Сборник - Фантастика, 1966 год. Выпуск 1 Страница 22

Спустя минуту Гри на третьей скорости уже пересекал школьный сад.

– Ну, а теперь посмотрим, что же нам скажет Элу Большой,- сказал старик.

Включив экран, Гор Максович сначала забормотал, потом пустил каскад гм-гм-гм, модулируя его от невнятного хмыканья до безукоризненной артикуляции, и произнес трубным голосом электронного информатора:

– Итак, дорогой Дин Григорьевич, за вчерашний день ваш сын выдал двести восемьдесят единиц информации по шкале Розова-Анжу вместо шестидесяти, положенных учебной программой. Это по устному рассказу. А теперь посмотрим, что даст нам письменный вариант. Ага, ага, ага… двести сорок. Это без графологического анализа. Подождем минутку, одну минутку… так, еще шестьдесят. Итого, стало быть, триста.

– Да.- Дин Григорьевич торопливо барабанил пальцами по панели,- но совершенно очевидно, что устный рассказ текстуально не уступает письменному и уже хотя бы поэтому содержит больше информации.

– Вот именно,- подхватил старик,- но не в чистом ее, так сказать, обнаженном виде, а в скрытых эмоциональных формах, представленных исключительно в модуляциях голоса и пантомиме. Голосом, глазами, руками человек досказывает то, что не удалось облечь в слово. А Элу Большой этой информации не учитывает. Для Элу существует сигнал только в слове. Между самым одаренным мимом и каменной бабой для Элу нет никакой разницы.

Пересекая комнату по диагонали, Дин Григорьевич всякий раз непроизвольно останавливался посредине - в том месте, где диагонали расходились. Потом он решительно направился к окну и минут пятнадцать, не отрываясь, смотрел вниз.

В школьном саду играли ребята - как сто и двести лет назад, они рядились в индейцев, бегали наперегонки, восторженно визжа при успехе и хмурясь при неудачах. Что мог сказать об этих ребятах Элу Большой? Ничего: по Злу, эти дети не были носителями информации.

Потом вдруг среди играющих в саду ребят появился Гри.

Он мчался вприпрыжку, имитируя бег лошади. Дин Григорьевич улыбался. Он думал о том, что информация, которую выдал вчера и сегодня этот мальчик, индуцировала в мозгу у него, отца, мысль-лавину. Кто знает, может, именно в ней выкристаллизуется конструкция нового Элу. Об этих мысльлавинах впервые заговорил в прошлом веке математик Тьюринг. Он полагал их исключительным свойством одаренных людей. Но, возможно, Тьюринг ошибался? Наверняка ошибался; во всяком случае, временная характеристика этой функции совершенно необходима: дети-то почти всегда мыслят творчески. Тысячи детских “почему”, изнуряющих взрослого человека, это и есть цепная реакция, мысль-лавина Тьюринга.

Почему же мы не доверяем детям? Что происходит, когда дети вырастают, с этими их мысль-лавинами - исчезают они спонтанно или подавляются извне? Альберт Эйнштейн признавался, что он чересчур долго был ребенком. Иными словами, то, что другими решено было уже окончательно и бесповоротно, для него оставалось загадкой. И в этом его первое преимущество: когда все ясно, нет нужды открывать, нет нужды познавать.

Однако где-то ведь надо остановиться - нельзя безоговорочно полагаться на мироощущение детей. Лень, праздность, легкомыслие, пустое фантазерство - это тоже дети. Но что такое, в сущности, лень? Если отбросить всякие нравственные приговоры, то лень - просто-напросто нежелание системы функционировать в заданном направлении. Но полноценное функционирование - естественное состояние всякой нормальной самоорганизующейся системы. Почему же она сопротивляется? Неужели она инстинктивно оберегает истинное свое “я”, которое надобно раскрыть? Стало быть…

– Странно,- сказал неожиданно вслух Дин Григорьевич.

– Ничего странного,- возразил стоявший рядом с ним человек.- Жил некогда в Ясной Поляне удивительный старик. Впрочем, тогда он еще не был стариком. И написал он, человечище этот, забавную статейку: “Кто у кого учится?” И доказывалось в этой статейке, что мы - опытные и всеведущие - учимся у детей.

– Да,- рассмеялся Дин Григорьевич,- во всяком случае, наиболее разумные из варварского племени взрослых. Но кто может указать подлинные границы истины? Самое трудное - вовремя остановиться. Прежде людям это не слишком удавалось. А теперь? Я знаю, вы видите Гри уже здесь, у себя, но…

– Короче,- внезапно прервал его Гор Максович,- мой старомодный дед определял такие ситуации яснее: и хочется и колется. Гри должен остаться здесь, на седьмом, по классу спецпрограммы - десять лет за семь плюс “зеленая дорога” спонтанным влечениям. Но его отец боится… ммм… промаха. С одной стороны, он не решается потворствовать склонностям своего сына, с другой - не решается им противодействовать.

– Да,- кивнул Дин Григорьевич,- ваш старомодный дед прав. У меня нет уверенности, что незаурядная наблюдательность и впечатлительность - это и есть истинный Гри. Через три года - что три! - через год все это может улетучиться без следа. А память о недавней твоей исключительности - нелегкая память.

– Превосходно, превосходно,- воскликнул старик, - а позвольте узнать, чей же удел может предвосхитить ваш Элу? Чьей судьбой он вправе распорядиться? Всякой, только не вашего сына! Так? Извольте ответить: так? И вообще на кой, собственно, черт тогда ваш мудрый Элу?

– В том-то и беда,- вздохнул Дин Григорьевич,- что мудрости у него не больше, чем у нас с вами. Школьная система во все века - оговорки не меняли дела - основывалась на абсурдной аксиоме: человек стандартен по существу своему. Дифференциация же, за редчайшими исключениями, оказывалась уделом лишь будущего, когда воспоминания о школе были уже, как воспоминания о первой любви,- красочны, элегичны и бесполезны. Но ведь и Элу видит только прошлое и настоящее, да и то лишь уголком глаза. А греческие мойры и римские парки,- расхохотался Дин Григорьевич,- по-прежнему запирают нас на замок, ключи же забрасывают s будущее.

– И это все? - сухо спросил старик.- Значит, сперва сыщем ключи, а потом и решим, как быть нам с сыном единокровным?

– Не гневайтесь, дорогой учитель…

– Не валяйте дурака, Дин. И не забывайте, что между этими двумя предметами - замком и ключом - иногда лежит целая человеческая жизнь.

– И потому,- радостно подхватил Дин,- да здравствует отмычка! Но вспомните Гана Брунова - вундеркинда, который в семь лет забавлялся интегралами, а в двадцать оказался заурядным программистом с незаурядным самомнением, чуть не приведшим его к самоубийству.

– Отлично,- миролюбиво заговорил старик,- вы оберегаете Гри от душевной драмы, возможность которой железно предусматривается теорией вероятности и вашим житейским опытом. А каково придется взрослому человеку, который вдруг обнаружит, что по вине отца и школы он сделал вдесятеро меньше того, что мог сделать? Заметьте, я ничего не говорю об интересах общества, которому нужны не заколдованные хранилища энергии, а действующие установки.