Василий Бережной - Сакура Страница 3

— Пустите меня, Окуно-сан, я пойду за нею!

Он развел руки, преграждая ей путь:

— Вы с ума сошли! Это же смерть!

— Ну и что! — с удивительным спокойствием ответила Кьоко. — Вместе с ней… моей вишенкой… А зачем мне пожизненное заключение? Пустите!

— Не пущу! Нужно взять респираторы… Кьоко-сан, респираторы!

Она сжала его плечи, силясь оттолкнуть:

— Я бегом! Схвачу ее на руки… Тадаси-сан, каждая секунда дорога!

— Ну тогда вот что — оставайтесь здесь, я пойду…

Окуно отодвинул щит и бросился в проход — вверх, на поверхность земли. Его обдало теплым, влажным воздухом, сердце отчаянно забилось, и он подумал: «Неужели это я? С ума сошел!»

Кьоко бежала следом за ним, но догнать не могла. Серебристая ночь окутывала безлюдный город — кажется, где-то там, за темной стеной парка, взошла луна. Стояла немая, ничем не нарушаемая тишина, и эти двое не могли даже всколыхнуть ее, словно ке ступали по гравию, которым усыпана была широкая аллея, а летели по воздуху бестелесными тенями.

Кьоко все-таки догнала Окуно, протянула ему руку, и он с готовностью сжал ее, будто ждал этого. Шли молча, прижавшись друг к другу. И эта аллея, и темные кустарники по сторонам, и высокая арка из оструганных стволов — все было как во сне. Кьоко казалось, что она уже переживала это в каком-то бреду.

— Окуно-сан…

Он поворачивает голову и молча смотрит на ее точеный профиль, и какое-то необъяснимое, но волнующее чувство охватывает все его существо.

— Окуно-сан…

Он осторожно сжимает ее нежную руку, шепчет:

— Тише, тише, Кьоко-сан…

Шепчет и думает: каким числовым кодом и кто смог бы передать это, именно это состояние души?

Впереди показались размытые сумерками контуры легких храмовых строений. Окуно Тадаси вытащил блокнот, написал несколько иероглифов. Вырвав листок, подошел к ближайшему кусту и пристроил его между ветвями. Кьоко все это наблюдала молча, а когда листок забелел на темном фоне деревьев, спросила:

— Зачем это, Окуно-сан?

— Это молитва.

Узкая тропинка повела их сквозь кустарник, они шли, снова взявшись за руки и прислушиваясь к ночным шорохам.

Как-то неожиданно расступились деревья, разошлись в стороны, и перед Кьоко и Окуно предстала поляна. Залитая лунным светом, она контрастировала с теменью, царившей в парке. Белым видением стояла среди поляны цветущая сакура. Сказочно прекрасная, волшебная, манящая. И рядом с ней — маленькая фигурка Мики. Протянула ручонки, словно просит что-то, и ходит вокруг вишни.

Кьоко и Окуно на какое-то мгновение замерли на месте так поразила их эта картина. Дитя подземелья на лоне природы! Под сакурой. Кто научил ее ловить ладонями опадающие лепестки? Тсс! Она поет, поет:

Сакура, милая сакура,

Моя хорошая сакура…

Кьоко опрометью бросилась к ней, схватила на руки, зашептала, прижимая к груди:

— Мика-тян, Мика-тян! Вишенка моя!

Кьоко и Окуно забыли обо всем на свете: и о радиации, и об Уникуме, и даже о безвоздушной Установке Контроля и санкций.

— Мама верно сказала, — заговорила Мика, — здесь так хорошо. Правда, Окуно-сан?

— Да, конечно, — согласился с нею Окуно. — Но нам нужно вернуться домой.

— Да, доченька, и поскорее.

— А мы будем сюда приходить?

— Будем, будем, — пообещала Кьоко.

Окуно Тадаси молчал.

— Я вас, Окуно-сан, а вы маму возьмите за руку, и потанцуем вокруг сакуры!

Мика шла впереди, они шли за ней.

Окуно отломил веточку с цветами и дал девочке.

Уже издали Мика помахала сакуре рукой.

В метро прокрались они осторожно, как провинившиеся.

Только уже в туннеле, задвинув за собой щит, Окуно перевел дыхание.

— Мы должны немедленно пройти дезактивацию, — сказал он, переступая порог бокса. — Я сейчас настрою дозиметр и позову вас. Переодеваться не надо. Мика-тян, дай мне эту веточку, придешь с мамой, верну, я ее только проверю.

Кьоко была утомлена и, казалось, равнодушна к радиации Дочурочка нашлась, доченька с ней! — вот и все, вот и хорошо. Прижала ее к себе крепко-крепко, да так и замерла, ожидая приглашения Окуно. А когда он просигналил, Кьоко с первого взгляда заметила, что он обескуражен — то кладет ветку сакуры в дозиметр, то достает ее оттуда, вертя тумблер то в одну, то с другую сторону.

— Вы знаете, Кьоко-сан, уровень радиации, оказывается, в пределах нормы…

— Так это же хорошо, Окуно-сан!

Он посмотрел на нее по-детски беспомощно:

— Возможно, моя аппратура…

До поздней ночи определял он степень заражения одежды, ветки сакуры, но радиоактивные характеристики словно скрывали отклонение от нормы. Приборы словно заупрямились, и сбитый с толку Окуно Тадаси вынужден был отступиться.

Пожал плечами:

— Завтра сменю аппаратуру.

Мика уснула в кресле, и Окуно, осторожно взяв девочку на руки, отнес ее в бокс к Кьоко. Уложили малышку в постель и еще долго разговаривали о случившемся, Кьоко время от времени посматривала на раскрасневшееся лицо дочурки, спокойно, чтобы скрыть волнение, говорила:

— Да разве это жизнь? Живем как кроты. Разве можно так жить?

— Нет, Кьоко-сан, — успокаивал ее Окуно. — Не надо так говорить.

Он хорошо видел, что она в смятении, и искренно хотел вернуть ее в нормальное состояние, хотя и сам взволнован был до крайности. Такая ночь! Парк, цветущая сакура…. И воздух, воздух, настоящий, свободный, весенний! Хоть и радиоактивный, а не подземный! Окуно Тадаси чувствовал: или он признается в любви сегодня, или никогда. Необходимо решительное усилие — и психологический барьер будет преодолен!

— Кьоко-сан! — с неестественной торжественностью произнес он и, почувствовав из-за этого неловкость, повторил: — Кьоко-сан! Я уже давно хочу вам сказать…

Она повернула к нему красиво очерченную голову, глаза сверкнули:

— Я догадываюсь, Окуно-сан… Но ведь нас разделяет… Теперь я могу сказать откровенно — нас разделяет девиз «Неба и солнца!».

Однако, услышав девиз подпольщиков, Окуно Тадаси на этот раз не испугался, а посмотрел на Кьоко не только нежно и тепло, но и с доверием.

— Я много думал об этом, — сказал он, — особенно после того разговора… Я ищу дорогу к вам, «Небо и солнце!»

Кьоко произнесла вполголоса:

— Каждый из нас имеет право вовлекать других. В борьбе против Уникума такой инженер, как вы, Окуно-сан…

— Что требуется, чтобы присоединиться к вам?

— Прежде всего честность и преданность.

— Кьоко-сан, но ведь мы…

— Да, я верю вам. Сейчас, Окуно-сан, вы должны поклониться четырем сторонам света, произнося наш девиз.