Николай Самвелян - Серебряное горло Страница 18

Флора послушно спрятала диктофон в футляр. Я увидел это краем глаза, так называемым боковым зрением. Сегодня, встретившись у дома старика, мы с Флорой не обмолвились ни словом. И о вчерашнем ночном разговоре - тоже. А был он неожиданным для меня самого. Думаю, и для Флоры. Она позвонила поздно, после двенадцати, когда я, утомленный поездкой, уже спал и видел странные сны: все ту же витую горную дорогу, но в машине мы почему-то уже не с Флорой, а с дирижером Игорем. Он что-то втолковывал мне о Юрии и Ирине Ильенко. Будто бы он, Игорь, теперь работал в столичном музыкальном театре (а я отлично знал, что это не так, но почему-то молчал и не перебивал Игоря) и пригласил их на работу. Игорь втолковывал мне: теперь, дескать, не времена Шаляпина и Карузо. Нынче на сценах в триста семьдесят два раза больше певцов, чем в начале века. Не всем же им быть гениями и первооткрывателями. Нужны "рабочие" голоса, которые тянули бы репертуар. В искусстве количество не всегда связано с качеством. Но если сегодня потребовалось качество, что же делать?! Нельзя же ждать, пока появится тысяча Собиновых! Ведь ставки первых теноров утверждены штатным расписанием, они реально существуют... Мне хотелось возразить Игорю, сказать, что он идет на поводу удобных обывательских мнений...

Спал я, видимо, плохо, неглубоко. Потому и услышал телефонный звонок. Флора извинилась - поздно. Но ей не спалось. Она думала над нашими разговорами в машине. И о романсе Демона, там, на горе, в самом сердце Европы, о чем возвещала табличка с наивным текстом. Флоре, видимо, показалось, что она поняла, чего не хватало во всех наших рассуждениях. Не прошли ли времена оперы? Ведь все великие за свою жизнь получали возможность впервые спеть, открыть для человечества пять-шесть центральных партий в тех операх, которые затем надолго становились репертуарными. Конечно, и сегодня рождаются новые оперы. Но даже количественно меньше, чем когда-то. Не потому ли, что у меня не было возможности спеть в совершенно новой, еще никем не замеченной и не открытой оперной партии, я так и заскучал когда-то, бросился в безнадежное соревнование с великими предшественниками, а под конец и вовсе запутался?

Мне не хотелось уже говорить на эту тему, чувствовать себя объектом анатомируемым, но была в голосе Флоры такая искренность и, как мне показалось, какой-то личный интерес, что я мягко объяснил: есть в ее словах правда. Но дело много сложнее. Оперу как жанр время от времени спешат похоронить. А она все же выживает. Да и с голосами сложно. Кто-то подсчитал, что циклы вокальных взрывов, когда появляется особенно много блестящих певцов, случаются раз в триста лет. С чем это связано - загадка. С солнечной активностью? С противостоянием планет? Да и верна ли сама теория?

- Вы меня слушаете? - Это был голос старика. - Мне показалось, что вы отвлеклись...

- Простите. Думал о вещах, близких к теме разговора.

- Привык, чтобы меня слушали внимательнее. Кстати, знаю, что вы сами некогда пели. Даже вспомнил вас по сцене. Но об этом позднее. Итак, с чего же мы начнем? Да, пожалуй, вот с чего. Ровно тридцать лет назад - нет, уже тридцать два года - в зубоврачебную амбулаторию оперного театра, где я в тут пору работал, зашел один известный певец и сказал: "Вы мне поставили новые зубные протезы, а у меня изменился тембр голоса и характер звуковедения". Я удивился: с какой стати? Почему? Как? Сравнили старые и новые протезы. Они действительно не вполне совпали по форме и размеру. Вскоре пришел еще один певец. И представьте, с подобной жалобой. Вот тогда-то мне и взбрело на ум провести серию направленных опытов. Постепенно с помощью пластмассовых пластинок начал укреплять нёбный свод. Вы должны знать, что в образовании звука нёбный свод играет большую роль. Затем мне было выдано два авторских свидетельства на изобретение. Вот, поглядите их. Начались эксперименты с группой специально выделенных певцов. Пластинки я стал делать не пластмассовые, а серебряные. Что вам сказать? Они, безусловно, помогали создавать концентрированный звуковой поток, это было уже успехом. Увеличивалась сила и чистота звука. А что еще важнее, удалось в заданном направлении - я подчеркиваю, в заданном направлении, - менять тембр голоса, его окраску. Это коротко о главном. Теперь полистайте папки, которые лежат перед вами...

В одной из них лежали акты и заключения, подписанные членами ученого совета вокального факультета столичной консерватории. "При всей сложности вопроса, в частности, с этической точки зрения, - прочитал я, - работа заслуживает внимания. Но до поры до времени надлежит хранить в тайне фамилии певцов, давших согласие на установку пластинки. Певцы должны находиться под наблюдением врачей".

Во второй папке были авторские свидетельства и опять заключения комиссий, но уже не консерваторских. Вот что писали члены ученого совета тоже столичного стоматологического института: "Практическая проверка способа показала, что пластинка, изменяющая конфигурацию нёбного свода с целью создания концентрированного звукового потока, что увеличивает силу и чистоту звука, меняет в нужном направлении его окраску, уменьшает утомляемость и снижает резонанс в области черепа, изменяет постановку дыхания и позволяет восстанавливать утраченные певческие возможности. Пользование пластинкой способствует перестройке певческого звуковедения, вновь выработанные вокальные данные сохраняются некоторое время и после снятия пластинки".

Документы всегда производят на меня странное впечатление. Я видел, что здесь все как надо - есть подписи и печати, но, как ни странно, все эти акты пока что оставались для меня лишь пожелтевшими бумажками. Я не успел понять и почувствовать, что уже у цели, что именно эти бумажки и кроют в себе разгадку всех страстей, бушевавших в последнее время на корреспондентском пункте.

- Дочитали? - спросил старик. - А теперь пойдем на кухню. Я угощу вас кофе. Сам уже не пью. Там можно, если хотите, и покурить.

Мы пошли следом за стариком. Сколько же ему лет? Восемьдесят? Девяносто? Полных сто? Не знаю, умел ли старик читать мысли, но, поставив на стол чашки с кофе и пепельницу, он тяжело уселся на табуретку и сам ответил на незаданный вопрос:

- Мне восемьдесят шесть. Мой старший сын год назад вышел на пенсию. А младшему до пенсии оставалось бы еще четыре года. Но он погиб в войну под Белой Церковью. Поднял в атаку взвод. Он был очень добрый и веселый мальчик. Это о моих детях. Теперь о Гитлере, в борьбе с которым и погиб мой младший сын. Вы, конечно, помните, что Гитлер был неудавшимся художником. А Наполеон - неудавшимся писателем и философом. Пытался подражать Вольтеру. Но вскоре сам понял, что на этом поприще ему лавров не стяжать. Один из самых кровавых римских императоров - Нерон - был неудачливым певцом. Я пока что называю факты. И не делаю никаких выводов. Понравился ли кофе? Будьте добры, налейте еще и себе и даме. Еще не устали? Сказ только начался.