Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03 Страница 29

— Севка, ну что там с Никой, не слышал?

— Была у него. Вышла в пятнах, но, вроде, не выгнал.

— Так, может, обошлось?

— Добрый день, для кого он добрый. Филипп, загляните ко мне через минутку.

— Йес, сэр!

— Вот сейчас и узнаешь.

— Что ты все каркаешь? Кассандр.

Застегнем пуговку.

— Можно?

— Садитесь, Филипп. Как вы помните, я обещал найти для вас время. Я его нашел. Вы узнаёте эту папку, не так ли? Это подготовленные вами материалы к договору, среди которых есть просто ни с чем не сравнимые. Позвольте, я вам зачитаю. «Я не знаю, зачем так устроено, но каждому нужна помощь — сочувствием, участием, любовью. Те, кому она не нужна, вычеркивают себя». Это весьма, весьма сентенциозно. И как трогательно!

— Исидор Кирилыч…

— Нет-нет, вы послушайте, это интересно. «Каждый приговорен к самому себе, и каждый сам приводит приговор в исполнение». Это, как вы, конечно, поняли, позиция «Холодильные шкафы». Но какая глубина!

— Исидор Кро… Ки… — апчхи!

— Не перебивайте меня, Филипп, это не в ваших интересах. Так вот, позиция «Витрины». Извольте: «До Бетховена плохих концов в музыке не было, потому что была вера и люди верили, что все кончится хорошо. Но вера — ив самом деле опиум, наркоз, страусиная политика. Ведь съедят — что хорошего? Хорошо то, что, когда тебя едят под наркозом, ты улыбаешься и строишь планы. Да и сама картина. Одиноко торчащая посреди пустыни высоко задранная… в перьях, обращенная к смертельному врагу. Это красиво!» Меня трудно удивить, Филипп, однако ваше многоточие в перьях просто стоит у меня перед глазами. Достаточно. Я не требую от вас объяснений и не приму их. Меня только интересует, должен ли я проверять теперь все документы, которые вы готовите и оформляете?

— Да нет, там везде нормально, это только тут.

— К сожалению, у меня есть основания усомниться и в этом. Когда у вас отпуск?

— Ну, в конце мая. Я исправлю сегодня же.

— Пойдете с понедельника. Заодно и простуду подлечите. Приведите в порядок дела, горячие передайте Севе, остальные заморозьте.

— Так договор же.

— Надеюсь, вы понимаете, что доверить вам теперь такой договор я не могу.

— Но ведь я же всё сделал, подготовил…

— Молодой человек, любите бизнес в себе, а не себя в бизнесе. И не делайте из договора культа, я займусь им сам. Вам до отпуска дела хватит. Обсуждение закончено. Вы свободны.

Всё. Всё накрылось. Всё, что делал, все планы, расчеты. И всё из-за этого юродивого. Идиот проклятый, радиолюбитель!

— Ну, узнал?.. Ты в порядке?

— Отобрал «Грош».

— Чего и следовало ожидать. Ты какой-то наивный, Филя. Ты же простой манагер — ну кто тебе даст заключать миллионные сделки? Это же не твой уровень. С тобой разговаривали, потому что у нас еще много бизнесменов от сохи. А еще больше — от прилавка на рынке. Ну, прикинь: если ты директор по продажам, и тебе старший манагер приносит в клюве одну у.е., а простой — десять, что ты подумаешь? Что твой старший только клювом щелкает, а сам не может ни у.я. И на у.я. ему тогда столько платить? И если этот старший подал тебе, директору, такие сведения, значит, он в самом деле дурак. Но Крокодилыч не дурак, так что этот договор он бы у тебя забрал по-любому. Ну, и чего теперь?

— Дела я тебе передать должен.

— Чего — вообще? Ни хрена себе!

— Да не радуйся. В отпуск иду. С понедельника.

— A-а, ну, это другое дело. Чего мне радоваться? У меня своих хватает. Теперь еще твои волочь. Ну, давай, чего там.

— Некогда сейчас. Ухожу. Завтра.

— Так меня завтра не будет: на точках. А ты куда намылился?

— Значит, послезавтра. На опознание.

— A-а, да, ты же у нас главный ментоскоп. Ну, не промахнись, Ассунта. А то опознаешь не того — они посадят, им без разницы.

— Не промахнусь.

Цветомузыка форм — вот самый доступный язык природы, и художники переводят с него на языки музыки и пластики, учить которые нам тоже лень. Мы упрощаем их — типа короче, блин! — до примитивного «похоже — не похоже», по существу возвращая их природе, и возвращаемся сами. Типа руссоисты, блин. Типа критик, блин. Что еще там?..

— Да, Юрий, что случилось? Юра, я в машине, еду по делам, давай быстрей. Откуда ты знаешь, куда я еду? Какой дяденька, зачем ты разговариваешь на улицах с незна… В школе? У вас же там охрана. Что — срочно папе? Ну, читай. «Не огорчай меня, Хладомор»?! Где ты сейчас? Сиди с учительницей, пока не приедет мама, слышишь! Ни с кем больше не разговаривай и никуда не уходи, ты понял? Всё, жди.

Этого еще не хватало.

— Елена, ты где? Всё это не важно, сейчас поедешь и заберешь Юрку. Прямо сейчас! Да, случилось. Не спускай с него глаз ни на минуту. Ты меня слушай! Потом сразу домой, и никуда сегодня, ты слышишь? И никому не открывай! Приеду — объясню. Да, и можешь начать собираться, я с понедельника в отпуске. Ну, полетим по горящей. А он пусть учится, нечего дергать. Короче, никуда и никому, ты поняла? Всё.

Только этого еще не хватало. Только этого.

Облаяли. Огромная, черная, полтротуара занимала. Ничего не делал, не задел, просто мимо прошел. Проснулась, взвыла, залаяла, замигала спереди и сзади: такая оказалась нервная противоугонная система. Какое-то идет замещение живого неживым. Птицы подражают мобильникам. Тамагучи придумали — протезы души. Видел вот тоже как-то вечером: мужичок идет, шатаясь, и натыкается на стоящие в ряд машины. А они его по очереди облаивают разными голосами, как собаки в деревне. И он уже прошел давно, а они всё не успокоятся. И на мгновение стало не по себе, словно мир уже умер, а ты — в плохой сказке… Сжимается шагреневая кожа языка. Аффторам из паутины настоятельно рекомендуют выпить йаду. Идет вычитание слова. Слово уже не нужно. И вторая сигнальная теперь тоже — только от угона. А? Да еду, еду, сам ты Шумахер. И поворот проскочил. Заснул опять, черт. А язык музыки? Да, но он своеобразный: нельзя сказать, «о чем» она, но бывает слышно, что играют «не про то». Да, можно передавать и без слов, как Чаплин, Полунин. И Мурнау в немом «Последнем человеке» передал звук трубы смазанным — как сквозь слезы — бликом света на ободке. А Врубель тонкими уходящими вверх березками нарисовал голос Забелы и, кажется, вознес за нее молитву в предчувствии недалекой уже разлуки. Услышан, разумеется, не был… Но музыка как язык гармонии остается? Красота остается? Ну, куда ж она денется, ей еще мир спасать. А справится?

— Я в двенадцатый, меня на четыр…

— Свидетель? Документы. Проходите.

— …Можно? Я свидетель, меня на четыр…

— Симаков! Иди сюда. Проведешь опознание, составишь протокол. Чтоб всё по форме.