Джон Уиндем - Жизель (сборник) Страница 30

Что касается проекта в целом, то Уна оказалась значительно тяжелее, чем я предполагал, – она весит что-то около тонны. Чтобы скомпенсировать тяжесть, мне пришлось кое в чем изменить первоначальный замысел. Я переконструировал ноги и ступни, придав им форму слоновьих, чтобы правильно перераспределить вес, но, боюсь, это вышло не очень удачно.

Принцип трех ног введен потому, что, как это хорошо известно, двуногое существо затрачивает много энергии на одно лишь сохранение равновесия, а наличие трех ног не только экономичнее, но и гораздо лучше приспособлено к неровной поверхности. Что же касается половой системы…

– Извините, – перебил я, – но с этим пластиковым панцирем и костями из нержавейки… я… э-э-э… не понимаю…

– Дело в работе желез. Именно они регулируют пол. В этом отношении кое-что еще нуждается в доделке, ибо, признаться, я не уверен, что остановился на лучшем решении. Подозреваю, что принцип партеногенеза был бы… Но пока дело обстоит так, как я сказал. Я уже обещал ей самца. Должен отметить, что мне представляется очень интересным…

– Он подойдет, – прервал Диксона громыхающий голос чудовища, все еще продолжавшего внимательно изучать Альфреда.

– Конечно, – заторопился Диксон, – Уна никогда не видела себя со стороны и не знает, как она выглядит. Возможно, она считает…

– Я знаю, чего я хочу, – произнес металлический голос громко и решительно, – я хочу…

– Разумеется, разумеется, – перебил ее Диксон так же громко. – Я все объясню тебе чуть позже.

– Но я хочу…

– Заткнись! – в полном бешенстве заорал Диксон.

Уна издала слабый лязгающий звук протеста и замолкла. Альфред напыжился с видом человека, который, тщательно сверившись со своими принципами, теперь намерен высказаться вслух.

– Этого я не могу одобрить! – провозгласил он. – Допускаю, что это существо – дело ваших рук, но раз уж оно создано, то, по моему мнению, ему надлежит пользоваться теми же правами на защиту, какими обладают другие лишенные речи… э-э-э… любые другие животные. Я не буду говорить о практическом воплощении вашего открытия, отмечу лишь, что, как мне кажется, вы вели себя подобно безответственному мальчишке, дорвавшемуся до модельной глины. Вы заварили чертовскую, в буквальном значении этого слова, чертовскую кашу. И еще заявляю вам, что в глазах закона это существо – просто неизвестный вид животного. Я намерен безотлагательно доложить властям, что, по моему профессиональному мнению, животное это содержится в слишком тесной клетке и, вероятно, лишено возможности заниматься физическими упражнениями. Я не могу судить о том, как хорошо его кормят, хотя совершенно очевидно, что не все его нужды удовлетворяются. Уже дважды, когда оно пыталось их выразить, вы его прерывали.

– Альфред, – вставил я, – не думаешь ли ты…

Тут меня прервал трубный голос страшилища:

– Да он просто душка! Как сверкают его глаза! Я хочу его!

Уна топнула ногой, и пол задрожал. Вздох звучал так печально, что однолинейное мышление Альфреда тут же приняло его за новую улику.

– Уж если и это не есть жалоба несчастного создания, – сказал он, приблизившись к клетке, – то я никогда…

– Берегитесь! – крикнул Диксон, бросаясь вперед.

Одна из рук Уны метнулась к прутьям решетки. Почти одновременно Диксон схватил Альфреда за плечи и оттащил назад. Раздался треск материи, и на линолеум упали три пуговицы.

– Уф! – произнес Диксон.

Впервые Альфред испугался:

– Что это… – начал он.

Мощный злобный звук из клетки заглушил дальнейшее:

– Дайте мне его! Я хочу его! – угрожающе грохотал голос.

Все четыре руки вцепились в прутья, две из них яростно трясли дверцу. Два видимых нам глаза неотрывно смотрели на Альфреда. Появились некоторые признаки, предвещавшие изменение взглядов моего коллеги на ситуацию. Глаза его за стеклами очков раскрылись еще шире.

– Э-э-э… не означает ли это… – начал он с изумлением.

– Мне-е! – выла Уна, переступая с ноги на ногу и сотрясая стены лаборатории.

Диксон с интересом наблюдал за своим детищем.

– Любопытно, любопытно, – сказал он задумчиво, – не переложил ли я гормонов…

Альфред начал улавливать смысл происходящего. Он еще дальше отошел от клетки. Это движение произвело на Уну неважное впечатление.

– Мне-е! – вопила она каким-то загробным голосом. – Мне-е! Мне-е-е!

Тембр этого звука был невыносим.

– А не лучше ли нам?… – предложил я.

– Пожалуй, при данных условиях… – согласился Диксон.

– Именно, – очень решительно подтвердил Альфред.

Тон Уны не позволял различать оттенки ее чувств. Звук, похожий на дребезжание оконных стекол, который раздавался за нашей спиной, когда мы шли к двери, возможно, выражал гнев, возможно, душевную боль, а возможно, и то и другое вместе. Мы невольно ускорили шаг.

– Альфред! – звал голос, похожий на безутешный рев сирены. – Хочу Альфреда!!!

Альфред бросил испуганный взгляд назад, но шел, умудряясь даже сохранять известное достоинство.

Раздался удар, от которого завибрировала решетка и дрогнул весь дом. Я оглянулся и увидел, что Уна вновь отступает в глубь клетки с явным намерением повторить бросок. Мы кинулись к двери. Альфред выскочил первым.

Громоподобный удар потряс здание. Пока Диксон закрывал дверь, я успел увидеть Уну, толкающую перед собой, подобно взбесившемуся автобусу, обломки решетки и мебели.

– Думаю, нам понадобится помощь, чтобы справиться с Уной, – сказал Диксон.

Мелкий пот оросил чело Альфреда:

– Может быть, лучше… – начал он.

– Нет, – ответил Диксон, – она увидит вас в окно.

– О, – мрачно откликнулся Альфред.

Диксон провел нас в большую гостиную и, подойдя к телефону, попросил срочно прислать полицейских и пожарную команду.

– До их прибытия мы бессильны, – сказал он, кладя трубку. – Лабораторное крыло, возможно, выдержит, если Уну не будут раздражать, подавая ей несбыточные надежды…

– Несбыточные надежды? Да как вы смеете… – запротестовал Альфред.

Но Диксон продолжал:

– Наше счастье, что с того места, где стоит клетка, нельзя видеть дверь. Есть шанс, что Уна незнакома с дверьми вообще – ни с их назначением, ни с их устройством. Но меня очень беспокоят масштабы разгрома, который она учинила. Послушайте только…

Несколько минут мы прислушивались к грохоту, треску и звону. В этой какофонии звуков можно было разобрать печальный двухслоговой вопль, который, по всей вероятности, означал слово «Альфред».

На лице Диксона отразилась мука, которая углублялась по мере того, как шло время.

– Все мои записи! Вся моя многолетняя работа! – горько говорил он. – Вашему Обществу это дорого обойдется, предупреждаю вас, хотя и не возвратит мне мои материалы. Уна всегда была спокойна, пока ваш друг не возбудил ее. Я с ней не знал никаких хлопот.