Елизавета Манова - Один из многих на дорогах тьмы Страница 20

- Аэна! - позвал ее бог. Он принес еду и питье, но ей уже ничего не надо.

- Подкрепись, - приказал он, - и я расскажу тебе все. Он не умер, Аэна!

Долго-долго глядела она на него - на родное лицо и чужие глаза, где угрюмая горькая сила и безжалостная доброта, но не ложь, нет, он не жесток, он не стал бы ее терзать бесполезной надеждой.

- Ешь! - велел он, и она немного поела.

- Пей! - велел он, и она отпила из кубка вина.

- Я попал в ловушку, - сказал он, - в Святилище Тьмы. В вашем мире полно флуктуаций, - сказал он, - надо же было нам туда угодить! - он ходил по комнате - страшный, легкий, полный темной упругой силой, и она безмолвно следила за ним. - Торкас во мне, - сказал он, - но одновременно быть мы не можем - или он, или я. Я должен уйти, - сказал он, - и я уйду. Я еще не знаю, как это сделать, но я уйду - и он будет жив.

- Великий, - сказала она, провожая его глазами, - ты знаешь сон про огненное кольцо?

И он обернулся.

- Много раз ты отбрасывал меня в темноту, и оно сжигало тебя. Я больше так не хочу.

- Девочка! - сказал он, и голос его был мягок, и спокойная твердая нежность была в глазах: - Что ты тревожишься о пустяках! Я столько раз уже умирал, что для меня это плевое дело. Трудность не в том, - сказал он, мне нельзя умереть, потому что Торкас тоже умрет. Мне надо просто уйти, а это противоречит... Ладно! - сказал он. - Потерпи. Думаю, что сумею.

- Великий! - сказала она сердито. - Я не умею лукавить и говорю только то, что хочу сказать. Я хочу, чтобы Торкас был жив! - сказала она. - Если он умер - умру и я. Но ты не обязан умирать за него. Довольно того, что ты сделал для Энраса, когда избавил его от позора и мук. Пусть будет, как есть, - сказала она, - ты останешься - мы уйдем.

- Глупости! - сказал он. - Никто мне не должен. Аэна, - сказал он, ты что, не любишь сына? Разве мать смеет так говорить?

- Да! - сказала она. - Я - плохая мать! С той ночи, когда ты впервые ко мне пришел и назвал его имя, я знала, что он обречен. И я согласилась, - сказала она. - Я зажгла для тебя огонь и служила ему. Молитвой и огнем я тебя привязала, чтобы ты не покинул нас. Да, я плохая мать! - сказала она. - Это я погубила Торкаса, а не ты. Это я определила его судьбу. Я знала, что ты однажды проснешься, - и Торкас умрет, но потом ты сделаешь то, что не сделал Энрас: спасешь всех живущих и детей их детей. И поэтому я говорю: пусть будет, как есть. Я умру...

Он засмеялся. Не разгневался, а засмеялся и взял ее руку в свои.

- Малышка! - сказал он, - ты почти угадала. Погоди, - сказал он, - я тебе все объясню. - Он легко перенес из угла тяжелое кресло и сел напротив - глаза в глаза. - Мне плохо с тех пор, как Торкас заснул, - сказал он угрюмо. - Верь или нет, но я его полюбил, и он тоже ко мне привязался слегка. Если б не Торкас, я дал бы себя убить - это было мне все равно. А теперь я прожил так долго, что кое-что о себе вспомнил. И теперь я знаю, чего хочу. Я хочу свободы, - сказал он. - Уйти насовсем. Не рождаться и не умирать. Заплачу свой последний долг...

- Кому?

- Себе, - сказал он с усмешкой. - Понимаешь, девочка, я сам не знаю, что я такое. Когда-то я жил, но это было давно, и я ничего об этом не помню. Я помню только, что я уничтожил свой мир. Мы многое знали и умели больше, чем надо. Нет, - сказал он, - никто меня не судил. Я сам осудил себя на многие сотни смертей. Довольно глупое наказание, ведь я не помнил, за что осужден. А теперь вспомнил - и мне надоело. Я хочу расплатиться и уйти. Мир за мир, - сказал он, - и хватит! Так что не мучай себя, а просто жди.

- Если б ты мог, сказала она, - ты бы давно уже был свободен.

И опять он не разгневался, а улыбнулся, и веселый страшный огонь полыхнул у него глазах.

- Не кусайся, - сказал он, - я все смогу! Лишь бы я сам себе не мешал. Жаль, - сказал он, - ты не сумеешь понять...

- Нет! - сказала она. - Говори! Я хочу тебя слушать!

- Дело в энергии, - сказал он с усмешкой. - Здешний очаг невелик, процесс еще можно остановить. Надо просто потратить себя до последнего эрга... Вот что паршиво, - сказал он, - ваше солнце, по-моему, уже нестабильно. Через несколько тысяч лет...

И она улыбнулась. Думать о тысячах лет тому, кто считает свой срок на дни!

- Потерпи, Аэна, я сумею.

- Бог мой! - тихо сказала она, и глаза ее вспыхнули торжеством, и слабый румянец окрасил щеки. - Я знаю выход, - сказала она. - Возьми мою душу и слей со своей!

Он покачал головой, и она улыбнулась. И сказала с насмешливым превосходством:

- Что ты знаешь о людях, могучий дух? Ты осудил себя - и это твое право, но разве я не вправе себя осудить? Я - плохая мать, - сказала она. - Не важно, ради чего, но я обрекла на гибель сына. Я - плохая жена, сказала она, - потому что все эти годы я любила тебя. Да! - сказала она, не Энраса, а тебя! И не в память Энраса, не ради людей - для себя одной я тебя удержала. Боялась, ненавидела, проклинала - и звала тебя каждую ночь. Они считали меня святой! - она невесело усмехнулась, - а я звала тебя каждую ночь и думала о тебе, как о муже! А что мне делать теперь? спросила она. - Ты в теле Торкаса, и нам невозможно быть вместе. А если ты умрешь, а Торкас воскреснет, - прощу ли я ему твою смерть? Смирюсь ли, что он - не ты?

- Ничего, - сказал Безымянный, - время излечит. Ты привыкнешь, Аэна.

- К чему? К греху, который не стал грехом, потому что и этого мне не досталось? Что меня ждет, мой бог? Бесполезные слезы и поминальный огонь. Ожидание смерти и память о том, что мне предстоит расплата. Пощади меня, сказала она. - Ты изведал уже посмертных скитаний, так избавь же меня от них!

Он долго глядел ей в глаза и неохотно кивнул. Тут ничего не поделаешь: она из нашей породы. Из гордости или упрямства она сделает это с собой, не понимая - она ведь жива! - чем за это заплатит. Довольно просто вступить на Дорогу Тьмы, но как непросто исчезнуть с проклятой дороги!

- Мне очень жаль, - сказал он. - Ты так красива!

Они сидели, держась за руки, а день уже угасал, и сумрак, густой и теплый, пластами лежал у стен.

Он говорил:

- Невесело им придется. Водный баланс нарушен. Вода почти вся ушла на полярные шапки. Если не придавить эту дрянь прямо сейчас, ледниковый период им обеспечен.

- Мы сейчас уйдем?

- Скоро, - ответил он. - Мне не хочется торопиться. Если это моя последняя жизнь... нет, - сказал он, - я ни о чем не жалею. Разве только, что Торкас твой сын.

И она прижалась щекою к его руке.

А сумрак уже загустел в тяжелую душную ночь. Только мы - и ночь, мы и Тьма. Она подошла - огромная, вечная, никакая, обняла, окружила, только я и он...

- Останься, Аэна, - сказал он, - жизнь - неплохая штука.

Но она улыбнулась, глядя в его глаза - в заветное озеро Тьмы, в желанную заводь забвенья. Она уходила в его глаза, в их ласковую печаль, в их жестокую силу. Без страха и сожаленья она уходила в него, как ручей вливается в реку; ей было так мягко, так радостно, так беззаботно, как может быть только на материнских руках.