не контролирует, как едва перелинявший. Мы ему противны, он нас ненавидит — и делает всё возможное, чтобы каждый из нас заметил все сложные движения его души на его розовой физиономии в красных пятнышках.

Второму молодому человеку с густой и красивой, почти нашей гривой, плохо. Я с удивлением понимаю, что плохо ему — за нас: он молча разглядывает наш погром, пустые стартовые стенды, машины с которых ушли в вечность, копоть, кровь и гарь — и очевидно чувствует боль. Знакомую нам боль. Я не изучал реакции людей, но даже для меня несомненно его мучительное сопереживание — именно нам. Не из хладнокровных убийц, да.

Мелькает мысль, что не все другие убиты.

И поражает способность одного живого существа понимать, что чувствует другое.

Я невольно вспоминаю, как близ нашего пляжа в Хыро из расщелины в донной скале на меня смотрел перепуганный осьминог. У моллюсков нет мимики, да и морды, на которой она могла бы быть — не было и выражения, но я непонятно как осознал в его взгляде тяжело объяснимую разумность и вдруг почувствовал его страх, как собственный. Между мной и осьминогом установилась странная связь. Тогда я в последний раз в жизни охотился на его сородичей.

Человек понятнее, чем осьминог. Но в трещине между камней сейчас, похоже, сижу я.

А безволосый отлично говорит на том варианте языка Срединного Архипелага, который всегда используешь, если не знаешь, откуда родом собеседник. Он не делает ошибок, произносит звуки очень чётко, но строит фразы странно и забавно: так церемонно, будто как минимум собирался обменяться с нами бельками и договаривался о Дне Обмена. Подчёркивает слова «брат», «родичи» — будто хочет сказать, что это для него больше, чем формула вежливости. И поминает Хэталь. Знаком с культурой.

От человека — уже не ждёшь.

Он бы рассмешил меня, если бы у меня были силы смеяться. Он даже невольно располагает к себе — как профессионал, мой коллега-лингвист. Я успеваю подумать, что общение с носителем языка — отличная практика. Что хорошо бы поговорить с ним по-русски. Военный лингвист в попытках вспомнить прошлое — какая ирония.

Перехваты и дешифровка — и то уже прошлое.

Хорошо ещё — не присутствие при допросах. Я слышал, наши слишком многому научились у людей. Это омерзительно. Мне повезло не участвовать в этом.

Но уже неважно.

Я говорю не с бойцом людей — с коллегой. Это — чудо, но не самое удивительное.

Удивительнее, что люди привезли с собой подарок.

С ними — отличный педиатр из Коро, тот самый, чью книгу мы искали в нашей информационной базе. У нас не было никакой подходящей еды, и мы запустили в синтезаторы его знаменитую смесь для вскармливания бельков — чтобы покормить их перед анабиозом. Отличная получилась смесь, надо сказать… Бездна, мёртвая бездна! — та кормёжка второпях, когда детей слишком много, они перепуганы, взвинчены, голодны, а нас — непозволительно мало, и мы боимся за них, вымотаны, не спали по несколько суток, но надо торопиться-торопиться-торопиться…

* * *

…их зов похож на вопль: «Станция „Форпост-8“, ответьте транспорту „Западный ветер“! У нас на борту эвакуированные с Шеда дети, не менее пяти тысяч, готовьтесь принять. Вы можете нас принять?!»

— Мы можем, — шепчет Гэха, гладя пальцами клавиатуру. — Мы можем, родичи, милые. Вы их только довезите живыми до нас, а мы — примем. С ними