Теодор Старджон - Больше чем люди (More Than Human) Страница 25

Она улыбнулась мне, ответила:

— Хо-хо, — и исчезла.

Мы отыскали два отличных куска ветчины и двухгаллоновую банку скипидара. Я взял еще ярко-желтую шариковую ручку, но Лоун отругал меня и заставил положить ее на место.

— Мы берем только необходимое, — сказал он.

После того как мы вышли, снова появилась Бинни и закрыла дверь изнутри. Я ходил с Лоуном всего несколько раз, когда он один не мог все унести.

Так я прожил три года. Это все, что я могу вспомнить. Лоун был в доме или уходил, но никакой разницы. Близнецы большую часть времени проводили друг с другом. Мне нравилась Джейни, но мы никогда подолгу не разговаривали. Бэби говорил все время, только я его не понимал.

Мы все были очень Заняты. Мы слишивались.

Я неожиданно сел на кушетке. Стерн сказал:

— В чем дело?

— Ни в чем. Так я ни к чему не приду.

— Ты так говорил, когда мы еще не начали. Как тебе кажется, мы с того времени ничего не добились?

— О, добились, но…

— Тогда откуда ты знаешь сейчас? — Когда я ничего не ответил, он спросил:

— Тебе понравилась последняя часть? Я сердито ответил:

— Нравится — не нравится. Это бессмысленно. Просто., просто разговоры.

— Тогда какая разница между последним сеансом и предыдущими?

— Черт возьми, огромная разница! В первый раз я все чувствовал. Все как будто реально со мной происходило. А на этот раз — ничего.

— Как по-твоему, почему это?

— Не знаю. Скажите вы.

— Предположим, — задумчиво сказал он, — существует настолько неприятный эпизод, что ты не смеешь оживлять его.

— Неприятный? А когда я замерз чуть не до смерти, это приятно?

— Ну, неприятности бывают разные. Иногда то, что ты ищешь, то, что способно тебя избавить от всех бед, настолько отталкивающе, что ты не хочешь к нему приближаться. Или пытаешься от него спрятаться. Подожди, — вдруг сказал он, — возможно, «неприятный» и «отталкивающий» — неподходящие для объяснения слова. Что-то тебя очень беспокоит. И ты не хочешь выяснить, что это.

— Я хочу выяснить.

Он подождал, как будто размышлял про себя, потом сказал:

— Что-то в этой фразе «Бэби три года» заставляет тебя отшатываться. Что это?

— Будь я проклят, если знаю.

— Кто это сказал?

— Я не… ям… Он улыбнулся.

— Гм?

Я улыбнулся ему в ответ.

— Я сказал.

— Хорошо. Когда?

Я перестал улыбаться. Он наклонился вперед, потом встал.

— В чем дело? — спросил я. Он ответил:

— Не думал, что кто-то может так злиться. — Я промолчал. Он отошел к своему столу. — Не хочешь продолжать?

— Нет.

— Допустим, я сказал бы тебе, что ты хочешь остановиться, потому что подошел к самому краю того, что стремишься узнать?

— Почему бы так и не сказать и не посмотреть, что я буду делать?

Он только покачал головой.

— Я тебе ничего не говорю. Можешь уходить, если хочешь прекратить. Я тебе отдам сдачу.

— Многие ли останавливаются на краю ответа?

— Немногие.

— Ну, я не собираюсь. — Я снова лег. Он не рассмеялся и не сказал «Хорошо», он вообще не суетился. Только поднял трубку телефона и сказал:

— Отмените прием на вторую половину дня. — Потом вернулся на свой стул, где мне его не было видно. Стало очень тихо. Кабинет звуконепроницаем. Я спросил:

— Как по-вашему, почему Лоун разрешил мне жить с ними так долго, если я не мог делать то, что другие?

— Может, ты мог.

— О, нет, — уверенно ответил я. — Я часто пытался. Я был силен для своих лет и умел держать язык на замке, но в остальном, думаю, ничем не отличался от своих ровесников. Не думаю, что и сейчас отличаюсь. Разве что появились отличия, потому что жил с Лоуном и детьми.

— Какое это имеет отношение к «Бэби три года»? Я посмотрел на серый потолок.

— Бэби три года. Бэби три года. Я подошел к большому дому с извивающейся подъездной дорогой, которая проходит словно под театральным шатром. Бэби три года. Бэби…

— Сколько тебе лет?

— Тридцать три, — ответил я и в следующее мгновение вскочил, словно кушетка обожгла меня, и направился к двери.

Стерн схватил меня.

— Не глупи. Ты хочешь, чтобы у меня пропал целый день?

— А мне какое дело? Я заплатил.

— Хорошо, решай сам. Я вернулся.

— Мне это не нравится.

— Отлично. Уже теплее.

— Почему я сказал «тридцать три»? Мне не тридцать три, мне пятнадцать. И еще одно…

— Да?

— Относительно «Бэби три года». Я сказал это, да. Но когда вспоминаю, мне кажется, что это не мой голос.

— Как тридцать три — не твой возраст?

— Да, — прошептал я.

— Джерри, — мягко сказал он, — тебе нечего бояться. Я понял, что дышу учащенно. Собрался. И ответил:

— Мне не нравится вспоминать, что я говорю чьим-то голосом.

— Послушай, — сказал он. — Психоанализ не совсем то, что обычно считают. Когда я погружаюсь в мир твоего сознания — вернее, когда ты сам в него погружаешься, — этот мир не так уж отличается от так называемого реального мира. Вначале так не кажется, потому что пациент приходит со множеством фантазий, иррациональностей и причудливых испытаний. Но все живут в таком мире. Когда один из древних мудрецов сказал, что «правда необычней вымысла», он имел в виду именно это.

— Куда бы мы ни пошли, что бы мы ни делали, мы окружены символами, такими знакомыми предметами, что не видим их, не замечаем, даже если на них смотрим. Если бы кто-нибудь мог точно рассказать, что видел и о чем думал, пройдя десять футов по улице, мы получили бы невероятно странную, туманную и искаженную картину. И никто не смотрит на окружающее внимательно, пока не оказывается в таком месте, как этот кабинет. И неважно, что здесь человек смотрит на события прошлого. Он видит их яснее просто потому, что старается увидеть.

— Теперь вернемся к тридцати трем годам. Обнаружить, что у тебя чужие воспоминания, — это самое сильное потрясение. Эго для человека слишком важно, чтобы он смирился с этим. Но подумай: все твое мышление происходит в зашифрованном, закодированном виде, и ключ у тебя только к десятой части. И вот ты столкнулся с закодированным участком, который вызывает у тебя отвращение. Неужели неясно, что найти ключ можно только одним способом? Перестать избегать этого участка.

— Вы хотите сказать, что я… начал вспоминать то, что в чужом сознании?

— Похоже на то. Попробуем разобраться.

— Хорошо. — Меня затошнило. Я страшно устал. И неожиданно понял, что и тошнота, и усталость — все это средства сбежать.

— Бэби три года, — сказал Стерн.

Бэби три, мне тридцать три, я, ты, твою, Кью.