Федор Богданов - Дважды рожденный Страница 30

— Первоначальный этап обучения, — объяснил тот, поняв безмолвный вопрос профессора.

— Ничего не понимаю, — нашелся только ответить последний.

В этом доме был еще один нижний этаж — в земле, но освещался он также солнечным светом через стекляные потолки и только отчасти — искусственным светом. Огромные вентиляторы бесшумно вертелись и нагоняли в здание чистый озонированный воздух. В одном громадном зале нижнего этажа стояли машины. Некоторые из них были в действии. Здесь было до десятка теи, управлявших машинами.

— Пищевая фабрика, — объяснил Эйс. — Каждая община имеет такое здание — общественный дом, и в нем фабрику по выработке пищи. Ты видишь, эта машина выбрасывает коричневые шарики? Это и есть питание теи. Отсюда эти шарики по пневматическим трубам рассылаются по всему району. Также здесь вырабатывают питье и тоже рассылают таким же порядком. Каждый дом каждый день имеет свежий завтрак, такой же обед и ужин.

Из дальнейшего выяснилось, что община заключает в себе около десяти миллионов теи и называется на самом деле не общиной, а «треугольником № такой-то». Дело в том, что обе гемисферы — Северная и Южная — были поделены на секторы, границы которых совпадают с меридианами. Каждый сектор идет в виде треугольника на шарообразной поверхности земли от полюса к экватору, причем вершина его, конечно, лежит у полюса. Это удалось сделать только после особенно тщательного и точного триангулирования.

В соответствии с этим и самый сектор был разбит на треугольники с таким расчетом, чтобы каждый треугольник мог вместить на себе около десяти миллионов человек. Каждый треугольник управлялся «советом треугольника», состоявшим обычно из десяти членов, весь сектор — «советом сектора», а оба полушария — «советом секторов» или, как чаще говорили, «советом двух гемисфер».

На «совете гемисфер» лежала забота об общем направлении хозяйственной жизни всех теи, об издании основных положений, регулировавших отношения секторов, намечались новые большого масштаба сооружения и вообще решались вопросы, так или иначе затрагивавшие судьбы обеих гемисфер. Вся же культурная работа, школы, лаборатории, всякого рода исследования и т. д., — все это подлежало ведению сектора, общины и отдельных лиц.

Все советы переизбирались через каждые пять лет, и попадали в них лица, чем-либо зарекомендовавшие себя перед обществом.

В каждом треугольнике был «общественный дом», где сосредоточивалась вся хозяйственная и духовная жизнь десяти миллионов человек. В каждом таком доме были школы, университет, театр, необходимые фабрики, склады и интереснейшее учреждение — институт регенерации.

Все это рассказал профессору Эйс.

Профессор слушал, раскрыв рот, и лишь наполовину понимал все то, что ему говорил Эйс.

Прошли дальше. Новая небольшая комната, в которую они вошли, была химической лабораторией.

— Здесь заготовляется остов пищи, — вновь начал объяснять Эйс. — Ты видишь этот большой аппарат? В нем происходит концентрация жиров, без которых шарики мало полезны... Здесь аппарат по выработке фосфорно-кислых солей и железистых соединений — веществ, питающих мозговые клетки. Углеводы теи получают главным образом в питье. Витамины же присутствуют и в «шариках», и в питье.

— Там, под водой, «мелки», здесь шарики, — бормотал профессор. — Ничего не понимаю я в этом странном мире.

Дальше профессор был несказанно удивлен, увидев перед зданием толпу теи: они сновали от «общественного дома» к какому-то сооружению около него, нагружали вагонетки тюками, которые бесшумно исчезали в подвальном этаже дома.

— Это идет разгрузка одного из воздушных судов, что мы недавно видели, — объяснял Эйс, когда они вышли из дома. — Суда прибыли с Экваториальной Энергетической станции с грузом одежды, заряженных аккумуляторов, радиоприборов и машинных частей. Вон выгружают несколько десятков маленьких «метеоров». На одном из них мы могли бы улететь.

— Что за «метеоры»?

— Я же говорил уже: маленькие одно-, двух- или трехместные воздушные аппараты, делающие до 2000 километров в час. Сейчас они в разобранном виде. За быстроту их зовут «метеорами».

Лицо профессора делалось все более жалким, непонимающим, и все большее изумление светилось в его глазах. Ему казалось, что он вот-вот откроет подобно ребенку рот и так и останется стоять, изображая всем своим существом одно: крайнее удивление и немой восторг.

— В общественном доме склад всего необходимого, — монотонно объяснял Эйс. — Ты хоть и просил меня молчать, но я вижу, что ты не понимаешь, и вынужден тебе рассказать.

— Да, да, я ничего не понимаю.

— Отсюда теи получают все необходимое. Пойдем и мы оденемся, наконец, по-человечески.

Изумительно! Профессор и Эйс действительно получили по комплекту белья и верхней одежды, удивительно удобной, мягкой и красивой. Так же удобна была и обувь. Каждый из них в довершение был снабжен еще небольшим аппаратом со слуховой трубкой, который складывался и легко влезал в карман, Единственно, что в этом приборе было понятно профессору, так это — хронометр. Но оказалось, что он одновременно — барометр, определяет насыщенность атмосферы электричеством, излучает зажигательные лучи, является подзорной трубой и радиоприемником. Так рассказал Эйс, и все это он, профессор, нашел в действительности.

И за все это с них ничего не спросили, даже не заставили расписаться в получении, просто сделав какую-то отметку в книге!

Общественный дом был окружен садом, засаженным каким-то низкорослым деревом, теперь сплошь усеянным продолговатыми плодами. Плоды казались издали блестящими от покрывающего их масла. Сад занимал в общем около десяти квадратных километров.

— Что за странный сад? — скорей подумал, чем спросил профессор.

— Здесь растет пища теи: плоды из этого сада дают необходимые для жителей треугольника жиры, которые на три четверти составляют химическую пищу.

Профессору захотелось посмотреть крайнюю пристроечку к общественному дому. Там они нашли старого человека, углубившегося в созерцание каких-то записей в книге. В комнате была масса растений под стекляными колпаками и бесконечно много солнца, вливавшегося сюда через громадные окна в стенах и крыше.

— Представьте себе, — нисколько не удивившись, обратился старик к вошедшим, — завтра ровно сто лет, как я взялся смотреть за деревом жира здесь, а, меж тем, это дерево мало изменилось за это время, несмотря на все мои старания.

— Сто лет? — удивился профессор. — Но я бы не дал тебе больше пятидесяти.