Ференц Кашшаи - Телечеловек Страница 29

Когда смолкли аплодисменты, Лиан продолжала:

— Что же касается второй части вопроса, который мне был задан, то, как мне кажется, служение искусству действительно сопряжено со страданиями. Немалые усилия требуются от художника, который стремится овладеть материалом, реальной основой любого творчества, и как-то переосмыслить его. Материал подспудно сопротивляется, вырвать его из первозданного состояния, придать ему четкие формызадача необычайно трудная.

Но естественно возникает вопрос: воздвигает ли новое, гармоничное общество преграды на пути художника? Нет. Как раз наоборот. В условиях нового общественного строя творческим порывам художника, или, если хотите, мукам творчества, открыт широкий путь. Однако я уверена, — в голосе Лиан зазвучала неотразимая сила внутреннего убеждения, — что творчество — это не просто душевные терзания, а преодоление мучительных сомнений художника в процессе созидания. Разве человеку не становится легче, если он в состоянии излить свою душу другим? Чувство радости усиливается, а боль утихает, как только мы разделим их с близкими. Поистине искусство издревле, с самого момента своего зарождения, всегда стремилось к тому, чтобы человеческие чувства и переживания волновали общество, увлекали его за собой. — При этих словах Лиан обвела взглядом зрительный зал.

Хотя за последние дни я перестал чемулибо удивляться, изумление, охватившее меня, заглушило тревожные мысли, и я попытался запечатлеть в памяти неожиданные высказывания Лиан. Зрители, затаив дыхание, ловили слова актрисы, их целиком захватила ее страстная идейная убежденность, внутренний огонь и безграничная вера в правоту своих взглядов.

— Но нельзя забывать, — голос Лиан зазвучал с новой силой, — и о других муках и страданиях, по-моему, куда более страшных и нечеловеческих: ведь до сих пор существуют препятствия, мешающие свободно выражать наши чувства, настроения, мысли!.. Разве можно забыть о людях, безвременно погибших в чудовищно жестоких кровавых войнах, бушевавших на протяжении всей истории человечества?! Кто дает нам право забыть о талантах, погибших в самом зародыше из-за нищеты и бесправия! Страданиям и мукам такого рода не должно быть места в человеческом обществе!

Лиан на минуту умолкла.

— Вы только вообразите, — продолжала она проникновенным голосом, — какие перспективы, откроются перед искусством в обществе, где будет полностью устранено все, что способствует проявлению низменных инстинктов, недостойных человека! В новом, гармоничном содружестве людей все будет способствовать воспитанию иных чувств, иных эмоций и вкусов. Людям будут прививаться самые благородные принципы морали.

Лиан села. На какое-то мгновение в зале наступила напряженная тишина. Казалось, кто-то бросил в глубокий колодец монету, и она стремительно летит вниз…

Я снова задумался… Так вот с каким энтузиазмом защищает Лиан взгляды моего двойника, того самого Бирминга, который, в сущности, порвал с ней! Вконец расстроенный, я вынул записную книжку и, вырвав из нее листок, торопливо набросал несколько слов: «Лиан,» нам нужно срочно переговорить. Я никогда не смогу расстаться с тобой, ты мне необходима». Сложив записку и крупными буквами написав «Лиан Дианн», я пододвинул ее к сидевшему рядом директору, давая понять, что прошу передать дальше. В студенческие времена на лекциях я этим же способом переписывался с Люси.

5

В ожидании ответа от Лиан я то и дело поглядывал на своего соседа. Внезапно мне послышалось, как кто-то произнес мое имя. В тот момент, кажется, все бы отдал, лишь бы остаться никем не замеченным зрителем, где-нибудь в самом последнем ряду партера! Увы, этому желанию не суждено было сбыться. Выступить мне все-таки пришлось…

Погруженный в тяжкие раздумья, я не сразу понял, к чему клонит высокий, смуглый мужчина, густой зычный бас которого доносился из глубины партера. «Интересно, о чем же он все-таки говорит? — с тревогой подумал я. — Неровен час, придется отвечать на вопросы, которых даже не слышал». К счастью, все обошлось благополучно: оратор достаточно четко сформулировал свою мысль.

— Пользуясь случаем, — заявил он, — прежде всего свидетельствую свое уважение высокочтимому профессору Бирмингу. Мне и моим товарищам хотелось бы узнать, что делается для скорейшего освобождения Нилла Керсена и студентов университета, брошенных за решетку? Вот мы здесь разглагольствуем об искусстве, о высоком призвании артиста, а тем временем наши друзья томятся в тюремных застенках. Ясно, средства у нас весьма ограниченны, но тем более надо использовать все возможности. Вот я и пришел за этим. К тому же мы не знаем, в каких рамках следует вести борьбу, к каким методам прибегать? Я прочел обращение, подписанное выдающимися прогрессивными деятелями культуры, которые призывают к терпимости и взаимопониманию во имя гуманности. Это. замечательный-документ! Но что делать тем, у кого куда более скромные возможности? Вот мы у себя на предприятии, где из нас выжимают все соки, провели получасовую предупредительную забастовку. Правда, некоторые рабочие бастовать не соглашались. Опасаются, как бы репродуцированные люди, чего доброго, не заменили их на рабочих местах. Все же большинство — люди сознательные. Они справедливо рассудили, что в такой момент думать только о себе нельзя…

Краткое выступление посланца рабочих было встречено возгласами одобрения и дружными аплодисментами зала. Едва стихли рукоплескания, как председатель объявила, что слово предоставляется профессору Бирмингу.

Я встал. Право же, мне вовсе не хочется задним числом изображать себя героем, откровенно говоря, в тот момент я проклинал себя за опрометчивый приход в театр! Но отступать было поздно — приходилось расплачиваться за собственное безрассудство.

По обыкновению, прежде чем начать, я внимательно оглядел аудиторию. Мой взгляд упал на Дотти Скотт. Она сидела в ложе, вся устремившись вперед, ее лучистые глаза, с надеждой устремленные на меня, сияли словно звездочки. «Ну, ну, старина, сделай все, что можешь, только не зарывайся!» — подбадривал я самого себя.

Мне показалось, что слушатели были несколько разочарованы. По-видимому, они надеялись услышать более глубокий анализ событий, более обстоятельные разъяснения и указания. Но мне, пожалуй, не в чем упрекнуть себя. Вначале, грешным делом, я было подумал: «Ну вот, наконец-то поставлю все точки над «i», расскажу обо всем и начистоту объявлю, что есть два Бирминга, причем тот, кого они считают своим идейным вождем и властителем дум, вовсе не я, а мой теледвойник, и я не разделяю его взглядов». Но я сразу же отказался от этой мысли. То ли из-за боязни, как бы такой финал не вызвал у публики окончательного разочарования, то ли просто струсил…