Людмила Свешникова - Я тоскую о тебе, брат… Страница 2

И близнец, родившийся первым, тоже складывал у губ ладони и кричал: «Мы не должны нарушать запрет, мы не можем быть вместе!»

Однажды ночью мальчик, родившийся вторым, особенно затосковал о брате и, позабыв о запрете, бросился в реку. Долго боролся он с быстрым течением, поранился об острые камни, но всё же добрался до противоположного берега, подошёл к спящему брату и прикоснулся к нему.

Раздался страшный грохот, к небу взметнулось пламя. Мать, увидев это, бросилась в гущу пламени. Матери легче умереть самой, чем оплакивать гибель детей. Но она не сгорела. Мать — это Вселенная, а она вечная, гибнут только её дети.

Осталась на берегу от братьев только кучка чёрного пепла, но скалы и река запомнили их голоса. В тихую ночь, когда звёзды опускаются к прозрачной воде, скалы тихо гудят голосом мальчика, родившегося вторым: «Я тоскую о тебе, брат!» И река отвечает голосом первого мальчика: «Мы не должны нарушать запрет…»

Зачем Женька такое наплёл на ночь глядя? Как-то вдруг тяжко стало от такой сказки с плохим концом! Наверное, плохое настроение было у парня — размышляет Ножнин. И ещё он размышляет о том, как трудно будет следователю по молодости собрать из кусочков всю картину случившегося. Соберёт ли? Ему, Ножнину, тоже ничего не понятно.

— Ну, жили два брата, — говорит он следователю, — поврозь, значит, жили. Один к другому через речку перебрался — и взорвались…

— На мину попали? Какая это сказка. Мало ли после войны случалось. И сейчас бывает… Всё же почему вы не остались на утренний клёв? Наверное, под воскресенье оставались, а тут ушли ночью, и автобусы до города уже не ходили?

Ножнин и сам не понимает, почему не остались. Было так: костёр прогорал, он собирался подкинуть сухих веток, а Женька внимательно глянул в глаза и сказал:

— Николай Павлович, надо возвращаться, вы же хотите домой, правда?

И Ножнин понял, что на самом деле хочет домой, быстро сложил в рюкзак рыбацкие пожитки. Костёр они спешно затоптали вдвоём.

Действительно, почему не остались?

Возник вдруг в памяти случай трёхлетней давности. Они возвращались с Женькой после дневной смены с завода, проходили мимо пивного ларька, облепленного толпой, жаждущей прохладительного напитка с долей алкоголя. И тут в толпу у ларька нахально врезался расхристанный, пьяный мужик с пустой трёхлитровой банкой. Очередь возмутилась. Ему велели стать в хвост, но он, вспыхнув пьяной злобой, замахнулся банкой. В одно мгновение Женька очутился рядом и твёрдо сказал, бесстрашно глядя в налитые яростью глаза:

— Быстро домой — перебьёшься без пива!

Из безвольно повисших рук пьяного выскользнула банка и брызнула по асфальту осколками. Он даже не взглянул на неё, быстро зашагал прочь. Незнакомым, брезгливым голосом Женька сказал:

— И когда же люди Земли перестанут убивать сами себя?!

Что это было? То же самое, что и на рыбалке, внушение какое-то? Но он, бывший фронтовик, не верит в разные фокусы!

II

— Как-то получилось — не остались, — сказал он следователю.

— Мухин торопился?

— Вроде бы… Точно не могу сказать.

Женька нёс рюкзак с рыбой и котелком, обёрнутым в старые газеты, чтобы не испачкать остального. Автобусы давно не ходили. Они шли по тёмному, спящему городу, пахло дождём — он, видно, пролился где-то неподалёку, но небо всё ещё было плотно забито тучами.

На ходу Женька резко остановился и посмотрел вверх. Ножнин решил, что он опасается дождя, и пошутил:

— Не сахарный, не размокнешь.

Тот с минуту постоял столбом, криво усмехнулся и зашагал быстрее. Ножнин решил, что парень продрог: много купался, оскользнулся в кедах с мостков, моя котелок из-под ухи. Дома он предложил Женьке выпить чаю, но тот отказался, занёс рюкзак в прихожку и сказал, непонятно к чему:

— Спасибо вам за всё!

Чёрт возьми, а он же прощался! Значит, собрался куда-то исчезнуть!

— Да, — уверившись, сказал Ножнин. — Торопился он…

— Вот видите… Как спалось в ночь после рыбалки?

— Часа три поспал, не больше. Значит, в шестом проснулся, а в семь к Евгению пошёл.

Женька ушёл, и Ножнин сразу лёг. Уснул быстро. Приснилась война. Первые годы после демобилизации по ранению война снилась часто, потом всё реже и реже. Ножнин был рад этому, не хотелось видеть войну даже во сне.

Той ночью война приснилась опять. Он лежал на краю глинистого окопчика, за ним было безрадостное поле — мешанина из грязного снега и вздыбленной снарядами земли. По полю на окоп ползло огнистое облако. Ножнин понимал: надвигающуюся опасность надо остановить залпом орудийного расчёта, но голос пропал, губы онемели. Можно подать команду взмахом руки — рука не поднимается, как перебитая. А огонь клубится всё ближе — это гибель.

Неожиданно откуда-то сбоку наперерез бросается Женька, широко распахнув руки, преграждая пламени доступ к окопу. Волосы у него почему-то белые, вроде совсем это не Женька, а незнакомый мужик громадного роста. Он оборачивается к окопу и кричит Женькиным голосом: «Я тоскую о тебе, брат!»…

Часы на стене с усилием проскрипели пять раз. Лёжа в постели, Ножнин вспоминал кошмар и вдруг понял, что пробудился от голоса из сна, когда уже ощущал рядом привычную обстановку и знакомо высвечивался прямоугольник балконной двери.

Он встал, вытащил из морозилки рыбу и вывалил в раковину. Прикосновение к холодным рыбьим телам рассеяло остатки сонливости. Хотелось пожарить рыбу с луковым гарниром — Женька любил такой гарнир, — но в холодильнике нашлись только две привядшие луковки, на базар идти было рано, стучаться к Женьке тоже рано — пусть парень доспит.

Пожарив рыбу без лука, Ножнин лёг, но сна не было, и неизвестно отчего возникло беспричинное беспокойство. Он лежал, прислушиваясь к звукам зарождающегося дня. Заскребла метла дворника. Он заворчал слышимо на какой-то беспорядок, зазвенел ведром. Проехала грузовая машина, тяжко громыхнув на выбоине дороги, проехала вторая, тоже громыхнула и стеклянно прозвякала — в магазин повезли молоко.

Без пятнадцати семь Ножнин поднялся на пятый этаж позвать Женьку завтракать, позвонил. Женька не отозвался, и Ножнин решил, что тот тоже встал рано, убежал на стадион крутить утреннюю гимнастику. Он собрался отойти от его двери, но за ней вдруг ясно раздался стон.

Испугавшись, Ножнин забарабанил в дверь кулаком. Из квартиры напротив появилась заспанная женщина в шлеме из бигудей и раздражённо сказала:

— Людей ни свет ни заря тревожите, совесть надо иметь!

— Там что-то случилось! — пояснил ей Ножнин, и соседка заинтересованно заглянула в замочную скважину: