Шмиэл Сандлер - Последняя любовь царя Соломона Страница 17

Глава восемнадцатая

Царевна Несмеяна

Всю неделю я томился в ожидании Типа. Это было непросто - ждать. Я весь истомился. Отвратительные сцены насилия оставили во мне неизгладимое впечатление. Хоть это было и противоестественно, но в некотором смысле они меня возбуждали необычайно. Что ни говори, а рав проявил себя в этом деле выдающимся специалистом, далеко заткнув за пояс меня и, полагаю, добрую половину мужского населения моей страны. Слава Богу, что Вероника лишилась чувств, иначе, несмотря на весь ужас ситуации, она бы, несомненно, сделала сравнение, далеко не в мою пользу. Днем и ночью я разрабатывал планы мести. В воспаленном воображении, я бесконечное количество раз четвертовал и колесовал старого сластолюбца и законспирированного атеиста. Государственные дела я возложил на плечи премьер-министра. В первые несколько дней я не смел звонить Веронике: боялся, что не выдержу и разрыдаюсь в трубку от жалости и любви к ней. В четверг, наконец, я решился. Она сделала попытку рассказать мне о происшедшем, но я, сдерживая волнение, и понимая ее состояние, прервал ее. - Не надо, милая, я все знаю. - Я не переживу этого, Ваше величество, я не смогу... - Ну что ты, милая моя затворница, это жизнь, а в ней всякое бывает. - Меня будто грязью вымазали. - Прекрати называть меня величеством. - Потребовал я, пытаясь отвлечь ее от дурных мыслей. - Но почему, Ваше величество? - Потому что с этой минуты ты моя царица, а я твой раб и ты можешь приказывать мне все, что угодно. Даже повеситься я готов для тебя. - Не говорите глупостей, Ваше величество, только этого мне сейчас не достает! - Прости, Вероника, я безнадежно поглупел, в тот самый момент, когда ты появилась в моей жизни, царица моя! Раз моя смерть пугает ее, значит, она не равнодушна ко мне. - Меня никогда не называли царицей. Я была девушка по вызову. Ваше величество, зачем я вам? - Не смей говорить так, ты была, и вечно будешь моей царицей Несмеяной, сказал я, пытаясь развеселить ее, - ты ведь у меня никогда не смеешься. - Меня всегда унижали и покупали, - голос у нее задрожал, - а это совсем не смешно, Ваше величество. До сих пор я была вещью, у которой есть своя цена, а теперь... - А теперь ты моя повелительница и я твоя вещь. В ответ я услышал тихое всхлипывание. Вероника плакала, ее горькие и очищающие душу слезы, вселяли надежду в мое истерзанное горестными думами сердце.

Глава девятнадцатая

Права и обязанности царя

Шли дни. Тип, казалось, исчез навсегда. Наступила осень. За окном завывал ветер и изредка хлестал по стеклам холодный дождь. Пасмурная погода усугубляла мою тоску по Веронике. Я звонил ей в последнее время все чаще и чаще. Мы говорили часами, и об этом, кажется, стали шушукаться дворцовые сплетники. Опасаясь, как бы наше невинное занятие не дошло до рава, я стал общаться с ней только по ночам. Залезу в постель, натяну одеяло на голову и начинаю говорить ей о своей любви. Точно так же в детстве я читал книги под одеялом и мама, потом искала по всем углам мой фонарик, чтобы отвадить меня от этой вредной привычки. В один из таких грустных дней ко мне явился премьер-министр Самир. Вечную сонливость его как рукой сняло. Походка у него на сей раз, была вперевалочку, и я понял, что и он увлекся гиревым спортом. - Какую гирьку носишь, премьер? - без обиняков спросил я. - За триста грамм перевалило, - сказал он с гордостью. - Ну и как? - Нет слов! Потенции заметно поприбавилось. Несмотря на бравый вид и веселое расположение духа, он был, кажется, чем-то весьма озабочен и, видимо, хотел, но не решался открыться мне. - Смелее, смелее, господин премьер, - подбодрил я его, - что-нибудь не так на международной арене? - Там, как раз, временное затишье, а вот внутренняя политика... - Выкладывай, не тяни! Я приготовился к худшему. - Ваше величество, кабинет министров уполномочил меня заняться вашими семейными делами. - С какой это стати, вы и кабинет считаете себя вправе совать нос в мои личные дела? Меня, например, нисколько не интересует, что и как вы проделываете со своей законной женой. Хотя, судя по весу вашей гирьки, у нее есть основания, жаловаться на вас. Премьера явно огорчило мое раздражение, и он попытался пустить в ход всю дипломатию, на которую был способен. - Ваше величество, - сказал он, раздувая, по своему обыкновению, щеки, что еще более делало его схожим с грызунами, - со своей законной женой я давно уже пришел к полной половой гармонии, а вот ваши жены обратились в правительство с жалобой на отсутствие внимания со стороны августейшей особы. - Что это значит? - А это значит, что августейшая особа, то есть вы, пренебрегаете вашими прямыми супружескими обязанностями. - Импотенты грязные! - заорал я, но тут же взял себя в руки. - Какое дело моим монстрам до моих супружеских обязанностей? Называя так своих министров, я хотел побольнее пнуть премьера, но он оставался невозмутим, будто и не заметил моей подколки. Улыбка у него была такой же круглой и идиотской, как и его заспанное лицо: - Заблуждаетесь, Ваше величество, согласно галахическому постановлению рава Оладьи, супруга может требовать развода, если супруг не выполняет своих законных прав. - Ну так пусть себе и разводятся на здоровье. Лично я всегда готов! - Легко сказать, - Ваше величество, - вы ведь лицо легендарное и не зря молва приписывает вам силу и мудрость. А тут вы с женами никак не поладите. Это может привести к тому, что авторитет ваш в глазах народа резко падет, а он, ведь чего доброго и свергнуть вас может. - Ну и хрен с ним, пусть свергает. - Я не знаю с кем он, хрен-то этот, - укоряюще заметил премьер, - но к женам вы входить обязаны, это постановление рава Оладьи. Я тут же вспомнил предупреждение Типа - "Вероника жива, пока вы ладите с равом" и поспешил согласиться с ним. Пообещав премьеру отнестись к данной проблеме с подобающей серьезностью, я отослал его ко всем чертям и дал волю своему гневу. Ну вот, достал таки меня, курва марокканская! Я тебе припомню это старый развратник. И все-таки, куда же запропастился Тип. Я уже физически ощущал потребность в нем. Все застопорилось, запуталось и зашло в тупик. И развязки без этого пройдохи в галифе я не видел на горизонте. Я позвонил Веронике и рассказал ей о коварных замыслах рава: - Не смейте препятствовать ему, - заволновалась Вероника, - это такой мерзопакостник! Вы просто не представляете себе, какой он страшный человек. - Что он может мне сделать? - То же самое, что сделал своим слугам - поотрезал им языки, чтобы не выносили сор из избы. - Господи, что же с ними стало? - Они от него поубегали к вашему предшественнику Соломону Второму. Только теперь я понял, почему вся придворная челядь у меня немая. Мой предшественник, видимо, тоже нуждался в людях, которые умеют молчать. - Сегодня же войдите к женам, - настаивала Вероника. - О чем ты говоришь, лапонька, я не собираюсь изменять тебе! - А я не хочу терять вас. - Это ты серьезно? - Да, вы первый человек, которому я это говорю. - Знай же, девочка, что и ты первая женщина на Ближнем Востоке, которую я по-настоящему полюбил. - Я рада это слышать. - Я тоже рад, и все-таки ты требуешь невозможного. Я не привык предавать тех, кто мне дорог. - Умоляю вас, сделайте это. Не выполнить требование рава, означает погубить себя и меня. - Но я люблю тебя, Вероника. И не хочу видеть рядом с собою никого кроме тебя. - Умоляю вас, Ваше величество! - И не проси, коснуться другой женщины для меня невыносимая мука. Я уж столько раз касался других, любя ее, что даже не покраснел, утверждая это. - Сделай это для меня, Шура! - неожиданно произнесла она, - я умру, если ты не сделаешь этого. Не ослышался ли я? Она впервые назвала меня по имени. - Конечно, конечно, родная, я всегда готов сделать все, о чем ты попросишь.