Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга третья Страница 22

«Все хорошо, мальчик мой, все хорошо»….

Да, так, в чем был, не справившись с одеждой упасть в прохладу простыней, прижавшись лбом к валику подушки. Закрыть глаза, пытаясь унять эту бешеную качку.

Кусая губы, словно в ознобе трястись, не в состоянии удержать слез и дрожи оборванных нервов. Забыться б! Но не приходит к нему забытье. И облегчения душе нет.

Одно счастье — уехал Император, не смущает, не манит, не карябает. Не стреляет разными своими глазами. Не пытается вырвать сердце, украсть душу. Все прошло. Только отчего-то царапает холодным стальным коготочком тоска. И хочется выть. Волком выть на луну от своей беспредельной тоски, от каждого сокращения сердца, толкающего густую, отравленную ядом наваждения кровь.

Сжать в пальцы в кулаки, шепча как заклинанье: «ненавижу». Дрожать всем телом, заставляя себя уверовать в истинность этого.

Внезапно провалиться в забытье, не жить, не чувствовать, но и в забвении нет спасенья. И в забвении крутит и выворачивает тело, бьет лихорадочная дрожь.

Очнуться случайно, внезапно, открыв глаза смотреть на метавшиеся по стенам тени. Ночь…. Шелест крон за окном, шепот текущей воды…..

А рядом — Вероэс. Усталое лицо, встревоженные глаза. Пожать его руку, поймав, улыбнуться, ободряюще…

— Все со мной хорошо, Вер, — прошептать, словно пророча, сжать губы, больше ни о чем не говоря вслух — только глазами.

И такое же легкое и теплое пожатие приходит ответом. Тепло….

И снова, словно на плоту по реке, качает…. Куда — то несет течение. Несет вдаль. Все знакомые места давно позади, только нет никакого желания подняться, да впитывать новое.

Улыбнувшись, пропускать сквозь себя грезы. Что в них? Ведь ни капли истины, одна замаскированная грусть.

— Хорошо? — усмехнулся Вероэс. — Ни в жизнь не поверю. На тебе лица нет.

— Это пройдет, — облизнув губы, смотреть в потолок, словно желая увидеть звезды. — Когда-нибудь это пройдет. Говорят, все проходит, Вер.

— Что с тобой? — тих голос медика, не поверить этому голосу нельзя. И не довериться тоже.

— Плохо мне без него, — тихо выдохнул Да-Деган, пряча взгляд. — Ненавижу эту сволочь, а как в дурмане хожу…. Вот уехал, а мне хоть следом беги. Тоска!

Отвернуться в сторону, пытаясь скрыть пунцовый румянец, пытаясь скрыть истину, хотя б от себя скрыть.

— Локки стерва! — дрожащим от ярости голосом прошептал Вероэс.

— Не жалей, — сух голос, полон пламени, — недолго ей осталось! Доигралась ведьма! Энкеле под пытками, прежде чем сдохнуть много интересного рассказал. Если хоть сотая доля всего правда — скрутит Император ей голову. Впрочем, он и разбираться не станет, где ложь, где истина.

Вздохнув, Да-Деган, закусил губу, откинув одеяло, заставил себя встать на ноги. Упрямые серые глаза смотрели устало. Скинув шелка, к которым никто не посмел прикоснуться, закутал плечи в мягкие объятия домашнего халата.

Опустившись в кресло, закинул ногу на ногу. Барабанили тонкие пальцы по подлокотникам, блуждал взгляд по стенам.

Вероэс поставил стул рядом. Присел, оседлав его. Поймав руку, сжал ее, заставив посмотреть в свои глаза.

— Хорошо, — проговорил он. — А теперь скажи, что вы со мной сделали? Я себя идиотом чувствую, теперь. Почему я Локите ложь, словно истину говорил. Я ведь верил…

— Так ты полагал ее истиной, — отозвался Да-Деган, безразлично пожав плечами.

— Но разве это возможно? И кто это сделал?

— Возможно все, — усмехнулся Да-Деган, кутаясь в теплую ткань. — И ты в этом убедился. А сделал Рэй. Мальчишка весьма искусен. У твоего внучка Дар.

Усмехнувшись, он вытянул кисть из рук Вероэса, облизнул внезапно пересохшие губы.

Внучок…. Отчего-то пустота в душе стала полной и беззвучной. Не беспокоило, не тянуло душу, только пустота эта поглощала все мысли, все чувства. Казалось — он проваливается в глубокий колодец и летит, а мимо проносится весь мир.

— Почему ты мне сразу не сказал? — он не узнал собственного голоса, и очнулся, когда ладонь Вероэса легла на плечо.

— Что он мой внук? Не знаю. Стеснялся, наверное. Связь с Локитой не делает мне чести.

— Хэлан твой сын!

Вероэс согласно кивнул головой. Рука только крепче сжала плечо. И взгляд скрестился с взглядом. Так могли б смотреть только два друга — противника. Не выдержав, Да-Деган отвел взгляд.

— Почему, — проговорил было Дагги, но Вероэс быстро его перебил.

— Не нужно, Дагги, — пробормотал он быстро, — я знаю все, что ты можешь сказать. Я не раз сам задавал себе все вопросы. Не знаю…. Нет у меня ответов. Не знаю, почему так, а не иначе…. Жалею, конечно, да, жалею…. Если б время повернуло вспять. Но и тогда — навряд ли. Я не смогу предать Аториса. Даже сейчас. А Хэлан…. Даже если б он знал, мы были чужими… совершенно чужими…. И чуждыми. Его вела гордыня…. И все что я мог, я сделал. Ведь больше всего я боялся, что, однажды очнувшись, ты решишь придушить моих внуков, за одно лишь то, что они — внуки Локиты.

— И ты подсунул их мне….

— Еще скажи, что оно того не стоило?

На губах Да-Дегана появилась легкая улыбка.

— Стоило, — прошептал он. — Ты обманул мою ненависть, Вер.

Он провел пальцами по щекам. И кончиками пальцев почувствовал теплую влагу на собственной коже. Отерев слезы с лица, снова посмотрел в лицо Вероэса, впитывая и пытаясь навсегда запомнить каждую черту лица. Потаенное лукавство в глазах, решительность и смелость.

— Послушай, — внезапно проговорил Вероэс, — Это наваждение, ну то, что со мной сотворил Рэй. С тобой это так же?

— Хуже, — отозвался Да-Деган сухо. Рука сжалась в кулак. — Знаешь, — добавил он, — рано или поздно, ты б понял, что врешь. И если б захотел, стряхнул бы с себя наваждение.

Тяжело вздохнув, Да-Деган поднялся из кресла, и осторожно обогнув Вероэса, приблизился к окну. Прижавшись лбом к стеклу, прикрыл глаза, чувствуя, как из-под век текут слезы. Они не задевали. Не перехватывали дыхание. Они текли ручьем, словно слезы освобождения. Но это было не так. Не рождалось в душе ни одного нового отклика, просто боль не тревожила.

Вспомнив синь небывалых камней в своей руке, их теплую тяжесть, вспомнил и иллюзию свободы. И словно сжалось кольцо, беря в тиски сердце!

Почему он их отдал? Почему поверил стародавнему пророчеству? Разве устоит Лига? Разве не сметет ураган настоящее?

Он боялся грядущего и боялся, сильнее, чем самого страшного своего врага — себя. Паутину кода, сросшегося с душой, свою ненависть, так похожую на любовь, свое презрение, что можно спутать с восхищением.

И разве пообещав, в его власти сбежать, не кинув к ногам императора обещанного?