Альетт де Бодар - Космопорт, 2014 № 02 (3) Страница 27

Помолчав, Гришин добавил:

— И вот тогда-то, друг мой, началась полная херня.

Трифонов не знал, сколько прошло времени, прежде чем появилась брюнетка из бассейна и принесла стакан апельсинового сока со льдом — только один, Гришину — и, скользнув по журналисту безразличным взглядом, убралась восвояси. Писака хоть ненадолго заткнулся, поглощая прохладный напиток, и Трифонов, не обращая внимания на мучавшую его жажду, воспользовался паузой, чтобы привести в порядок и разложить в уме по полочкам всю ту ересь, что нагородил сидевший напротив псих с обрезом.

А история получалась совсем под стать своему рассказчику: безумней некуда.

Из дальнейшего рассказа Гришина следовало, что по возвращении из поездки он отнёс рукопись в крупное издательство, где её приняли, даже не смотря на недавно заявленный приём рукописей исключительно в электронном виде. Поразительно быстро последовали положительный ответ и публикация. Успех был грандиозным не только по меркам отечественного рынка — последовавшие переводы и публикации за границей принесли Гришину невероятные славу и богатство. Его роман, обласканный критиками, называли чуть ли не «величайшей книгой рубежа веков», а его самого — «волшебником, яркой кометой, осветившей „тусклый небосвод Большой Литературы“. В кратчайшие сроки из человека, вечно балансирующего на грани нищеты, он превратился в чудовищно популярную фигуру, икону, вроде рок-звезды.

— Это было невероятно, — говорил Гришин, сидя в клубах сигаретного дыма. — Будто жизнь, записанную на блёклую выцветшую плёнку, вдруг остановили, оцифровали, подретушировали, и, раскрасив, запустили снова. Я чувствовал себя героем какого-то фильма. На самом деле, мне настолько вскружила голову вся эта известность, что я лишь через полгода после той поездки прочитал собственный роман.

Гришин вновь издал тот загробный шелест, который у него выполнял функцию смеха.

— Представляете? Я даже не заглядывал в собственную рукопись! А стоило бы. И вовсе не из-за её нашумевших литературных достоинств. Я их, кстати, не обнаружил: всегда любил остросюжетное чтиво, а «мой» роман показался мне самому претенциозным занудством. Поразило меня другое. Дело в том, что персонажами книги оказались Кривицкие! Та самая семья, которая ездила с нами в поход! На протяжении без малого пятисот страниц я следил за их жизнью: ведь книга позиционировалась как «калейдоскоп человеческих отношений», «тонкое препарирование замкнутой вселенной брака», и так далее. И по множеству мелких деталей — именам, местам, событиям — я понял, что из-под «моего» пера вышло ни что иное, как биография моих друзей! Я вдруг осознал, что с момента возвращения из Крыма мы ни разу не встречались и не созванивались. А ведь они наверняка в курсе всей этой шумихи, поднявшейся вокруг «моей» книги! Чёрт подери, а ведь в романе было много неприглядных моментов… Ругань, несколько эротических сцен… И всё это якобы написал я, даже не изменив имена! Впервые с момента начала «гришиномании» меня пробрал холод. Нужно было срочно звонить ребятам и пытаться — насколько это возможно — загладить свою вину.

Я кинулся за телефоном и принялся звонить, но слышал лишь голос оператора: «Номер не обслуживается». Ни Сашин, ни Лерин! Меня начал охватывать ужас… Неужели Кривицкие бросили всё и удрали невесть куда из-за «моей» писанины? В старой записной книжке я нашёл домашний телефон Саши… Той квартиры, где сейчас жили его родители… Набрал номер, услышал гудки… И попал в службу такси «Удача». Положил трубку, набрал номер ещё раз — и снова женский голос: «Служба такси „Удача“ приветствует вас!». Вот тогда-то я впервые и заволновался по-настоящему. Нет, я всё ещё прокручивал в голове всевозможные версии событий, но внутри меня поселился какой-то безотчётный, иррациональный страх. Меня колотила злая мелкая дрожь, будто тело знало наперёд правду, которая вскоре открылась мне.

Я выбежал из дома и на такси доехал до района, где жили Кривицкие. Это такой забавный клочок застройки на окраине, со всех сторон окружённый лесом. Он напоминал выставку достижений советского градостроительства: парочка сталинок, несколько хрущёвок и разнообразные многоэтажки брежневской эпохи. Кривицкие жили в трёхэтажном довоенном домике у самой опушки старой дубравы.

Вот только его больше не было.

Молчание Гришина подсказало журналисту, что от него ждут вопроса. А темнота в стволах обреза посоветовала поторопиться.

— То есть как? Его что, снесли? — спросил Трифонов. Слова с трудом вырывались из пересохшего рта. Ему казалось, что язык превратился в иссушенный солнцем камень — вроде тех, среди которых Гришин якобы нашёл свою книжонку.

— В том-то и дело, что нет! — сказал Гришин. В его противном шелесте появились визгливые нотки, и Трифонов вдруг понял, что до него никто и никогда не слышал всего этого. Психопат почему-то избрал именно его для своей «исповеди».

— От дома не осталось и следа. Ни пустыря, ни пожарища, ничего. Как будто и не было его никогда. На его месте росли огромные вековые дубы. Такие же, как и по всему лесу.

Трифонов бросил взгляд на яркую, пропитанную солнечным светом листву деревьев по ту сторону бассейна. Зрение будто обострилось, и он видел каждую жилку на пронизанных солнечными лучами, искрящихся зеленью листьях. Интересно, сколько он уже здесь? Десять минут? Час? Век?

— Я помчался к Сашиным родителям, но на месте их дома торчала труба какого-то завода. При том явно не новая — осыпавшаяся и закопчённая, с аккуратно выложенным плиткой числом «1965» на вершине, — продолжал Гришин. — Вы представляете себе, каково это? Осознавать, что сейчас — прямо в эту самую секунду — сходишь с ума? Что твой рассудок рассыпается, как трухлявый пень под ударами топора? Ведь всё наше самосознание, вся личность покоятся на воспоминаниях, как здания — на фундаменте! И вот представьте себе, что огромный пласт ваших воспоминаний — этой незыблемой твёрдой породы, основы реальности — вдруг предательски ушёл из-под ног, провалился в тартарары, угрожая утащить вас за собой в бескрайнюю тьму безумия. Я зашёл в лес и присел на бревно среди старых дубов, росших на месте дома моего друга. Росших уже не одну сотню лет. Первым, и очень острым, желанием было напиться. Но его я быстро одолел: алкоголь в подобных случаях помогает разве что героям старых фильмов. На деле же он лишь способствует ещё большему истончению и распаду ткани реальности, а подобного я себе позволить не мог. Я постарался собраться с мыслями и резюмировать всё то безумие, которое начинало засасывать меня, подобно зыбучим пескам. Моих друзей не стало. Точнее, их, судя по всему, никогда и не было. Не было катания на велосипедах по двору с Сашей в детстве, не было совместного похода на концерт «Металлики» в девяносто четвёртом… Не было ничего. Всё это оказалось лишь гнилыми плодами моего больного воображения.