Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств Страница 23

— Отчего же, я могу предложить даме руку. — Симонэ галантно протянул Моник ладонь, но блуждавшая на его губах глумливая улыбка совершенно лишила этот жест какого-либо изящества.

— А где вы видите даму? — хриплым юношеским басом гаркнула Моник и хохотнула.

В этот момент откуда-то красивым бодрым аллюром вынырнул Андварафорс. Он подскочил к Моник, и та, улыбаясь, спрыгнула ему на руки, после чего викинг победоносно увлек ее в здание. Среди терзаний ревности, раздиравших мою душу, я даже не заметил, как Симонэ, стоявший рядом со мной, куда-то испарился.

Лишь через пару мгновений я снова заметил его. Неутомимый шалун бодро карабкался вдоль окон второго этажа, ловко цепляясь длинными пальцами за выступы стены и ржавеющие крепления водосточной трубы. Его длинное бледное лицо расплылось в ухмылке. Но в какой-то момент его рука сорвалась, ботинки заскользили по стене, и Симонэ повис, барахтаясь, на одной руке. Но подтянулся, уцепился другой рукой за выступ подоконника и, взобравшись на него, торжественно вскинул руки вверх и загоготал страшным замогильным смехом.

— Вы в конце концов расшибетесь, Симон! И тогда Кревски сожрет нас всех с потрохами. А повторных съемок я не выдержу! — крикнул я ему, но Симонэ отрицательно покачал головой и, ловко просунув руку в форточку, открыл окно и исчез за шторой.

Глава третья

Мне совершенно не хотелось попасть под раздачу, поэтому я на цыпочках пробрался на второй этаж — в надежде проскользнуть незамеченным мимо двери режа и укрыться у себя. Но не тут-то было. Дверь в апартаменты Кревски была распахнута настежь. Судя по то удаляющейся, то приближающейся ругани, Меб по старой привычке носился по комнате. Взвизгивала Мила. Извиняющимся тоном успокоительно бормотал дю Барнстокр. Симонэ, чрезвычайно довольный происходящим, подхлестывал яростный смерч режиссерского неистовства короткими репликами, которых, впрочем, не замечал никто, кроме госпожи Мозес. Она заговорила нежным хрустальным голоском, и в ответ ей Симонэ зашелся очередным приступом хохота, который тут же накрыло волной воплей и стенаний режиссера.

С трудом разобрав в словесном потоке собственное имя, я насторожился и, как только в дверях показалась всклокоченная шевелюра Меба, не разбираясь, юркнул в ближайшую дверь. Это оказался номер-музей.

Шторы были приспущены, на кровати, как и полагалось, лежал альпеншток. Пахло свежим табачным дымом. На спинке кресла посредине комнаты висела брезентовая куртка, на полу, рядом с креслом, валялась газета. Прислонившись спиной к куртке, принадлежавшей, предположительно, тому самому Погибшему Альпинисту, сидел маленький скрюченный старичонка лет восьмидесяти, а рядом с газетой, на полу, в облаке сизого дыма, возлежал Лель.

Правильнее было сказать — Лель номер пять. Предыдущих четырех вместе с дрессировщиками Мебиус уволил в течение первой недели съемок, а этот пока держался. Это был мировой пес, потрясающе умное и могучее животное ростом с теленка.

Дрессировщик безмолвствовал. Взгляд его был устремлен на стол. На столе ничего особенного не было, только большая бронзовая пепельница, в которой лежала трубка с прямым мундштуком. Кажется, «данхилл». Из трубки поднимался дымок.

Я хотел было обратиться к нему, но никак не мог придумать как. Потому что все шесть недель съемок дрессировщик находился в состоянии перманентного алкогольного опьянения, говорил мало, путано, так что понимал его только Лель, и поэтому имени старика никто не знал. Он сам разрешил неловкую ситуацию, пробормотав:

— Шумит? Шумит, — печально ответил он самому себе и, взяв из пепельницы трубку, затянулся медленно и со смаком.

Под столом засопел и заворочался Лель, и я заметил в углу собачьего рта короткую дымящуюся папиросу.

— А что это он у вас, курит?! — удивленно спросил я.

— Курит, — досадливо отмахнулся дрессировщик, — курит всякую дрянь. Третий год бьюсь, а никак не выходит у него трубку курить. Смолит вот папиросы, бычков в номере набросает. Тьфу!

Лель тихо зарычал, папироска в его зубах сверкнула красным огоньком и пыхнула.

— Так вот кто везде курит и окурки бросает. — Я погрозил Лелю пальцем. — Может, и мокрые следы тоже вы оставляете?

— Не-е, — покачал головой сенбернарий укротитель. — Из нас с Лелем, может, уже и сыплется песочек, да, слава богу, водичка пока еще не льется… Не с чего нам мокрым следить…

— Я у вас тут пересижу? — смутившись, пробормотал я.

— Сидите, — проскрипел старик. — Я вот тоже не пошел… Уволил он меня. — Дрессировщик хмыкнул и засопел. — Собаку оставлю, говорит, а тебя, старый хрыч, уволю. Что вы за дрессировщик, говорит! Вы не дрессировщик, коли не можете объяснить собаке такую… художественную задачу! Художественную задачу, хм… — Старичок снова ухмыльнулся и крякнул. — А я ему и говорю, что не станет он, — дрессировщик ткнул пальцем в сторону Леля, — на даму лапу поднимать. На этого… Андав… Андварафорса так хоть три дубля зараз помочится, а на женщину — ни-ни. Такая уж у него тонкая душевная организация. А он мне: «Если завтра ваша псина не станет мочиться на ейную ногу, переодевайтесь в костюм сенбернара и делайте это сами!..» Художественная задача, хм…

Лель тряхнул головой и снова пыхнул папироской.

— Вот вы бы стали такой барышне, как наша госпожа Мозес, на ногу писать? — внезапно обратился ко мне старик.

— Нет, — ошарашенный внезапным вопросом, отозвался я.

— Вот и он не может, — сокрушенно поцокал языком дрессировщик. — А он все уволю да уволю…

— Уволит. И вас, и вас, Глебски. — В дверях появилась встрепанная и испуганная Мила. Она в одно мгновение пересекла комнату и принялась судорожно трясти меня за руку. — Скорее, господин Глебски, — задыхаясь от быстрого бега, пробормотала она. — Срочно! Кревски уже близок к каннибализму. И если вы сейчас же не присоединитесь к остальным, я стану его первой жертвой. А мне этого, поверьте, ужасно не хочется!

— А что так?

— А вам бы хотелось?! — От удивления Мила даже остановилась и перестала трясти меня за руку.

— Да я не о том… Почему Меб психует?

— А ему разве нужен повод? — отмахнулась Мила. — Он раздобыл где-то Мозеса точь-в-точь как тот, настоящий. Ну, во всяком случае, так Кайса говорит. Она даже взвизгнула, как его увидела. Но уж больно важная птица. Везде с телохранителями. Всё по часам. И видно, не желает он с Кревски своим драгоценным временем делиться, вот реж и бесится. Говорит, ни минуты лишней не потрачу. Снимать будем днем и ночью…

Мила задохнулась, фыркнула, закашлялась и замахала руками, дополняя неоконченную фразу жестами. Я с сожалением оглядел комнату. Старик снова кашлянул и бросил на меня полный сострадания взгляд. Лель поднялся и двинулся к двери, показывая тем самым, что пойдет со мной. Я встал и пошел за ним.