Василий Бережной - Сакура Страница 4

Кланяясь, Окуно Тадаси прижимал ладони к коленям и приговаривал:

— Неба и солнца! Неба и солнца! Неба и солнца! Неба и солнца!

Они посмотрели друг другу в глаза, и это были уже взгляды союзников, товарищей в борьбе.

— Теперь вы наш, Окуно-сан, — произнесла Кьоко. — Поздравляю вас. Скоро вы получите задание.

— Вы убедитесь, что не ошиблись во мне, — прошептал Окуно, опускаясь на циновку у ее ног. Какое-то новое неизведанное чувство самопожертвования, самоотречения охватило его. До этого дня жил он только для себя, а теперь начиналась другая жизнь — для Кьоко, для Мики, для всех!

— Хотите, Кьоко-сан, покажу вам Токио? Вы ведь его не знаете. Вы ведь были ребенком, когда этот злосчастный Уникум…

— Да, город мне только снится. — Кьоко положила руку ему на голову. — Мы пойдем. Но не сейчас.

— Завтра?

— Хорошо, пойдем завтра. А сейчас — до свидания. Уходя, Окуно удивлялся сам себе: без саке[2] хмельной.

Они осматривали город с ажурной башни — такой высокой, что у Кьоко даже голова закружилась. Поднялись на лифте, вышли на застекленную смотровую веранду, и перед их удивленным взором предстала безбрежная панорама Токио, затейливо расшитая гирляндами электрических огней. Многокрасочные рекламы, словно созвездья, мигали, исчезали, вспыхивали с новой силой.

Мчались электропоезда, автострады запружены были автобусами и легковыми машинами. Потоки транспорта послушно останавливались перед красным светом и энергично возобновляли движение, когда вспыхивал зеленый.

Окуно протянул Кьоко бинокль.

Она посмотрела в него, потом вздохнула:

— И в поездах никого, и в автобусах тоже… Никогошеньки, ни одной живой души!

— Да, город совершенно безлюден.

— Так для кого же все это движение? Какой в нем смысл?

— Не знаю, Кьоко-сан.

— Какая-то бессмысленная игра, маскарад. Мертвый город. Мне тяжело на это смотреть, Окуно-сан.

По улице мчались автомобили, но Окуно и Кьоко решили и назад идти пешком. Шли молча, склонив головы, как на похоронах.

Улицы полнились шорохом шин, рокотом моторов, но все эти звуки только усиливали впечатление мертвой тишины, навалившейся на огромный город. Безлюдье — вот что угнетало.

У Отани-отеля Кьоко остановилась. Величественное здание до краев залито было ярким светом. Просторный холл, выстеленный громадным ковром, дышал пустотой. Кьоко почему-то захотелось походить по этому ковру, ощутить его мягкость.

Прозрачные двери сами раздвинулись перед ними. И едва Кьоко и Окуно вошли, их неожиданно оглушил мощный динамик:

— Кто посмел игнорировать запрет? Предъявить пропуска!

— Беги! — шепнул Окуно. — Скорее!

Кьоко бросилась к дверям, они пропустили ее, и она побежала вниз.

— Пропуск!

Рука Окуно Тадаси машинально потянулась к карману, но он тут же отдернул ее. «Наказание неотвратимое и тяжкое. А в респираторе разве узнают? Бежать, бежать!..»

Бросился вслед за Кьоко, но прозрачные двери уже были заблокированы. Ударил плечом, боль обожгла его, а двери не сдвинулись с места.

— Попытка к бегству отягощает вину!

Динамики обстреливали его со всех сторон. А он лихорадочно ощупывал взглядом стены: где выключается свет? Побежал к лифту — здесь двери услужливо отворились, и он едва не вскочил в кабину. Да это ведь ловушка, ловушка! Спрятался в тени четырехгранной колонны, прижался к ней спиной, замер.

Времени мало, совсем мало. Несколько минут — и примчится железная команда. Роботы беспощадны. А если по лестнице вверх? На крышу? Нет, это тоже не выход из положения. А фотоэлементы не замечают: он — в тени. Держаться тени… тени…

Только тогда, когда послышался рев двигателей вертолета, а у подъезда загрохотала танкетка, Окуно решил наконец, куда бежать. В сад! Ведь вокруг отеля — сад, и кажется, дверь в сад не автоматическая.

— Стой!

Окуно уже вбежал в узенький полутемный проход, перебежал холл, а вот и выход! Толкнул дверь и очутился на площадке, усыпанной гравием.

Сад освещен, но кусты и деревья отбрасывают темные тени здесь можно спрятаться!

Лег под куст рядом с ручьем, ощутил, как тело воспринимает тепло нагретой за день земли. Трава тоже была теплая, сонно плескался ручей. Все это понемногу успокаивало. Однако Тадаси следил за острыми вспышками фонарей в холле отеля и думал, что же делать дальше. Дверь в сад они конечно же быстро найдут, и тогда…

И вдруг он вспомнил, что когда-то, будучи еще мальчиком, видел здесь металлических лошадей…

Встал и, перебегая от тени к тени, бросился в глубину сада. Снял респиратор, бросил в траву.

Вот они, бронзовая кобылица с жеребеночком-стригунком головы подняты, уши насторожены, подняты хвосты, Они словно встревожены тем, что здесь происходит, — со всех сторон острые шпаги синеватого света рассекают сумрак, и вот уже слышится топот металлических ног. Одним махом вскочил Окуно на бронзовую кобылицу, правой рукой вцепился в гриву, левую отставил в сторону и в такой позе замер, словно и он тоже вылит из бронзы.

Роботы рыскали по саду молча. Окуно видел, как один из них наклонился и поднял его респиратор, валявшийся в траве. Поднес к своему объективу, затем сунул в боковую сумку и двинулся дальше вдоль ручья. Еще два робота, освещая каждый уголок, медленно приближались к его сектору.

«Хотя бы не светили в лицо… — думал Окуно Тадаси. Моргнул глазами — пропал. Шевельнусь… Нет, нет, выдержать, окаменеть!»

Свет двух рефлекторов — словно голубоватые мечи. Проклятые роботы так и размахивают ими, как будто задались целью искромсать все живое.

Приближаются…

«Статуи слепы. Закрыть глаза».

И в это мгновенье световые мечи полоснули его по лицу. Лучи были такие интенсивные, что даже перед закрытыми глазами поплыли, закружились оранжевые круги. Мгновенье, другое и они начали темнеть, расплываться…

Кажется, роботы прошли мимо. Но Окуно не шевельнулся, пока не услышал, что топот тяжелых нечеловеческих шагов совсем утих.

Через некоторое время послышался рев моторов — удаляющийся, глухой.

Окуно Тадаси спрыгнул с кобылицы, погладил ее бронзовую гриву и, осторожно оглядываясь, вышел из сада.

Кьоко ждала его на подземном перроне. Как только увидела, что он вышел из полумрака и смешался с толпой, бросилась навстречу, расталкивая людей, протягивая руки.

— Наконец-то! Я так волновалась! Сакура моя спит, вот я и вышла…

Окуно усмехнулся.

— Ты хотела сказать — наша сакура, Кьоко-сан?

— Наша, наша, Тадаси-сан… Любимый мой. Пойдем.

Из узенького коридора Окуно попал в просторное помещение. Потолок по периметру освещен лампами дневного света, пол из серого пластика поцарапан ногами роботов. Ни мебели, ни каких-нибудь других вещей, конечно, нет. Пусто и голо. Прямо перед ним в стене чернело два прямоугольника входов.