Сергей Щипанов - Все в твоих руках Страница 24

Лариса улыбнулась, оценив шутку.

Севе девушка понравилась сразу. Бесхитростная, открытая, не броская, но очень женственная. Не «тургеневская девушка», ни в коем случае. Скорее героиня Куприна.

Шеф перестал сверлить присланную рабочую силу глазами и занялся своими расчетами, отдав вновь прибывшую на откуп сотруднику. Такой прыти от Всеволода он не ожидал. Да Сева и сам не понимал, откуда взялись слова и наглость объявить себя начальником.

С Ларисой дела пошли значительно лучше. То, на что у Севы уходило по часу, и получались ужасно коряво, под ловкими пальчиками Ларисы приобретало эстетическую ценность буквально за пятнадцать минут. Да и чертила она не в пример быстрее. Сева не уставал нахвалить помощницу шефу. Но тот лишь пожимал плечами, мол, а чего ж мы ее призвали?

Приходилось Севе в благодарность оказывать даме знаки внимания, развлекать светской беседой. Однажды разговор зашел о «малой родине» Севы.

— Ты из Питера, да? Как я люблю этот город!…

Ну, да, разумеется. Северную столицу у нас любят все. Даже те, кто ни разу там не был. Кажется, кроме москвичей и одесситов. Тем, пока они не увидят все своими глазами, ничего не нравится.

— … правда, я ни разу там не была…

Сева нарочито басовито хохотнул.

— Нет, ты не смейся. Я действительно не бывала в Ленинграде, но, наверное, знаю об этом городе все! Нева, разводные мосты, белые ночи, атланты на ступенях Эрмитажа… Мне кажется, что все это я видела не один раз. — Лариса вдруг смутилась. — Ты, надеюсь, не примешь меня за восторженную дуру.

— Нет, что ты! — Севе очень импонировала ее открытость. — Я тебя понимаю. Знаешь, живя в Питере, не обращаешь на все это внимания. Ну… как бы тебе объяснить… Чуть не с детского сада тебя водят на экскурсии в Летний сад, Эрмитаж, Русский музей… Все это становится таким обыденным, надоедает, как… уроки литературы в школе. То есть, хочу сказать, что приезжие часто знают Петербург лучше нас.

Севе вдруг вспомнился родной город. Не открыточно-выставочный Ленинград-Петербург, а замусоренный, неухоженный, раздираемый противоречиями, уже завоевавший сомнительную славу «криминальной столицы»; средоточие политических интриганов — «радетелей за Россию»; намалеванные на стенах, поверх старых надписей типа «Зенит-чемпион» и «Виктор Цой, мы тебя не забудем», черной краской воззвания: «Бей жидов!»… Нет, не мог он сейчас гордиться своим городом. Хотя тот все равно был самым лучшим на всей Земле.

Как-то само собой получилось, что Сева начал провожать Ларису домой. Ну, в общаге все равно ведь делать нечего. Просто шли, болтали, так, без задней мысли. Расставались возле подъезда. И все. Сева топал к себе.

Как второклассники, какие.

А если у Севы и возникала мысль: надо бы пригласить ее куда-нибудь, в ресторан, скажем, то сразу вставал вопрос. Даже два. Удобно ли это? И главное, на какие шиши? Зарплата у молодого специалиста… да что там говорить — бывает и хуже. Хотя, куда уж хуже. Так, ведь, и ту задерживают. Единственное развлечение, которое Сева мог себе позволить — раз-другой в неделю посидеть в пивбаре на углу Энгельса и Сосновой. А Ларису туда не поведешь, уж больно публика там… плохо воспитанная, скажем так — из десяти слов семь, примерно, матерных произносят. Люди грубого физического труда — где им было галантным манерам выучиться.

Лариса намеков не делала, не кривила губ: что, мол, за кавалер такой. Но Сева чувствовал: девушке их «школьных» прогулок мало. Нужно делать следующий шаг. Или отвалить. В общем, или-или.

Вопрос решился сам собой.

Отчет закончили, и Лариса в один прекрасный день вернулась в бюро Главного конструктора.

Всеволод почувствовал себя беспородным щенком, с которым поиграли во дворе, да и оставили.

VII. Знал бы прикуп — жил бы в Сочи

Всеволод застал те счастливые времена, когда студентов в обязательном порядке вывозили на осенние сельхозработы, «на картошку». Нужно сказать честно: это были не самые худшие дни в его жизни, как и в жизни любого другого студента. Хоть и нелегко бывало: ветер, дождь, грязь, под конец по утрам лед на лужах, ворочать приходилось ужасно тяжелые мешки, а вспоминались, из институтской жизни, в первую очередь, именно те моменты.

Вечером костерок, гитара, бутылка портвейна по кругу, анекдоты, смех.

И карты. Не «дурак», «козел» или «ап энд даун», что в перерывах, а иной раз и во время лекций, пользуют студенты, а преферанс — король карточных игр. Солидное занятие. Одно приготовление к игре чего стоит: расчерчивание листка бумаги «под пулю», обязательный договор — «ленинградка» или «сочинка», стоимость виста, время последней сдачи. А непременные прибаутки: «первые висты — как первая любовь», «два паса — в прикупе чудеса», «нет повести печальней в мире, чем козыри четыре на четыре». И пусть уже тысячу раз слышал, и еще тысячу раз услышишь — без них, все равно, что на свадьбе без «горько». И кругозор расширяют. Многие знали б, скажем, что существует такой город — Жмеринка, если бы не начальник тамошней железнодорожной станции, который, согласно фольклору преферансистов «был большая сволочь — пасовал при трех тузах»?

В преферанс играют на деньги. В любую другую игру можно играть на «спички», «шелобаны» или «просто так». В преф — только на деньги. Но деньги здесь не самоцель, это вам не обдираловка какая, не «очко», «бура» или «три листика». Там — спринт: рванул, урвал; тут — марафонский забег.

Вновь приобщиться к студенческим радостям Всеволоду привелось уже на второй месяц по завершении учебы. Вышел приказ замдиректора направить группу сотрудников Института в ведомственный пионерлагерь для расконсервации и подготовки оного к летнему сезону. Не приказ, формально, а так, устное распоряжение. Уже потом Сева узнал, что администрация заботилась отнюдь не о детях сотрудников: помещения предполагалось сдать в аренду; бойкие ребята вознамерились устроить там что-то вроде загородного клуба. Послали в первую очередь самых молодых и, по возможности, одиноких сотрудников. Вероятно, таковых оказалось недостаточно, потому были и люди солидного возраста. Женщин тоже поехало изрядно: им и отгулы нужны, да и мыть полы со стенами парням поручать бессмысленно.

Выехали в субботу в лучших традициях советских выездных мероприятий, с песнями и «дозаправкой» в ближайшем магазине. Тон сначала задавал Жора-связист, единственный из всей компании, сносно владеющий гитарой. Настроение у него с утра было, видать, лирически-меланхолическое, и начал он с «Миленький ты мой, возьми меня с собой» и «По Муромской дорожке». Институтские дамы, коих в тесном автобусе было явное большинство, дружно подхватывали. Но уже после третьего стакана «Кавказа» настроение у Жорика поднялось столь резко, что он, без перехода, запел похабные частушки: «Выезжали мы на БАМ, с чемоданом кожаным…». Барышни зашикали, замахали руками и, в конце концов, отобрали у охальника гитару. Затянули любимую: «По Дону гуляет казак молодой». Цыганка в ней, как водится, опять нагадала деве смерть в «быстрой реке», вызвав приступ неподдельной грусти исполнительниц.