Стивен Холл - Дневники голодной акулы Страница 22

— Вы ведь доктор, — сказал я. — Я нахожусь в ваших умелых руках.

— Мы играем в команде, Эрик. Отдых нам гарантирован, когда мы доберемся до конца.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать: доктор Рэндл по большей части видит то, что ожидает увидеть, а не то, что на самом деле перед ней находится. «Я нахожусь в ваших умелых руках?» Я отнюдь не всегда говорил ей такое. Явившись к ней впервые, я вообще не произносил ничего подобного, но — вжик! — это пронеслось поверх буйной ее крупной головы вместе со всем остальным. Возможно, большинство людей не замечают и половины из того, что в действительности происходит.

— Я вам верю, — сказал я.

Рыжик, пес доктора Рэндл, обнюхивал мои ноги, радостно-возбужденный из-за запаха Иэна. Иэн обнюхает, когда я вернусь, мои джинсы, взглядом выразит: как же ты омерзителен, а затем продефилирует прочь, задрав рыжий хвост и в знак презрения демонстрируя мне свой розовый анус.

— Проголодался, — Рэндл улыбнулась, глядя на своего лохматого песика. — Если я его не покормлю, так он снова начнет бросаться на дверь холодильника.

Я наклонился и потеребил Рыжика за ухо. Он повалился на пол, выставив брюхо.

— Я поеду, — сказал я, поглаживая псу брюхо. — Загляну к вам в следующую пятницу.

Пес долю секунды смотрел на меня так, словно знал, что я говорю неправду.

Выйдя наружу, я, прежде чем забраться в желтый джип, снял с его ветрового стекла пару промокших бурых листьев. Захлопнул дверцу и завел двигатель. Стоял холодный, ясный и ветреный осенний вечер. Я поднял до упора все рычажки обогревателя, потер руки о колени, чтобы их согреть, и поймал по радио какой-то старый рок-н-ролл. Желтый джип с хрустом съехал с обочины. Я осторожно влился в дорожное движение.

Отперев входную дверь, я вошел в дом. Забавно, что снаружи дом может выглядеть совершенно по-прежнему, меж тем как внутри все изменилось. Прихожая, гостиная, кухня — все это теперь выглядело таким пустынным. И чистым. Все вымыто, вытерто, вычищено пылесосом и убрано. Отбеленные кости. То, что имело хоть какую-либо ценность, я уложил в коробках и запер в комнате. Все, что представляло опасность, спрятал в защитных почтовых отправлениях.

Я опустил жалюзи в кухне, задернул шторы в гостиной. Несколько минут посидел на диване, размышляя о том, что подумает Рэндл, когда я не появлюсь у нее в следующую пятницу. Что она подумает, когда поймет, что я сбежал? Может, она и не особо огорчится. Может, придет к выводу, что ее измышления о «синдроме беглеца» с самого начала были совершенно верны. Да, скорее всего, так она и подумает. В то же время я надеялся, что ей меня будет немного недоставать.

Сейчас я сижу за письменным столом в спальне, за пишущей машинкой. Иэн дрыхнет на куче записных книжек у меня на кровати. Диктофонное бормотание больше его ничуть не тревожит. Спустя столько месяцев я и сам его практически не замечаю. Скоро мне предстоит засунуть сопротивляющегося кота в клеть для переноски, упаковать диктофоны и покинуть этот дом — может быть, навсегда.

Через две ночи после того, как моя гостиная расщепилась, обратившись во влажную и глубокую концепцию пространства, в которой мне пришлось плыть и ради спасения жизни цитировать «Мантру Райана Митчелла», акула явилась снова. Было два часа ночи, и я сидел на кровати, обливаясь холодным потом и так стискивая в кулаках конверты, что костяшки пальцев сделались совершенно белыми. Напрягались и растягивались стены, и по всей комнате метались странные тени, рябились причудливые ассоциации. Но не так давно распакованные диктофоны Эрика Сандерсона Первого болтали сами с собой в каждом углу спальни, и питающаяся памятью акула, людовициан, оставалась заблокированной за штукатуркой. Она не могла пересечь периметр. Не могла прорвать бездивергентную концептуальную петлю. Письма от Эрика Сандерсона Первого варьировались в очень широком диапазоне — от совершенно ясных до почти не поддающихся расшифровке, — но его приемы действовали. Действовали все без исключения.

И вот так, поначалу для пробы, а потом с осторожной, но растущей уверенностью, я сделался учеником прежнего себя. Я узнал о людовициане и о словесных следах доктора Трея Фидоруса. Узнал, как мало Эрик мог припомнить о стоянках машин без номерных знаков, ремонтных туннелях и прочих потайных местах, составляющих внепространственный мир. Я учился запускать поддельные концептуальные потоки, закоротив те, что существуют в действительности, цеплять себе на череп папоротники и лишайники чужих мыслей, прятать свою кожу и даже одежду под маскхалатом другой личности, пока не обрел умения становиться невидимым по собственному желанию. Пока не достиг того, чтобы кто бы то ни было, глядя прямо на меня, не видел меня настоящего.

Эрик Сандерсон Первый прислал мне рекомендательное письмо, и я получил работу. Эрик Сандерсон Первый прислал мне перечень полезных свойств личности для подражания, и благодаря этому мой выбор пал на аналитика Марка Ричардсона. Мы с ним работали в одном офисе. На работе я разузнал о семье Ричардсона, о его прошлом, его убеждениях, мировоззрении и надеждах. Я изучал его голос, манеры, выражения лица. Оттачивал их перед зеркалом, с помощью видеокамеры и магнитофона. Практиковался в этом на протяжении многих дней, складывавшихся в месяцы, пока не научился воссоздавать его образ в считанные секунды, не научился исчезать, не научился двигаться в любом направлении, не посылая в мир ни малейшей ряби от своего собственного «я». Если «Мантра Райана Митчелла» на протяжении первых месяцев была довольно-таки неуклюжей защитой на случай кризиса, то мой поддельный Марк Ричардсон стал ее более сильной, более гибкой, более совершенной заменой — почти неуязвимой маской.

Когда Эрик Сандерсон Первый писал свои письма, он был пустой коробкой с набором тактических ходов и маневров, сломанным заводным солдатиком. Спустя какое-то время я понял: он обучал меня тому, что должен был делать сам. Тому, на что у него недоставало сил.

Один за другим тянулись месяцы моей новой жизни, пока не обратились в год. В конце концов я добился всего, на что был способен, овладел всеми уловками и приемами так хорошо, как только мог.

Письма от Эрика Сандерсона Первого перестали поступать четыре дня назад. Это напомнило мне об идее Клио насчет рожицы, вытатуированной у нее на большом пальце ноги, — то, как Эрик призрачно отправил в будущее свои последние вздохи, тоненько, точно бекон, нарезав их на триста конвертов и пакетов. Наконец прибыл самый последний. Человек проживает так много различных отрезков времени. И каждый из них заканчивается.