Теодор Старджон - Больше чем люди (More Than Human) Страница 24

— Нет. — Говорил он спокойно и искренне.

— Тогда что это было? Было… было так, словно снова происходит на самом деле.

— Ты что-нибудь чувствовал?

— Все. — Я вздрогнул. — Все чувствовал. Что это было?

— Всякий, кто так делает, потом чувствует себя лучше. Теперь ты можешь к этому вернуться, когда захочешь и сколько захочешь, и боль станет меньше. Вот увидишь.

Впервые за многие годы меня что-то удивило. Я обдумал его слова и спросил:

— Если я делаю это сам, почему со мной такого никогда не случалось?

— Кто-то должен слушать.

— Слушать? Значит, я говорил?

— Очень много.

— Рассказал все, что происходило?

— Откуда мне знать? Меня там не было. Ты был.

— Вы ведь не поверили? В этих исчезающих девочек, и в стул, и во все?

Он пожал плечами.

— Не мое дело верить или не верить. Для тебя это было реально?

— Еще бы!

— Это все, что имеет значение. Ты жил с этими людьми? Я откусил беспокоивший меня ноготь.

— Недолго. Только до тех пор, пока Бэби не исполнилось три года. — Я посмотрел на него. — Вы напоминаете мне Лоуна.

— Почему?

— Не знаю. Нет, не напоминаете, — неожиданно сказал я. — Не знаю, почему я так сказал. — И резко лег.

Потолок посерел, лампы потускнели. Я слышал, как черенок трубки скрипнул в его зубах. Лежал я долго.

— Ничего не происходит, — сказал я наконец.

— А чего ты ожидал?

— Как раньше.

— В тебе что-то хочет выйти. Позволь ему. У меня в голове словно вращался барабан, а на нем наклеены фотографии мест, вещей и людей, которых я разыскиваю. И барабан этот очень быстро вращается, так быстро, что я не могу отличить одну картинку от другой. Я заставил его остановиться, и он остановился на пустом месте. Я снова повернул его и остановил.

— Ничего не получается, — сказал я.

— Бэби три года, — повторил Стерн.

— О, — сказал я. — Это. — И закрыл глаза. Может быть. Может, гложет, позже, по коже. Может, позже гложет по коже. Может, Бэби. Может, Бэби гложет по коже…

Иногда ночами я лежал на одеяле, а иногда и нет. В доме Лоуна все время что-нибудь происходило. Иногда я спал днем. Мне кажется, все одновременно спали, только когда кто-нибудь заболевал, как я, когда там появился. В комнате всегда было темно, днем и ночью горел огонь, горели две желтые лампы. Их провода отходили от старого аккумулятора. Когда лампы тускнели, Джейни меняла батарейку, и они снова начинали гореть ярко.

Джейни делала все, что необходимо. Остальные тоже. Лоун часто отсутствовал. Иногда близнецы помогали ему, но их отсутствие не замечалось, потому что они появлялись и пропадали мгновенно. А Бэби всегда оставался в своей колыбели.

Я сам делал многое. Рубил дрова для очага, сделал больше полок. Часто ходил купаться с Джейни и близнецами. И разговаривал с Лоуном. Я ничего не делал такого, чего не могли бы сделать они, зато они делали много недоступного мне. И я злился, все время злился из-за этого. Но не знал бы, что с собой делать, если бы все время на кого-нибудь или что-нибудь не злился. Это не мешало нам слишиваться. Слишиваться — это слово Джейни. Она говорила, что ей его сказал Бэби. Она говорила: это значит, что все вместе, хотя и занимаются разными делами. Две руки, две ноги, одно тело, одна голова — все действуют вместе, хотя голова не может ходить, а руки — думать. Лоун сказал, что, может, это смесь «сливаться» и «смешиваться», но не думаю, чтобы он сам в это поверил. В слове было нечто гораздо большее.

Бэби все время говорил. Он походил на радиостанцию, работающую круглосуточно. Ее можно услышать, если настроишься. Но если и не слушаешь, она все равно передает. Когда я сказал, что он говорил, я не совсем это имел в виду. По большей части он просто махал руками и ногами. Можно было подумать, что эти движения руками, ногами, головой бессмысленны, но на самом деле нет. Это была передача значения, но символами служили не звуки, а движения. Они передавали мысли.

То есть протяните левую руку, поднимите правую, топните левой пяткой, и все это означает: «Всякий, кто считает, что скворец — домашняя птица, просто ничего не знает о скворцах» — или что-то в этом роде. Джейни говорила, что, может, Бэби изобрел этот способ передачи смысла. Она сказала, что раньше слушала мысли близнецов — так и сказала: «слушала мысли», — а они слушали мысли Бэби. Поэтому она спрашивала близнецов, что ей нужно узнать, близнецы спрашивали Бэби и пересказывали ей, что он говорит. Но когда они начали подрастать, постепенно теряли эту способность. Так происходит со всеми детьми. Бэби пришлось научиться понимать слова и изобрести способ отвечать движениями.

Лоун не понимал его, я тоже. Близнецам было все равно. Зато Джейни не отрывала от Бэби взгляда. Он всегда понимал, о чем его хотят спросить, и отвечал Джейни, а она пересказывала нам. Часть во всяком случае. Всего никто не мог понять, даже Джейни.

Джейни просто сидела, рисовала свои картины и смотрела на Бэби, иногда начинала смеяться.

Бэби не рос. Джейни росла, близнецы тоже, и я с ними. Но только не Бэби. Он просто лежал. Джейни кормила его и каждые два-три дня мыла. Он не плакал и не причинял никаких неприятностей. Никто никогда не подходил к нему.

Каждую свою картину Джейни показывала Бэби, потом очищала картон от краски и рисовала новую. Ей приходилось так делать, потому что у нее было только три куска картона. И хорошо, что она так делала: не хочется думать, во что превратился бы дом, если бы она сохраняла все свои картины. Она рисовала их по пять штук за день. Лоун и близнецы все время таскали ей скипидар. Она без всякого труда сметала краски назад, в маленькие чашечки, просто посмотрев на них, но скипидар — совсем другое дело. Мне она сказала, что Бэби помнит все ее картины, поэтому ей и не нужно их хранить. Это все были рисунки машин, зубчатых передач, механических цепей, чего-то похожего на электрические соединения и тому подобное. Я никогда не думал об этих рисунках.

Иногда я уходил с Лоуном за скипидаром и свининой. Мы шли к железной дороге, проходили по ней несколько миль до того места, откуда становились видны огни города. Потом снова лес, пригороды и боковые улицы.

Лоун как всегда шел молча, все о чем-то думая.

Мы подошли к складу, Лоун направился к двери, посмотрел на замок и вернулся, качая головой. Потом мы отыскали универсальный магазин. Лоун хмыкнул, и мы остановились в тени у двери. Я осмотрелся.

Неожиданно рядом оказалась Бинни, голая, как всегда в таких случаях. Она открыла дверь изнутри. Мы вошли, и Лоун закрыл за нами дверь.

— Возвращайся домой, Бинни, — сказал он, — пока не простудилась до смерти.