Евгений Маевский - Вышка в поселке Вывалень Страница 3

После третьего урока Чука снова устремилась к терминалу (авось с большими буквами получится), но ее перехватила восьмиклассница Зинка Аккуратова по прозвищу Зиккурат.

— Пчелкина, стой. Мы тебя кооптируем. В Комитет за отмену латыни.

— Почему меня? — спросила Чука, примериваясь, как бы проскользнуть.

— Ты активная. Будешь представлять четвертые классы.

— Какая платформа? — Проскользнуть надежды было мало, Зиккурат есть Зиккурат.

— Прочь латынь из школы, латинизмы — из терминологии, латинизаторство из культуры.

— Не пойдет.

— Пчелкина, ты что, тэ-вэ не смотришь? Сейчас такое время: каждый хочет говорить на своем языке.

— Лозунг не пойдет. У вас там только одно слово нелатинского происхождения — «прочь». И потом, Комитет за Отмену Латыни — это что же, КОЛ, что ли?

Аккуратова ахнула и на секунду утратила бдительность. За эту секунду Чука почти добралась до цели. Но вдруг ее сильно царапнуло. Царапались в школе человек десять, но такой тошнотворный импульс был только у Дылды. Она осмотрелась. Дылда стоял за колонной. Она подошла.

— Ты чего, а?

— Тренируюсь я, — глаза у Дылды, как всегда, светились честностью.

— На мне? Я разве разрешила?

— Ты не дерешься. А то все сразу лезут драться.

— Знаешь, выбери себе для тренировок другое время, место и объект.

— Так я и еду на Объект, — обрадовался Дылда.

— Куда-куда?

— Ну туда. Где языки перемешались. Я переводить буду. Я телепат.

— Ах ты, Дыл… — Чука была на год старше, а маленьких грех обижать. — Эх ты, Вавилов. Дикий ты. По-твоему, телепат видит, что люди думают? Телепат видит, что они про себя говорят. А говорят на языке. Кто на каком. Если языка не знаешь, ничего не поймешь.

— У меня импульс сильный, — упавшим голосом сказал Дылда.

— У тебя импульс дикий. Неотделанный. Тебе в секцию надо.

— Я все равно поеду, — сказал Дылда. — Возьму и поеду. Прямо после школы.

— Настоящие герои ездят не после, а вместо, — бросила Чука уже на ходу.

В конце коридора клубилась толпа. Мардуков собрал вокруг себя народ и вещал, как юродивый: «Аза, низи, маза, повтори три раза!» Завидев Чуку, он простер к ней обличающую длань и завопил: «Гали-вер-мали-вер, фини-ган-мини-ган!» Чука хотела было молча проследовать мимо, но Мардуков затеял вокруг нее адский хоровод, приплясывая и приговаривая нечто вроде «гер-мумули-омпа-пхенц».

— Сам ты улялюм, — отпарировала Чука, не найдя ничего позабористей. Ты лучше скажи, откуда халдеи взяли твоего близнеца, чтобы тебя подменить?

Удар был точный. Пока Мардуков ловил ртом воздух, Чука прошла не глядя сквозь остатки деморализованного хоровода и была уже в каких-то десяти шагах от терминала, когда в очередной раз протрезвонил сигнал, возвещавший конец свободы.

Дома Чука просмотрела все, что передавали про Вывалень: сначала текущие передачи, затем то, что записалось в ее отсутствие. Папу так и не показали, зато показали Бабетту. Парни с повязками самозащиты крепко держали за локти небритого мужчину, мужчина ругался непонятными языческими, древнеиндоевропейскими словами. Бабетта бесстрашно стояла рядом и повторяла одну и ту же короткую фразу на странном, но не совсем чужом языке, — может быть, по-болгарски? Нет, Чука целый месяц жила в Варне, она точно знала, что не по-болгарски. Первое время мужчина явно Бабетту не слышал, потом до него вдруг что-то дошло, он осекся и удивленно ответил ей. Тогда она стала медленно, четко спрашивать; часто мужчина не сразу ее понимал, злился, пытался поправлять, но ругаться больше не ругался. Чука догадалась, что Бабетта каким-то образом выучила (реконструировала?) его язык. Илюшу тоже показывали, только недолго. Он был в белом халате и объяснял кому-то, что пострадавших беспокоить нельзя, сейчас самое главное — вывести их из шока, идет работа, и никаких съемок, пожалуйста. Один настырный журналист все-таки вынудил его повысить голос: «Вот с вами — да-да, с вами лично — бывало когда-нибудь так, что вы говорите о чем-то важном, а вас не понимают? Ну раз бывало, тогда вам же должно быть ясно, что они вас просто растерзают сейчас! Идите, идите, Бога ради!» Потом журналисты опрашивали прохожих на улице. «Я считаю, так им и надо, — сказала одна женщина. — Нечего было идти на эту работу». «Простите, а вы где работаете?» — спросил журналист. «Я-то? Я оператор на Золотом Шаре». — «Как вы думаете, на вашем рабочем месте не может произойти что-либо подобное?» — «Что вы, у нас меры безопасности». Скоро пришла мама, и они прокрутили все снова. Мама нервничала, время от времени ругала председателя комиссии, экспертов, репортеров.

— Что это такое: «Вываленский поссовет»? Как будто «вива Ленский»! Не ВывалЕнский, а ВЫваленский. Свой язык не чувствуют, не то что чужой. Откуда только такие… вываливаются.

— Мама, почему они такие странные? — спросила Чука.

— Кто?

— Ну эти… пострадавшие. — Чука запнулась, не зная, как объяснить свое ощущение. — Они не просто по-другому говорят, они как будто из другого мира.

— Да, правда, — согласилась мама. — Прямо из лекций Расмуса.

Расмус читал что-то древнее, Чука забыла, что. Он сам был древний, мамины профессора говорили, что он и им читал, и чуть ли не профессорам профессоров.

Чука наскоро сделала уроки, с трудом разбирая, где у нее физика, а где история, подключилась к информарию и набрала запрос о Высшем Принципе. На этот раз она очень старалась и оформила все строго по правилам, так что ответ пришел сразу. Ввиду многозначности термина он состоял из длинного ряда нумерованных дефиниций, к каждой из которых прилагался список литературы. Чука стала разбираться, но тут приехал папа. Он поцеловал маму, потом Чуку, прошел в кабинет, попросил заварить чаю, только крепкого, и запустил привезенную с собой дискету.

— Можно, я тут посижу? — попросила Чука.

— Можно, — сказал папа. — Что в школе?

Чука рассказала про Мардукова и его дурацкие считалки.

— Как-как? — рассеянно переспросил папа. На дисплее перетекали друг в друга трехмерные графики. — Гулли-вер-финне-ган? Понятно. — Папа полюбовался графиком и внес в него несколько изменений. — Гермуму, лиомпа, пхенц! По-моему, хорошо звучит.

— Пап, он дурак, — возмутилась Чука. — Он придумывает всякие глупости. Про близнеца.

Папа тоже, как и мама, не понял, о чем идет речь, пришлось рассказать про халдеев. Папе, однако, история понравилась. Мама позвала ужинать.

— Сейчас, — крикнула Чука.

— Потом, — крикнул папа.

Поужинать все-таки пришлось. Едва они сели за стол, Чука спросила: